БЫТЬ ИЛИ КАЗАТЬСЯ из дневника

Это был последний год раздельного обучения. В 1954–ом меня переводят по другую сторону кинотеатра «Спартак» – в Анешулле. Из 203-ей школы в 189 – ю.  Есть цифры, ты помнишь их до самой, дохлой смерти. Вот номер моего первого телефона: Ж-2-79-71. Иной раз, кажется – наберу этот номер, а трубку поднимет мама, которой давно уже нет на свете. Она почти сразу поднимала трубку, после второго гудка, как положено, потому что любила сидеть в коридоре на диване, рядом с аппаратом. Обязательно рядом, так как боялась опоздать к телефону – всегда ходила плохо, медленно, а аппарат в квартире с длинным коридором был один. Никогда не вел с мамой никаких особых, интимных, доверительных разговоров,  с отцом вел, а позвонить хочется, почему-то маме - не отцу. Просто услышать ее голос и рассказать о правнучках, пожаловаться на что-то, чем имею право - похвастаться. Я заранее могу предсказать реакцию мамы, но почему-то говорить хочу только с ней. Это большая несправедливость, что нет связи с потусторонним миром. Хотя бы простой связи – телефонной. С отцом у меня были, своего рода, счеты. В чем-то я завидовал ему, что-то мне в нем не нравилось категорически. Мне всегда хотелось, чтобы отец был силой, лидером, надежной опорой, но подобная роль меньше всего подходила моему отцу. Может быть, это его полное равнодушие к силе, и лидерству сыграло положительную роль в моей жизни. Я с детства не мог быть слабым, не имел права отчаиваться и отступать…. Были и глупые обиды на отца. Мне так хотелось научиться играть на любом музыкальном инструменте, но отец  отказал любимому сыну в уроках музыки, сославшись на короткие пальцы отрока и тоскливую мою бездарность. Он был прав, конечно. Музыкой одарила меня школа.

В подвальных помещениях «Анешулле» был построен  замечательный спортивный зал, а на чердаке - амфитеатр музыкального класса под стеклянным куполом. Все правильно: забавы телесные везде хороши, а искусство должно быть близко к небу.

В школе славился своими достижениями хор, и мне очень хотелось петь в этом хоре. Пришел  однажды на занятие и, нещадно фальшивя,  исполнил седой старушке, Вере Ивановне, - руководителю хора - куплет какой-то нехитрой песенки.  Я так старался, что меня пожалели и разрешили стать в ряды поющих. Я пел про березку и рябину, про уходящих комсомольцев, про вихри враждебные и птицу - чибис…. Мне так хотелось доказать отцу, что короткие пальцы и отсутствие  музыкального слуха – совсем не помеха тому, кто хочет петь.  Тогда, «тысячу» лет назад, я мог только догадываться, что все в природе имеет право на голос, даже камни. Теперь я в этом уверен.

Некоторое время держали меня  в певческой массовке, и петь я старался, как можно, тише, но вдруг, после тяжелейшей ангины, у «шестерки» прорезался отличный голос и я выбился в солисты. «Минута славы» продолжалась недолго, до неизбежного «петуха». Потом был драмкружок. Первую же свою роль Шипучина в «Юбилее» Чехова  сыграл отлично. Помню овации, крики «браво», слезы на глазах знаменитой Натальи Григорьевны Долининой, ее слова: «Мальчик, дорогой, быть тебе замечательным артистом». (О! Тщеславие – основа всех пороков). Следующую роль Хлестакова я благополучно провалил. Певцом и актером стать не удалось. Те, внезапные проколы в детстве, были случайны. Природа их мне и по сю пору непонятна. Был еще один такой случай: в пионерском лагере попросили что-то нарисовать для стенгазеты. Нарисовал – и получил высочайшую оценку. Для следующего номера ничего не сумел изобразить. Очередная проказа музы оказалась  обычной шуткой. Даже в спорте случилось такое. Был отбор в секцию борцов. После недавней операции невзрачен и хил я был до омерзения, а поставили против малявки здоровенного верзилу. За несколько секунд  положил его на лопатки. Никогда больше такие подвиги не совершал. Искусство вдруг п о к а з а т ь с я, но не б ы т ь – искусство сомнительное.  Именно этого всю жизнь боялся, а вдруг я только К А Ж У С Ь сценаристом, режиссером, писателем, журналистом…