«К утру все сознаются»: Почему и как пытают в полиции

2019 » Июнь » 17    Больше 70 % россиян считают допустимым применение пыток и насилия полицейскими в отдельных ситуациях. Исследования, проведенные Социологическим институтом РАН, показывают, что пыткам и жесткому обращению со стороны полицейских подвергался каждый пятый гражданин России. The Village пообщался с правозащитником и главой «Комитета против пыток» Игорем Каляпиным и узнал, какие пытки считаются классикой, почему полицейские перестали бояться оставлять следы побоев и как правильно себя вести, чтобы тебя не избили. Текст Андрей Яковлев Фотографии Анастасия Пожидаева   — Какие наиболее распространенные виды пыток, которые применяют правоохранительные органы в России? — Ничего экзотического: банальные избиения, удушения надетым на голову пакетом, надевание на привязанного к стулу человека противогаза, в который также могут впрыснуть — в зависимости от фантазии — нашатырь или газ из баллончика. Также могут применить электроток. В 90-е электричество было особенно популярным способом пытки, потом его популярность снизилась, а сейчас мы наблюдаем ренессанс этого явления. Бывает, конечно, что людей ставят в растяжки (растяжка — поза, похожая на шпагат, при которой человека бьют по ногам, чтобы он опустился ниже. — Прим. ред.), связывают в неудобной позе и подвешивают. Бывают и выдающиеся случаи. Вообще, при разговоре о пытках нормы, конечно, не существует, но некоторые способы пыток, которые еще вчера считались эксцессом, сегодня становятся повседневностью. Например, когда к пальцам прикручивают провода и пускают ток — это уже классика. А вот когда на зоне человеку в задний проход втыкают шланг и под давлением пускают ледяную воду — это уже эксцесс. Причем все это дело снимают на камеру и угрожают, что видео покажут блатным. Или эксцессом можно назвать, когда человеку загоняют в задний проход шланг с колючей проволокой. Шланг вытаскивают, а проволока остается. Другой эксцесс — это когда во время сексуального насилия — или, другими словами, ритуальных действий по опусканию — в помещении присутствует начальник колонии, а его заместитель по безопасности и оперативной работе снимает процесс на видео. Причем опускают они заключенного не за какую-то провинность, а за отказ строить дачу гражданину начальнику. Я рассказываю реальные истории — по последней осуждены начальник колонии и его заместитель в Оренбурге. Также хочу сразу пояснить, что мы имеем в виду под словом «пытка». Пытка — это преступное действие, которое попадает под несколько статей Уголовного кодекса. Это тяжкое преступление не только против человека, но и против государства. В России сотрудники полиции, ФСИН, ФСБ и другие почти никогда не несут ответственности за пытки. Шансы на расследование есть, только если на стороне пострадавшего работает компетентная команда юристов. Потому что предельно тяжело собирать доказательства, не будучи следователем, не зная, как это делать, и не имея возможности вызвать на допрос должностных лиц и проверить документацию. — Раньше вы говорили, что полицейские стараются не оставлять следов на теле пострадавшего, так ли это до сих пор? — Еще лет пять назад правоохранительные органы все-таки побаивались оставлять следы и боялись ответственности, но года с 2012-го пошла новая тревожная тенденция. Бьют, не думая о следах и даже особо не скрываясь. Сотрудников полиции и ФСИН, на которых больше всего жалуются по поводу пыток, я по старинке называю ментами. Менты в моем понимании — это не полицейские, а любые люди в погонах, которые используют пытки. Хотя «менты» — это еще, конечно, мягкий термин. Так вот, менты обнаглели, они перестали бояться ответственности и почувствовали безнаказанность. Они говорят людям: «Да жалуйся ты кому угодно, да хоть президенту, мне все равно ничего не будет». И весь жизненный опыт мента и его коллег подсказывает, что ему действительно ничего не будет. Нынешняя тенденция говорит о том, что количество пыток будет только возрастать. Полицейские снова почувствовали себя самыми важными людьми в государстве. Пытки электротоком в России считаются классикой. А вот когда человеку в задний проход втыкают шланг и пускают ледяную воду — это уже эксцесс — Кто чаще всего пытает? — Чаще всего пытают самые обычные полицейские из уголовного розыска. Не потому что они выдающиеся звери, а потому что это подразделение чаще всего принуждает людей давать информацию или в чем-либо сознаваться. Фээсбэшники, по моему опыту, пытают меньше: за 20 лет работы из 2 тысяч жалоб на насилие лишь две-три штуки касались ФСБ. Хотя сейчас их стало больше. Наверное, не все полицейские пытают задержанных, наверное, кто-то брезгует. Насколько я знаю, это считается не очень почетным, но необходимым занятием. Но никто из коллег не бросит камень в сотрудника, которого судят за пытки. И это очень важный фактор в воспроизводстве пыток, которые они, кстати, называют не пытками, а, скорее, люлями. — Почему полицейские пытают? Для них это способ добиться правды или инструмент фальсификации? — Пытки применяются, чтобы человек оговорил себя либо кого-нибудь другого. Большинство людей не понимают логики, по которой работает территориальный уголовный розыск в районе. Допустим, у вас в районе существует преступное сообщество. Это плохие люди, которые пьют, занимаются вымогательством, гаражными кражами и так далее. Местный участковый и местный опер знают этих людей. Информация о них есть, доказательств нет. Цель полицейских — ликвидировать это сообщество. Поэтому, когда на их территории происходит грабеж, скорее всего, его совершил кто-то из этих нехороших людей. Может быть, и не они его совершили, но ведь они все равно совершили кучу других преступлений, за которые их не наказали. «Я мент, я за ними слежу и точно знаю, что они плохие люди и их надо посадить». Дальше менты поговорили с потерпевшим, а он нормальный мужик и готов опознать того, на кого укажут. Теперь не хватает только признания подозреваемого. А если будет признание соучастника, то вообще замечательно. С точки зрения опера, он не совершил преступления, а с точки зрения закона, это фальсификация, превышение должностных полномочий, преступление против правосудия, преступление против порядка управления, преступление против личности — то есть в сумме лет десять точно. Менты считают, что они очищают территорию и делают хорошее дело. Конечно, случаются сбои и сажают невиновных — ну, что поделать, бывает. — Влияет ли палочная система (система полицейской отчетности, при которой обязательно нужно раскрыть определенное количество дел — палок — в месяц. — Прим. ред.) на количество пыток? — Да, конечно, но в любом случае лучшим опером будет считаться тот, который раскрыл больше всего преступлений. Приведу простой пример из моей практики. У меня когда-то был друг, который после окончания Нижегородской полицейской академии, попал на престижную службу — в РУБОП (региональное управление по борьбе с организованной преступностью. — Прим. ред.) в отдел по борьбе с экономическими преступлениями, а это — элита элит. Мы с ним в свое время много разговаривали на тему насилия, и он говорил, что пытают прежде всего дураки, которые плохо учились и не умеют работать по-другому. А он умеет работать по-другому, и рано или поздно такие, как он, придут и поменяют систему. Так вот, через некоторое время я захожу вечером к нему на работу, слышу вопли в коридоре и спрашиваю его, как же так. И он мне объяснил: «Я обычное преступление буду раскрывать в лучшем случае месяц, потому что нужно будет заказать экспертизы, а их долго делают. А мой однокашник из той же академии, который окончил ее по блату и ни разу не открывал учебник, раскроет преступление к утру. Он разведет по кабинетам подозреваемых, которые, с его точки зрения, больше всего подходят на роль преступника. Одному пальцы в тиски зажмет, к другому ток подключит — и к утру у него все сознаются. Ему только останется определить, кто из них паровозом пойдет, кто соучастником, а кто свидетелем. Этот человек сделает карьеру и через десять лет станет полковником, а меня со своей криминалистикой вышибут в звании капитана». Одному пальцы в тиски зажмет, к другому ток подключит — и к утру все сознаются. Останется определить, кто из них паровозом пойдет, кто соучастником, а кто свидетелем — В каких помещениях чаще всего проходят пытки? Марем Долиева рассказывала, как ее пытали в кабинете начальника РОВД. Насколько это распространенная практика? — Если пытки происходят в кабинете начальника, то он плохой начальник. Обычно все же пытают в служебных кабинетах оперов, о чем все в отделе знают, потому что слышно. Мимо этих кабинетов ходят следователи, которые стыдливо отворачиваются и прекрасно знают, как получаются чистосердечные признания и явки с повинной. Я критически отношусь к идее сделать у нас в отделах опенспейсы, как в американской полиции, или понатыкать везде камеры. Некоторые считают, что тогда в нашей полиции не будут бить. Но дело ведь в людях, а не в условиях. К примеру, у полицейского нет никаких доказательств и он официально не может ни задержать, ни арестовать подозреваемого, но ему нужно, чтобы человек оговорил сам себя. Для этого он незаконно тащит человека в отдел и там бьет в своем рабочем кабинете. Неважно, пять или десять камер будет висеть, опер найдет угол, где избить человека. В полицейских участках, где часто бывают проверяющие, ОНК, журналисты и правозащитники, опера не пытают подозреваемых — они отвозят их в ближайший лесок и бьют там. — Насколько эффективны пытки и избиения и что происходит, если человек не сознается в преступлении, которое на него хотят повесить? — Обычно пытки всегда приводят к какому-то результату, например чистосердечному признанию. Но бывает, что человека просто отпускают из отдела. Я — живой пример. В далеком 1992 году, пока меня били и я сидел в следственном изоляторе, полицейские поймали настоящего преступника. Хотя, если бы меня еще пару раз потрепали, я бы сознался в убийстве. После того случая я понял, что правозащитная деятельность важнее, чем бизнес. Если этим не займусь я, то государство совсем оскотинится. Москва — это зона бедствия. Здесь много и часто пытают. Следственный комитет в городе вообще не работает — только в ручном режиме. Законы для Москвы не писаны — В каких регионах правоохранительные органы пытают чаще всего? — Хуже всего ситуация с пытками обстоит на Кавказе. Чечня — это эпицентр неблагополучия. Там все настолько плохо, что даже нет жалоб. Приведу пример: если в колонии куча жалоб на отсутствие в душевых кабинках резиновых ковриков и на малое количество мяса, то это хорошая колония. А если из колонии жалоб нет вообще и при этом она вся в мраморе и зеркалах, значит, все плохо. Я таких колоний знаю три, и все три были образцовыми концлагерями. Одна из особенностей Северного Кавказа — это похищение или насильственное исчезновение. Сотрудники полиции приезжают к вам домой или выдергивают прямо из автобуса. Зачастую они не скрываются и даже представляются. Задерживают, и все — вы исчезаете. Потом через несколько дней вас находят в отделе полиции уже во всем сознавшегося. В Чечне и Кабардино-Балкарии ни разу не осудили полицейского за пытки. — Часто ли пытают в Москве? — Мы начали работать в столице три года назад, и я могу сказать, что Москва — это зона бедствия. Здесь много и часто пытают. Причем уровень насилия и произвола определяется еще и тем, насколько Следственный комитет эффективно расследует жалобы на пытки. В Москве СК вообще не работает — только в ручном режиме. Законы для Москвы не писаны. Для того чтобы Следственный комитет возбудил дело на должностное лицо, нужно, чтобы другое должностное лицо с большими погонами дало на это указание. Обычно Следственный комитет отказывает в возбуждении уголовного дела против сотрудника полиции — так происходит всегда и везде. После этого наши юристы собирают доказательства, идут в суд и опровергают отказ. Потом снова отказывают, и мы снова идем в суд. В обычном российском регионе уголовное дело удается возбудить раза с пятого или шестого, а в Москве можно в суды ходить хоть 25 раз, и ничего не произойдет. Здесь со всеми документами и с кучей судебных решений нужни прийти либо к генералу полиции, либо в Генеральную прокуратуру, либо к какому-нибудь деятелю из Общественной палаты. В Москве все процедуры соблюдаются еще хуже, чем в Чечне. В Чечне хотя бы есть обратная связь: на ходатайство мы получаем отрицательный ответ, а в Москве можно написать ходатайство и никогда не получить на него ответ. Можно сходить в суд, а СК наплюет на суд. — Велика ли вероятность, что при задержании в Москве меня будут пытать? — Люди почему-то считают, что если они не бомжи, не имеют отношения к криминальным структурам, не оппозиционеры, не наркоманы и не ссорятся с начальством, то они находятся в абсолютной безопасности. Наша многолетняя практика показывает, что почти все жертвы пыток — это обычные люди, которые просто оказались не в том месте не в то время. Наша многолетняя практика показывает, что почти все жертвы пыток — это обычные люди, которые просто оказались не в том месте и не в то время В качестве примера приведу историю дедушки — заслуженного ветерана атомпрома. На старости лет он заболел и сидел как-то на остановке возле больницы с большим красным носом. Мимо проезжал патруль ППС: «О, дед, да ты у нас бухарик». Дедушка оскорбился до глубины души: «Да как вы смеете со мной так разговаривать?» Деду вломили, не отходя от кассы, скрутили и в машине еще раз дали как следует. В итоге он получил 25 тысяч рублей компенсации, но возбуждения уголовного дела мы так и не добились. Расскажу другую историю. Однажды в выходной день военный летчик Сергей Санкин поссорился дома с женой. Она вызвала полицию. Менты ему говорят: «Майор, слушай, поехали лучше, а то у вас тут до мордобоя дойдет». По-хорошему довезли его до отдела, закрыли в камеру и сказали, что через три часа отпустят. Вскоре эти менты уехали, приехали другие и стали с ним грубо разговаривать. Он им что-то в ответ сказал. Они его избили — теперь он инвалид второй группы. Еще один случай — шел честный работяга Александр Аношин с завода вместе с друзьями. По дороге они крепко выпили и запели песни. К ним подъехали полицейские, его выдернули, посадили в машину. Он пьян, и, наверное, были основания для его задержания и доставки в вытрезвитель. А дальше слово за слово, и его задушили полицейские. Дело было в Нижнем Новгороде. Я сейчас говорю только о делах, которые мы дотащили до суда и которыми занимались несколько лет. И таких историй очень много.  Что делать, если вы или ваши родственники подверглись полицейскому насилию, читайте здесь — Как нужно себя вести с полицейскими, чтобы не быть подвергнутым пыткам? — В первую очередь ведите себя грамотно. Не ведите себя как в роликах с названиями типа «Как опустить гаишника». Демонстративный троллинг с использованием правовых норм ничем хорошим не закончится — это очень рискованное развлечение. Когда вы вступаете в конфликт, не надо удивляться, что вас тащат в отдел и проявляют агрессию. К полицейским нужно относиться так же, как вы бы хотели, чтобы они относились к вам — с презумпцией невиновности. Если вас остановил полицейский и просит показать документы, которые у вас с собой есть, — покажите. Он имеет право у вас их спросить. Если у вас нет оснований считать, что полицейский враждебно к вам настроен, не надо демонстративно снимать его на камеру или включать диктофон — вы только разозлите человека. Если вы опасаетесь сотрудника полиции, то включите диктофон незаметно в кармане. Если чувствуете, что может начаться что-то неладное, привлекайте внимание и оставляйте следы. Если пошла кровь — измажьте ей все что можно. Если вас бьют, кричите как можно громче — вас должны увидеть и услышать не только оперативники, которые ходят по коридору, но и случайные люди. Если вас посадили в камеру административного задержания, расскажите всем, кто там сидит, о том, что вас били, потому что потом этих людей можно будет найти. — Что делать, если меня пытали, но не осталось никаких следов и синяков? — Во-первых, вы точно никогда не узнаете, остались следы или нет, это должен сказать специалист. Вам нужно не просто прийти в травмпункт, а организовать грамотное медицинское освидетельствование, чтобы справки можно было приобщить к материалам дела. Во-вторых, не поленитесь и пригласите хорошего адвоката, потому что далеко не каждый адвокат вообще знает, как привлечь к ответственности сотрудника полиции. Также обратитесь к правозащитникам, к друзьям в полиции или СК. Стоит найти свидетелей. Например, человека избили во дворе девятиэтажного дома, а он говорит, что этого никто не видел. Так не бывает, нужно просто сделать то, что следователь никогда не будет делать сам, — провести поквартирный обход. В лучшем случае следователь поручит сделать обход участковому, который тоже этого делать не будет и через три дня напишет рапорт, что очевидцев не обнаружено. На самом деле свидетели точно есть, нужно просто поискать. Также нужно срочно осмотреть место происшествия — там наверняка остались следы. Никто из коллег не бросит камень в сотрудника, которого судят за пытки. И это очень важный фактор в воспроизводстве пыток, которые они, кстати, называют не пытками, а люлями — Часто ли пострадавшие от пыток со стороны полицейских отказываются бороться и подавать заявление? — Каждый пятый успешный случай в нашей практике заканчивается тем, что, когда мы собираем доказательства и сотрудника привлекают как обвиняемого, полицейские предлагают потерпевшему какую-то компенсацию: снятие всех обвинений, деньги, бонусы. Потерпевший говорит: «Да, меня били, но мне сказали, что дадут не 15 лет, а восемь, и это меня устраивает». И в каждом пятом нашем успешном расследовании, несмотря на огромное количество времени, которое мы потратили на расследование, заявитель нас продает. И дело даже не в деньгах и времени, а в том, что доказать удается примерно один случай из 20 — в остальных просто невозможно собрать доказательства. Благодаря одному такому делу сотня-другая человек будет безнаказанно подвергнута пыткам. Многие отказываются еще до начала нашей работы, потому что боятся за свою жизнь и не верят в справедливость. Череда нападений на наших сотрудников в Чечне была направлена именно на устрашение людей, с которыми мы работаем. Местные жители видели, как наших юристов избили и несколько раз подожгли среди бела дня наш офис — при толпе народу. При этом полиция следила, чтобы не дай бог с нападавшими ничего плохого не случилось. Поэтому люди рассуждают просто: «Вы не можете себя защитить — как вы защитите нас?» Каждый месяц я получаю от десяти до 20 сообщений о пытках в Чеченской Республике, и каждый раз происходит один и тот же разговор: «Вашего сына забрали для проверки мобильного телефона. Он не появляется четвертые сутки, и, скорее всего, его пытают. В следующий раз вы его увидите на скамье подсудимых, сознавшегося в нападении на церковь или в подготовке теракта. Вы готовы обращаться к нам за помощью? Мы прямо сейчас из Центральной России готовы отправить к вам опытного адвоката, который в течение суток выяснит, что происходит с вашим сыном, и добьется с ним встречи». Но люди не соглашаются, просто на Кавказе боятся, что будут репрессированы еще и другие члены семьи. Хотя мы всегда готовы вывезти 10–15 человек в безопасное место. На нашем попечении постоянно находится несколько семей, которые живут в других регионах. В отношении некоторых из них мы также добиваемся мер применения госзащиты. — Какие приговоры обычно выносят полицейским за пытки? — Всегда по-разному. Могут дать пять лет, могут дать пять лет условно, а могут дать год. Но полицейских, осужденных за должностные преступления, больше никогда не возьмут на работу в органы. Несмотря на то что суд обычно устанавливает запрет на три года, их все равно не возьмут — таков внутренний приказ в МВД. — Привлекали ли когда-нибудь к ответственности сотрудников полиции, которые знали о пытках, но не рассказали или ничего не сделали, чтобы их предотвратить? — Я могу вспомнить лишь один такой случай — тогда дело кончилось убийством. При пытках присутствовало четверо ментов, одного назначили убийцей (причем, по-моему, не того, кого надо), а остальных судили за халатность. Суд состоялся через семь лет после убийства, поэтому сроки давности истекли, и тех трех никак не наказали. При пытках присутствовало четверо ментов, одного назначили убийцей, а остальных судили за халатность. Суд состоялся через семь лет после убийства, поэтому сроки давности истекли, и тех трех никак не наказали — Расскажите о самом успешном деле «Комитета против пыток». — Мы работаем, чтобы изменить систему, чтобы в России стало меньше пыток. Мы рады помогать людям, никогда их не бросаем и даже опекаем годами, но работаем мы не для них, а для всех, у кого есть риск оказаться жертвой пыток. У нас даже полковники из МВД (например, Захарченко), когда оказываются под арестом, заявляют, что боятся пыток. Наверное, наше самое успешное дело — это первое и самое известное дело «Комитета против пыток», дело Михеева. Мне рассказывали про истерику Нургалиева (заместитель секретаря Совета безопасности, экс-министр внутренних дел РФ — Прим. ред.) на совещании по результатам этого дела. Это было первое решение Европейского суда по пыткам в полиции. До решения Михеев 23 раза обращался в суд с жалобой на то, что Следственный комитет отказывается проводить расследование. И 23 раза суд удовлетворял жалобу. СК говорил: «Хорошо, еще раз проверим». И через месяц говорил, что не будет возбуждать уголовное дело. Это продолжалось восемь лет, пока мы не выложили все документы страсбургским судьям на стол. С тех пор прошло 20 лет, и несколько месяцев назад я положил на стол омбудсмену Москальковой доклад с десятком дел, аналогичных делу Михеева. За 20 лет ничего не изменилось. Кстати, в качестве мер общего характера после решения Европейского суда на кабинете третьего этажа, откуда Михеев выбросился из окна после пыток, поставили решетку. Следователь, который вел это дело, сказал ментам: «Если бы у вас стояла решетка, он бы не выбросился из окна и не было бы никакого скандала». То есть для них ЧП — это то, что человек выбросился из окна. А то, что человек, который не совершал преступления, под пытками оговорил себя, признался в убийстве, — это не ЧП.   2 147 сообщений о нарушении прав человека 189 дел в производстве 175  фактов пыток 138 виновных осуждено 67 643 608 рублей  присуждено компенсаций 859 незаконных решений отменено 88 жалоб направлено в Европейский суд по правам человека Источник