Люди бухгалтерской книги
Материал любезно предоставлен Tablet
Вочередной раз наступает сезон налоговых деклараций, в очередной раз его продлевают, — это пора, усложняющая жизнь тем, у кого, как у меня, «голова не дружит с числами». Вопреки всем моим усилиям числа ускользают от меня, как стремительно тающие кубики льда.
Если учесть, что евреям часто приписывают способности к математике и считается, что чуть не все они доки по части чисел, то я, наверное, исключение из правил. Но к делу: тот факт, что с количественным мышлением у меня туго, подтолкнул меня выяснить, откуда изначально взялась эта ассоциация, проходящая, словно тектонический разлом, через значительную часть еврейской истории. (Я готова заняться чем угодно, лишь бы увильнуть от расчета налогов.)
В самом разгаре ХХ века и поклонники, и хулители евреев склонны были называть их народом коммерсантов, искусными в учете товаров и составлении табличных сводок. Наших соплеменников считали людьми рационально мыслящими и расчетливыми, предрасположенными к абстракциям, теми, для кого гроссбух — дом родной. Об их религии тоже говорили, что она проникнута теми же качествами, отчего даже завет евреев с Б‑гом носит не трансцендентальный характер, а характер сделки.
Эта широко распространенная точка зрения при попытках ее обосновать распадалась на части. Кое‑кто из ее сторонников кивал на еврейские культурные обыкновения — скажем, на гематрию, метод толкования, когда ивритским словам присваивают числовые значения, добавляющие им еще один слой смысла. Другие потрясали «Агадой», подчеркивая, что в ее тексте числа встречаются сплошь и рядом: четыре вопроса, четыре сына, десять казней египетских, песня‑считалка «Кто знает, что такое Один?» . В доказательство приводили и такой почтенный источник, как сама Библия, где многочисленные фразы наподобие «Мафусаил родил Ламеха» обнажают работу количественного мышления.
Однако другие, вдохновляясь тем, что гарвардский историк Дерек Пенслар в своей основополагающей книге «Дети Шейлока: экономика и еврейская идентичность в современной Европе» называет «мутной палитрой экономики, культуры и расы», уверяли, что еврейская способность считать — нечто неизменное и органичное: она в крови, а не в книгах. Любую особенность евреев объясняли их «расовой сущностью», а не обстоятельствами, историей или литературой.
Когда имеешь дело с расиализацией экономического поведения евреев, велик соблазн сбросить ее со счетов как домыслы полоумных конспирологов, но некоторые из виднейших и известнейших экономистов своей эпохи, в том числе Вернер Зомбарт (в 1941 году, когда он скончался, «Нью‑Йорк таймс» назвала его «непогрешимым первосвященником экономической истории»), рьяно отстаивали эту теорию в плане интеллектуальном и культурном.
В своей высоко оцененной и активно обсуждавшейся книге «Евреи и хозяйственная жизнь» (вначале, в 1911 году, она вышла на немецком, а спустя два года на английском, под названием «Евреи и современный капитализм») Зомбарт отмечал: хотя некоторые предположительно «еврейские характерные особенности» можно сразу же отбросить — «подобно пушинке на пиджаке, легко сдуть», зато черты, связанные с экономическим поведением, особенно те, которые наиболее созвучны прерогативам капитализма, «глубоко укоренены» и передаются у евреев из поколения в поколение. И, начав с этого огульного утверждения, пустился во все тяжкие…
Теория Зомбарта — одновременно трезвая и причудливая, даже фантастическая, — свалила в одну кучу пустыню и мегаполис, кочевничество и космополитизм, верблюдов и наличные, веру и рассудок. Немецкий экономист, убежденно полагавший, что каменистая пустыня, откуда изначально появились сыны Израиля, развила в них некую особенную форму «еврейской интеллектуальности», а также склонность к перемене мест, не только унаследованные, но и сохраненные их потомками в религиозных традициях и народных обычаях, провел прямую, никуда не отклоняющуюся линию между древностью и современностью. Сложив все кусочки мозаики в единую теорию, Зомбарт пришел к неизбежному выводу: «…какова пустыня, таков и город <…> большой город оттачивает интеллектуальные способности (еврея), помогающие ему выискивать, высматривать, организовывать, налаживать» и «вскорости стать основателем монетарной системы и монетизированного образа жизни, который называют капитализмом».
В США, как и в Германии, где широко распространялись расиализующие теории Зомбарта, американские евреи сочли их палкой о двух концах: ободряющими и настораживающими одновременно. Их беспокойство публично выразил в «Нью‑Йорк таймс» и «Америкэн хибру», в двух пространных рецензиях на книгу в жанре «отповедь», Джозеф Джейкобс — ведущий еврейский интеллектуал периода, предшествовавшего Первой мировой войне, прекрасно разбирающийся во всех новациях на темы евреев и расы. А хорошая новость, отметил он, такова: во времена, когда капитализм превозносят как двигатель современного общества, уверенность Зомбарта, что это развитие питают энергией евреи, установление связи между капитализмом и евреями, побуждает их гордиться своей ролью в мире: не маргинальной, а неотъемлемой.
Плохая новость, продолжал он, это «не слишком лестное описание их расовых и религиозных особенностей» Зомбартом: в нем вся сложность иудаизма сведена к череде деловых предложений, а сами евреи — лишь к совокупности своих коммерческих способностей.
Хотя Джейкобс не стал ставить под сомнение мотивы Зомбарта и утверждать, что его оценки порождены предубежденностью против евреев, другие представители американской еврейской общины, в том числе Сэмюэл Шульман, раввин нью‑йоркской синагоги «Бет‑Эль» и президент Центральной конференции американских раввинов, приняли мнение немецкого экономиста в штыки. «Мы зрим раздвоенное копыто антисемитизма в этой книге, где наукообразные рассуждения о евреях и иудаизме фантастичны, но ее предубежденность — факт, от которого не отмахнешься», — припечатал он и добавил, что в своем труде экономист характеризовал иудаизм как «холодную, абстрактную, искусственную, расчетливую, приземленно материалистическую религию», но это всего лишь «карикатура», да к тому же «злобная».
Со своей стороны, автор «Евреев и хозяйственной жизни» заверял, что никакой он не антисемит и его теории порождены не предубеждением против евреев, а пересечением «общего еврейского вопроса» с «расовой проблемой», взбаламутившими европейское общество на рубеже XIX–ХХ веков. Зомбарт, не преминув признать, что «у еврейской расы, как и у любой другой, есть недостатки», в то же время заявил, что сам «абсолютно свободен от какой‑либо предвзятости». Его трудами, неоднократно разъяснял он публично, «движут не ненависть и не любовь, а просто желание открыть миру истину так, как он ее понимает».
Возможно, так и было. Однако несомненно и бесспорно одно: выводы Зомбарта применяли в гнусных целях, в особенности нацисты — они воспользовались их налетом научной достоверности и высоким положением их автора ради своих злокозненных задач.
Задолго до прихода нацистов к власти Джейкобс предостерегал: последствия тезиса Зомбарта могут быть пагубны, советовал тем, кто изучает историю серьезно, держаться от него подальше. «Вся книга — образчик безумных преувеличений, и автор может себе такое позволить, лишь если предпочтет довериться своему воображению, а не фактам», — предупредил он, заключив, что книга Зомбарта — поучительный пример того, «как не следует писать историю», и в этом ее единственное оправдание.
Что же остается в сухом остатке? Все просто, как дважды два: теория Зомбарта не выдержала проверки временем, но в качестве отдельного исторического явления отбрасывает длинную тень на то, как мы оцениваем себя… и других.
Оригинальная публикация: People of the Math Book
Комментариев нет:
Отправить комментарий