“В опале честный иудей…”
Мало кто из читателей старшего поколения не помнит появившуюся в конце 1950-х песню “Бухенвальдский набат”, в которой прозвучали берущие за душу слова:
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон –
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон!
Это возродилась и окрепла
В медном гуле праведная кровь.
Это жертвы ожили из пепла
И восстали вновь, и восстали вновь.
Долгие годы при исполнении “Бухенвальдского набата” эту песню представляли так: “Песня композитора Вано Мурадели” – без указания автора стихов, положенных на музыку (звучное грузинское имя композитора считалось вполне достаточным, а упоминание имени создателя слов знаменитой песни намеренно избегалось, не рекомендовалось). А все потому, что создавший стихи поэт, мало публиковавшийся при жизни, был евреем. Неспроста он однажды написал (как говорится, “в стол”) следующие строки:
О нет, не в гитлеровском Рейхе,
а здесь, в стране большевиков,
уже орудовал свой Эйхман
с благословения верхов...
Не мы как будто в сорок пятом,
а тот ефрейтор бесноватый
победу на войне добыл
и свастикой страну накрыл.
Нося сугубо русскую фамилию Соболев, автор стихов “Бухенвальдский набат” был, тем не менее, последним ребенком в бедной многодетной еврейской семье. Он родился 6 ноября 1915 г. в местечке Полонное Новоград-Волынского уезда Волынской губернии, и при рождении получил имя Исаак. Фамилия Соболев у семьи оказалась благодаря прадеду-кантонисту, прослужившему 25 лет на царской службе в армии, а кантонистам в царской армии для простоты обращения часто присваивались фамилии их командиров.
Исаак начал сочинять стихи с детства, всегда шептал их про себя. Отец, заметив, что сын постоянно что-то шепчет, сказал матери озабоченно: “Что он все бормочет, бормочет? Может, показать его доктору?” Когда мальчик окончил школу, школьный драмкружок на выпускном вечере показал спектакль по написанной им пьесе “Хвосты старого быта”.
Рано лишившийся матери, Исаак Соболев в 15-летнем возрасте уехал в Москву, где жила его старшая сестра. С собой он привез плетеную корзинку с парой комплектов залатанного белья и тетрадкой со своими стихами, в которой уже тогда были пророческие строчки, предсказавшие его нелегкий в жизни путь:
О, как солоны, жизнь,
Твои бурные, темные воды!
Захлебнуться в них может
И самый искусный пловец...
В Москве он поступил учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище) при механическом заводе № 45, где постигал профессию слесаря. Окончив учебу, работал слесарем в инструментальном цехе Московского авиамоторного завода, занимаясь одновременно в литературных объединениях при многотиражной заводской газете и журнале “Огонек”, что позволило ему стать ответственным секретарем заводской газеты, где стали появляться его стихи и фельетоны, над которыми хохотали рабочие. Уволенный по сокращению штатов, Исаак Соболев с середины 1930-х гг. полностью посвятил себя журналистской работе, публикуя, когда удавалось, статьи, иногда сатирической направленности, в разных газетах и журнале “Крокодил”.
Во время Великой Отечественной войны Соболев – с 1942 г. – был на фронте, служил пулеметчиком стрелковой роты, сначала рядовым, потом сержантом. Он продолжал писать стихи и статьи, которые публиковались во фронтовой газете. Там ему предложили печатать их под именем Александр, и с той поры Исаак стал Александром Владимировичем Соболевым.
В конце 1944 г. после нескольких ранений и двух тяжелых контузий Соболев был демобилизован, вернулся в Москву инвалидом войны второй группы и снова поступил работать на авиамоторный завод, где стал штатным сотрудником заводской газеты. Но, помимо этой газеты, его стихи, статьи, фельетоны стали появляться в известных газетах – в “Вечерней Москве”, “Гудке”, “Труде”, а также опять в “Крокодиле”. В редакции заводской газеты он встретил белокурую и зеленоглазую русскую девушку Таню – свою будущую жену, которая оставалась для Соболева до самого его последнего вздоха другом, любимой, путеводной звездой, отрадой и наградой за всё недополученное им от жизни. Вместе они прожили 40 счастливых лет. Поэт посвящал жене стихи. Вот одно из них:
С тобой мне ничего не страшно,
С тобой – парю, с тобой – творю,
Благословляю день вчерашний
И славлю новую зарю.
С тобой хоть на гору,
За тучи,
И с кручи – в пропасть,
Вместе вниз.
И даже смерть нас не разлучит.
Нас навсегда
Венчала
Жизнь.
Статьи Соболева в заводской газете о злоупотреблениях с резкой критикой руководства скоро привели к тому, что его, беспартийного еврея, невзирая на то что он был инвалидом войны (а их по советским законам увольнять запрещалось), уволили по сокращению штатов. Начались поиски работы: “хождение по мукам”. К тому же здоровье Соболева резко ухудшилось, и ему пришлось провести почти пять лет в различных больницах и госпиталях. В результате врачи запретили ему работать, выдав заключение: нетрудоспособен. В довершение ко всему его жену Татьяну Михайловну Соболеву – журналистку и радиорепортера – уволили в 1954 г. из Московского радиокомитета заодно с другими журналистами-евреями, пообещав восстановить на работе, если она разведется с мужем-евреем. Она, написавшая после смерти мужа в память о нем книгу “В опале честный иудей…”, изданную тиражом всего 500 экземпляров при содействии Еврейской культурной ассоциации, так вспоминала о своем увольнении: “После того, как двери советской печати наглухо и навсегда передо мною закрылись, я поняла: быть женой еврея в стране победившего социализма наказуемо”.
Лето 1958 г. Соболевы проводили у родителей Татьяны в небольшом городе Озёры на юго-востоке Московской области. В один из июльских дней Соболев услышал информацию радио ГДР об открытии мемориала Второй мировой войны – “Бухенвальд”. Там, близ города Веймар в Тюрингии, в 1937–1945 гг. находился один из крупнейших фашистских концлагерей, в котором погибло 56 тыс. узников, в том числе десятки тысяч евреев, и который был освобожден 13 апреля 1945 г. американской армией (надо сказать, что за два дня до прихода американцев в лагере вспыхнуло восстание, в результате которого заключенные сумели перехватить контроль над лагерем у отступавших соединений гитлеровцев). В сообщении, услышанном Соболевым, говорилось, что между скорбных построек бывшего фашистского лагеря смерти на средства, собранные населением ГДР, возведена башня, увенчанная колоколом. Звон колокола должен постоянно напоминать об общечеловеческой трагедии, о жертвах фашизма и войны. Эту информацию Соболев воспринял как ощутимый удар по сознанию. Она дошла не только до ушей, но до сердца поэта, знавшего войну не по сводкам Совинформбюро. Потом он рассказывал, что тогда будто бы услышал, увидел внутренним взором: раскачивается на многометровой башне массивный колокол, плывут в безграничном пространстве над планетой размеренные гулкие звуки... Они слышны в разных странах Земли как знак беды, знак тревоги... Поэт понял, что, если через 13 лет после окончания войны, унесшей миллионы жизней, начинает звучать колокол Бухенвальда, значит, в мире, обладающем уже сверхмощным оружием массового уничтожения (нестираема память о Хиросиме и Нагасаки!), неспокойно, обостряется предчувствие новой общечеловеческой бойни. Мир опять на пороге войны, быть может последней в истории человечества... И опасения и тревога поэта за судьбы мира справедливы и – увы! – обоснованны. Значит, время бить в набат!
Так возникла у Соболева идея стихотворения “Бухенвальдский набат”. Начальный вариант – семь строф – был готов через два часа. Потом последовала тщательная доработка стихов, и для публикации были оставлены всего три строфы. В них поэт, бывший фронтовик, “по праву пехотинца рядового, калеченного, мятого войной, от имени всего живого” через границы и головы правительств всех стран напрямик обратился к людям мира со страстным, идущим к сердцу каждого землянина призывом: по зову набата сплотить усилия народов планеты за мир, защиту жизни на Земле, пока еще не поздно… Не допустить новой войны – дело всех и каждого. Отсюда и первые слова стихотворения, слова обращения: “Люди мира!”.
Когда через два часа Соболев прочитал жене первый вариант стихотворения, Татьяна Михайловна, как она впоследствии вспоминала, заплакала, услышав строки:
Сотни тысяч заживо сожженных
Строятся, строятся в шеренги к ряду ряд.
Интернациональные колонны
С нами говорят, с нами говорят.
Слышите громовые раскаты?
Это не гроза, не ураган.
Это, вихрем атомным объятый,
Стонет океан, Тихий океан.
Это стонет, это стонет Тихий океан.
Соболев понес стихи в центральный партийный орган – в “Правду”, полагая, что там ими заинтересуются: война не так давно кончилась, автор – фронтовик, инвалид войны. В “Правде” его встретили вполне дружелюбно, внимательно расспросили, кто он, откуда, где работает, и обещали прислать письменный ответ. Когда он получил ответ, в конверте лежали его стихи – перечеркнутые. Объяснений не было…
Тогда Соболев отнес стихи в “Труд”, где его знали по прежним публикациям. Там ему сказали, что “Бухенвальдский набат” будет напечатан, и действительно, стихотворение появилось в газете в сентябре 1958 г. Тогда же кто-то в редакции газеты, считавший, что композитор Вано Ильич Мурадели незаслуженно долгое время находится у властей в опале (после 1946 г., когда композитор “попал под раздачу” одновременно с А. Ахматовой и М. Зощенко), посоветовал поэту послать стихи Мурадели, что Соболев и сделал. Через два дня композитор позвонил ему и сказал: “Какие стихи! Пишу музыку и плачу. Таким стихам и музыка не нужна! Я постараюсь, чтобы было слышно каждое слово”. Музыка оказалась достойной этих слов – как спустя время писали: “Прекрасные торжественные и тревожные аккорды эмоционально усилили мощь стихов”.
Мурадели сам понес песню на Всесоюзное радио. Там художественный совет передал песню на одобрение самому прославленному в то время поэту-песеннику, “генералу песни”, как его называли, Льву Ошанину. Судьба песни, а также самого автора оказались полностью в его руках: он мог казнить и мог миловать. Хотя соседи по Переделкино вспоминали, какой Ошанин был добрый и сердечный человек, но в судьбе поэта Соболева он сыграл роль палача, бессердечного убийцы, который своей бессовестной фальшивой оценкой, явно из недоброго чувства зависти, а может быть, и просто по причине антисемитизма, перечеркнул возможность продвижения Соболева на официальную литературную работу, иными словами “отнял кусок хлеба” у безработного инвалида войны. Тогда Ошанин заявил, что это “мракобесные стихи: мертвые в колонны строятся”. И на песню сразу было повешено клеймо: “мракобесие”. А Мурадели (в очередной раз!) попеняли: что же это вы, Вано Ильич, так нерадиво относитесь к выбору текста для песен.
Казалось бы, всё – песня “зарезана”… Но Соболеву повезло: в это время в Советском Союзе проходила подготовка к участию во Всемирном фестивале молодежи и студентов в Австрии. В ЦК ВЛКСМ, куда Соболев принес “Бухенвальдский набат”, песню оценили как подходящую по тематике и “спустили к исполнению” в художественную самодеятельность. И вот на фестивале, проходившем с 26 июля по 4 августа 1959 г. в Вене, песня была впервые исполнена хором студентов Свердловского университета. Она буквально покорила всех, ее тут же перевели практически на все языки, и участники фестиваля разнесли ее по миру. Это был триумф! Судьба “Бухенвальдского набата” оказалась неподвластной ни “генералу советской песни”, ни тупым невежественным советским чиновникам. Вышло как в самой популярной песне самого “генерала”: “Эту песню не задушишь, не убьешь!..” В СССР песню впервые услышали в документальном фильме “Весенний ветер над Веной”. Теперь уже и здесь остановить ее распространение было невозможно. Ее взял в свой репертуар Краснознаменный ансамбль песни и пляски под управлением Б. А. Александрова. Было выпущено около 9 млн пластинок с “Бухенвальдским набатом”, но без указания имени автора слов.
Соболев обратился к председателю Совета министров А. Н. Косыгину с просьбой выплатить ему хотя бы часть гонорара за стихи. Однако правительственные органы не удостоили его ответа. Никогда он не получил ни одной копейки за авторство этой песни. Его вдова вспоминала, что при многочисленных концертных исполнениях “Бухенвальдского набата” имя автора стихов никогда не называли. И постепенно в сознании слушателей утвердилось словосочетание: “Мурадели. Бухенвальдский набат”.
Итак, несмотря на колоссальный всемирный триумф “Бухенвальдского набата” (его даже привез на гастроли в Москву японский хор “Поющие голоса Японии”, а в Советском Союзе исполняли все самые лучшие солисты, в том числе Муслим Магомаев), автор слов песни, вместо славы, был обречен на нищенскую жизнь пасынка – “побочного сына России” (это слова самого поэта)… У Соболева песню просто-напросто отняли, столкнув его с государственным антисемитизмом.
В это же время советские газеты писали о Венском фестивале: “Фестиваль еще раз продемонстрировал всему прогрессивному человечеству антивоенную направленность политики Советского Союза и великую дружбу народов, населяющих СССР. Это членами советской делегации была исполнена лучшая антивоенная песня фестиваля “Бухенвальдский набат”. Это советский поэт призывал: “Люди мира, будьте зорче втрое, берегите мир, берегите мир!””.
Однако триумф достался только композитору, который мешками получал восторженные благодарственные письма, его снимали для телевидения, брали у него интервью для радио и газет. Вано Мурадели, человек уже “пуганый”, хотя и пребывавшей теперь, благодаря “Бухенвальдскому набату”, в зените славы, ни разу не обмолвился об авторе слов ставшей знаменитой песни.
Соболев всё это время был без работы, и в поисках работы он обратился за помощью к инструктору Московского горкома партии, который ему вполне серьезно посоветовал: “Учитывая вашу национальность, почему бы вам не пойти в торговлю?”
Иностранцы пытались всё-таки выяснить, кто же автор текста песни, связаться с ним, но они натыкались на непробиваемую “стену молчания” или ответы, сформулированные “компетентными органами”: автор в данный момент болен, автор в данный момент в отъезде, автора в данный момент нет в Москве…
Во время гастролей во Франции Краснознаменного ансамбля песни и пляски им. А. В. Александрова (а завершал концерт всегда “Бухенвальдский набат”) после концерта к руководителю ансамбля подошел взволнованный благодарный слушатель – пожилой француз, который сказал, что он хотел бы передать автору стихов в подарок легковой автомобиль, и попросил помочь с ним связаться. Сопровождавший ансамбль в заграничные поездки и присутствовавший при этом “человек в штатском” быстро ответил: “У нашего автора есть всё, что ему нужно”. Александр Соболев жил в это время в убогой комнатенке, которую он получил как инвалид войны, в многоквартирном бараке без воды и отопления и других элементарных удобств, он нуждался не только в улучшении жилищных условий, он просто нищенствовал на пенсии инвалида войны вместе с женой, уволенной с работы из-за мужа-еврея.
Известно следующее высказывание К. А. Федина, входившего в 1959–1977 гг. в руководство Союза писателей СССР, активного участника травли Б. Л. Пастернака и высылки А. И. Солженицына: “Я не знаю автора стихов, не знаю других его произведений, но за один “Бухенвальдский набат” я бы поставил ему памятник при жизни”.
Слухи о том, кто же является автором замечательных, проникновенных стихов, положенных на музыку, всё же ходили – “шила в мешке не утаишь”. Авторство стали приписывать некоторым из тех литераторов, что были “на слуху”, например Евгению Евтушенко, а по одинаковой фамилии – прозаику Леониду Соболеву. Последний, правда, зная истину, позвонил Александру Соболеву и попросил, шутя, избавить себя от незаслуженных поздравлений. Евтушенко же с опровержениями не торопился…
В период самой большой популярности “Бухенвальдского набата”, когда истинное имя автора слов песни стало уже известно, Соболеву стали звонить недоброжелатели-завистники, иногда звонки раздавались среди ночи. Однажды один из таких звонящих сказал: “Мы тебя прозевали. Но голову поднять не дадим!..” Это уже была настоящая травля.
В 1963 г. песня “Бухенвальдский набат” была выдвинута на соискание Ленинской премии, но Соболева сразу же вычеркнули из списков: не печатающийся, никому не известный автор, не член Союза cоветских писателей. А песня без автора слов уже не могла числиться в соискателях. А чтобы стать членом Союза писателей СССР, нужно было писать прокоммунистические, просоветские стихи, а не то, что выходило из-под пера Соболева: у него не было ни одной строчки восхваления Коммунистической партии и ее руководителей – не только “отца народов” Сталина, но и сменивших его. Его творчество, таким образом, не имело права на жизнь…
Соболев не питал иллюзий относительно существовавшей на его родине власти. Он, прошедший войну и потерявший на ней здоровье, не мог не отзываться в своем поэтическом творчестве на происходящее в стране и писал стихи, которые, конечно, не могли быть тогда опубликованы. Он писал, например, о главном коммунистическом идеологе Суслове:
Ох, до чего же век твой долог,
Кремлевской банды идеолог –
Глава ее фактический,
Вампир коммунистический.
Или:
...Утонула в кровище,
Захлебнулась в винище,
Задохнулась от фальши и лжи...
…А под соколов ясных
Рядится твое воронье.
А под знаменем красным
Жирует жулье да ворье.
Тянут лапу за взяткой
Чиновник, судья, прокурор...
Как ты терпишь, Россия,
Паденье свое и позор?!..
Кто же правит сегодня твоею судьбой? –
Беззаконие, зло и насилие!
А ведь он, проливавший кровь за свою родину, по-своему любил Россию:
...Непобедимая, великая,
Тебе я с детства дал присягу,
Всю жизнь с тобой я горе мыкаю,
Но за тебя костьми я лягу!..
Но:
...Я не мечтаю о награде,
Мне то превыше всех наград,
Что я овцой в бараньем стаде
Не брел на мясокомбинат...
Стонало мужское молчанье.
А мать оторвалась от гроба, и вдруг
Возвысилась, как изваянье.
Всего лишь промолвила несколько слов:
– За них, – и на гроб указала, –
Призвать бы к ответу кремлевских отцов!!!
Так, люди? Я верно сказала?
Вы слышите, что я сказала?!
Толпа безответно молчала –Рабы!!!...
Источник: "Еврейская панорама"
Комментариев нет:
Отправить комментарий