Владимир Соловьев-Американский | Синдром Кандавла, или не сотвори себе кумира
Современная новелла на мифологический сюжет
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Photo copyright: artuk.org
Горе вдохнуло душу в ее мраморную красоту.
Готье. Царь Кандавл
Ирина Евса. Mantis religiosa
Доктор Фрейд, покидаю Вас,
Бродский. Письмо в бутылке
С кем я не согласен в этом вопросе, так это с Геродотом и иже с ним – от Платона и Плиния Старшего до Лафонтена, Теофиля Готье и Эдгара Дега – кто хоть обмолвился с его подачи об этом историческом то ли мифологическом сюжете или воспроизвел его в прозе, живописи, скульптуре, балете и опере. С тех пор минуло три тысячи лет, а с нашей истории всего полвека, но во всех вариантах, включая наш дежавуистский, много темных мест, и как нет согласия между прежними рассказчиками, так и не было его между участниками нашей истории, без разницы централами или маргиналами. Потому я и вразнобой с древнегреческим историком и его последышами, основываясь на собственной эмпирике и на том, что случилось в нашей питерской тусовке и чему я был не прямой участник, а сторонний свидетель, вуайор, пусть и с эмпатией к одному из главных героев.
А странно вот что. Ни шагу без доктора Зигги, я не знал тогда, что у вуайеризма есть психоаналитический антоним: кандаулелизм по имени лидийского царя Кандавла, который возбуждался, демонстрируя другим, друга влючая, свою жену-обнаженку. Вот именно: одни любят подглядывать, а другие – чтобы подглядывали за ними. Что взять с Геродота, который не читал Фрейда! А читал ли Фрейда царь Эдип?
Сейчас, когда все персонажи нашей истории, кроме меня, уже на том свете, да еще когда были на этом, пересорились и разбежались отчасти именно из-за этой ожившей античной статуи, но по молчаливому уговору решено было наложить замок на уста свои и не предавать наш случай гласности. Однако я, будучи тогда из молодых да ранний самый юный в нашей элитной тусе, которую одни пренебрежительно называли мишпухой, а другие высокомерно Jewniverse, хотя, конечно не одни евреи, а еще и полукровки, породненные и нацмены, но только наша статуя была чистокровной арийкой, а теперь оказавшись долголетом, и дни – месяцы – годы, я знаю? мои сочтены, просто обязан поведать эту историю, вспоминая то, о чем не помню, а вовсе не по причине исчерпанности у меня сюжетов, а этот с самого донышка.
Во, какая длинная фраза – даром, что ли, у меня в фаворитах Пруст.
Совсем, наоборот, есть еще порох в пороховницах – пара-тройка заветных сюжетов, о которых я не решаюсь написать, а один даже написал, но не решаюсь не то что тиснуть, а даже показать некому. Так и умрет вместе со мной, а кому этот текст нужен после моей смерти, до которой еще надо дожить, а я, как в юности, пусть наоборот, не в ладах со своим возрастом и согласен и не согласен с Дизраэли, что самое большое несчастье иметь сердце, которое не желает стареть. А если это и есть последнее счастье, которое досталось мне?
Гламурная наша тусовка была поначалу по преимуществу мужеской, но постепенно нарастала подругами и женами, которые вели себя смирно, не вмешиваясь в наши возвышенные разговоры, хотя не чурались мы и сплетен, сочетая их с метафизикой. Чтоб мы были друзьями – не скажу. Город – я говорю о художественной интеллигенции – жил тогда разными компашками, которые редко соприкасались друг с дружкой. Как раз Ниса входила в другую, рангом пониже, театральную, куда я иногда заглядывал, служа завлитом в ТЮЗе, помимо того, что был входящим в моду критиком. Вот я и пригласил ее, шапочно с ней познакомившись, на один из наших литературных сабантуев, куда она не сразу вписалась скорее всего по своей дикой застенчивости или стыдливости (я это различаю). Хотя коронный гвоздь нашей вечеринки – чтение стихов нашим рыжим гением, который ходил тогда в городских сумасшедших, – был для нее потрясением: а для кого нет? Уходя, она шепнула мне: «У вас тут оазис».
Это было не так уж задолго до распада нашего оазиса, чему были разные причины – от перекрестного секса, ну типа свинга, но тайком, втихаря, без взаимного согласия всех участников, до подозрений, что в наши тесные ряды проник стукач, и все подозревали всех, включая самих себя, потому как всех таскали, и определить, в какой ты степени вовлеченности, не всегда было возможно. Такое было с теперешним сравнивая вегетарианское наше времечко, потому как далеко до нынешней эпидемии доносительства: ну, типа брат на брата, что тот еврей. Хотя главной причиной распада была как раз Ниса, на которую в тот вечер все положили глаз, включая нашего гения, но визуальным влечением и ограничилось. За одним-единственным исключением, хотя никто не ожидал именно от него такой прыти ввиду его эстетской отрешенности, мечтательности и чуть ли не асексуальности (не путать с импотенцией). А потому все мы были несказанно удивлены, когда он явился уже к полуночи, но не один, а с Нисой, представив ее как свою жену.
– Когда ты успел? – посыпались вопросы.
– Где ты ее раздобыл?
– Как разыскал?
– Вытащил из университетской общаги. Она с филфака. А родом из Пскова.
– Скобарка, – сказал не я.
– Псковитянка, – поправил Кандавл, который Кандавлом в ту пору еще не был ввиду незнания нами греческого о нем мифа.
И на мой немой вопрос:
– Нет, конечно. Переехала ко мне.
Позднейшие разговоры, что она позарилась на питерскую прописку и жилплощадь, упоминаю только из добросовестности хроникера, а не потому что им верю. У Кандавла была комната в небольшой сранительно коммуналке всего на четыре семьи. Так что, ни кухонных скандалов, ни очередей в сортир, а распорядок посещения ванной регулировался вывешенным на дверях расписанием.
История общеизвестная, я сам писал о ней неоднократно, а здесь два допущения. В первом я уверен, а второе на гипотетическом уровне. Лучший враг поступил так не из любви и даже не из подлянки, хотя не без того, а проигрывая в поэтическом поединке, брал реванш в сексуальном. А чем руководствовалась назначенная Женщиной женщина? Сошлюсь на Ортегу-и-Гассета, который вывел формулу женской негативной селекции, когда бабы не способны признать и оценить гения, предпочитая ему ординаность, и ссылался на императрицу Жозефину, а та изменяла Наполеону направо и налево.
Касаемо же гипотетического предположения – не влюбилась ли псковитянка Ниса в нашего гения, а потому пошла замуж за его знакомца? Оставим это в сослагательном наклонении. Пока что. Хотя наш Рыжий вроде блюл табу на жен и женщин друзей. За единственным, правда, исключением, о котором сожалел, но о своем сожалении рассказывал нам, не называя имен и, само собой, зароняя в нас сомнения в собственных партнершах, а кой у кого и вспышки ревности, которую не могли утишить опровержения наших подруг, о чем лучше всех сказал Граучо Маркс: «Кому ты веришь – мне или своим лживым глазам?»
Гений – да, но в моральном плане не безупречен, паче противопоставлял эстетику этике. Вот и поддразнивал нас. Пусть бросит камень, мы все не без греха, а потому не без реваншистского злорадства мы чувствовали нечто вроде кемистри, ну, флюидов между ним и Нисой, тем более гордость Кандавла своей женой немного раздражала.
– Меня угораздило влюбиться в безжизненную статую, а она оказалась живой женщиной, – откровенничал с нами Кандавл, вводя в краску Нису.
В этой оксюморонной контрадикции и состояла суть разыгравшейся на наших глазах и при нашем участии драмы.
– Тебе удалось ее оживить?
– Не сказал бы, – но сослался на великий стих нашего солнышка про миг последних содроганий:
Возникла пауза, нам всем стало неловко от такой бесстыжей откровенности Кантавла, пусть и слегка закамуфлированной, отчужденной поэтическим признанием родоначальника. И все равно чересчур, особенно, наверное, для Нисы. Само собой разумелось, что псковитяночка досталась Кандавлу девушкой, что оказалось не совсем так. В физическом смысле, имею в виду.
– Когда как, – раздался в наступившей тишине голос.
И это был голос Нисы. Она не переставала нас удивлять.
– Ты предпочитаешь фригидку нимфоманке?
– Это с Пушкиным она была фригидкой, – ответил за Кандавла его дружбан не разлей вода Гигес. – А с остальными? Ахматова звала Натали бля*ью.
– Ну, знаешь, не Ахматовой с ее промискуизмом говорить.
– Ты в роли Пигмалиона? – это уже спросил я, возвращаясь к теме статуи.
– Какое там! С точностью до наоборот.
Мы все посмеялись, провинциалочка вместе с нами.
– И чему она тебя научила? – слава богу, промолчал я.
– Грибы собирать, – сказал он, догадавшись о незаданном вопросе.
То есть по факту, ушел от ответа.
– Кому везет в грибах, не везет в любви, – многозначительно изрек Рыжий.
– Вам свезло в грибах? – съязвил Гигес.
– Никогда их не собирал, – признался Рыжий, равнодушный к халявным дарам природы.
Он оттягивал наше внимание от реальной интриги, потому мы ее и проморгали. О Кандавле и говорить нечего – муж узнает последним. Если узнает.
В отличие от других по преимуществу немотствующих жен и подруг, Ниса вмешивалась в наш разговор, не всегда складно, типа «не обращай значения» либо ее странный для будущей филологини заскок с греками-римлянами – кто из них был раньше? Тем не менее, ее нескладицы становились у нас приколами и входили в наш обиход идиоматически, включая греков с римлянами. Ей все шло, даже ее псковский провинциализм, который наши завидущие дамы принимали за вульгарность.
Она изменила сам жанр и метраж нашего трепа, начиная с того разговора о прочитанном нашим гением «Письме в бутылке» с парой-тройкой ее замечаний, с которыми гений тут же согласился (он и сам часто пропускал, точнее проборматывал некоторые слова и даже строчки, проверяя свои стихи на слух и находя неудачными), но сказал, что стих не тронет, а учтет на будущее, и с тех пор читал как бы для нее одной, хотя внимала ему вся наша аудитория – с дюжину постояльцев плюс набегала парочка чужаков.
– Ну, уж бульдозер! – добродушно усмехнулся он на довольно грубое замечание Нисы, что он тащит в стих всё, как бульдозер.
Зато полез в бутылку, когда Ниса сказала, что он преувеличивает значение Фрейда (см. приведенную в эпиграфе строфу).
– Вы разочаровались во Фрейде?
– Я им никогда не очаровывалась.
– А чем вам не угодил вселенский учитель? Или боитесь, он раскроет кой-какие ваши тайны, таинственная моя незнакомка, и не даст мне познакомиться с вами ближе?
– Близость – не синоним знания. Чужая душа – потемки даже для близких людей.
– И своя – тоже.
Это уже я.
– Авраам познал Сарру… – начал было гений.
– Не люблю, когда всё обговаривают словами, – продолжала Ниса. А ваш Фрейд рационализирует…
– …бессознательное?
– …сокровенное, – уточнила Ниса.
– Ну да, молчи, скрывайся и таи, – наш гений не жаловал Тютчева за его имперские взгляды, которым сам был не вовсе чужд, как питерец.
– Мог бы поделиться, – шепнул Кандавлу Гигес, но глянув в лицо друга: – Шутка.
Однако поторопился, объявив свои слова шуткой.
– Мог бы, – ответил Кандавл. – Я не собственник. Но разве от меня одного зависит? – и глянул в сторону жены, которая, может, и не слышала их трепа, занятая спором о Фрейде.
– Не сотвори себе кумира, – это уже я сказал скорее в пустоту, чем Кандавлу.
– Помнишь брачные отношения Саши Блока с Любашей Менделеевой? – не помню, кто сказал.
– Ну, кто же их не помнит, – рассмеялся Кандавл. – Замужняя девственница при живом муже. Прекрасная дама, Таинственная дева, Вечная женственность, а потому плотские отношения недостойны его астартической любви, – объяснил поэт будущей филологине, которая так ею и не стала.
– Которая по этой причине и пошла по рукам, – сказал Гигес.
– А что ей оставлось? – сказал я.
– Ну, не до такой, конечно, степени, – стал оправдываться Кандавл. – Уж ты-то меня знаешь. – это лично Гигесу, а нам всем: – Да, до Нисы мне не дотянуться. Она для меня на пьедестале. Телесные отношения для меня не самое важное.
– А для нее?
Это опять же Гигес на правах лучшего друга, пока не превратился в лучшего врага.
Здесь надо отметить братскую тесноту отношений Кандавла и Гигеса,
У них даже какое-то время была одна девица на двоих:
– Меньше трат, дешевле, – объяснял циник, эмпирик и экстраверт Гигес, тогда как романтик и интроверт Кандавл не то чтобы деликатно, а скорее ностальгически добавил:
– Девушкой нам досталась.
– И кто же ее дефлорировал?
Этот вопрос вертелся у всех на языке, но решился его задать наш гений.
– Он, – и Кандавл кивнул на Гигеса.
Не то чтобы черная кошка пробежала меж ними, но женитьба Кандавла, как потом выяснилось, напрягла их отошения. Такие случаи в истории литературы сплошь и рядом – например, Есенин – Мариенгоф, когда последний женился на актерке Никритиной. А с той девушкой на двоих я был слегка знаком и в ответ на мой деликатный вопрос, с кем ей лучше, поняла его, как и следовало, интимно, и мгновенно ответила: с Гигесом. Хотя по внешним данным должно быть вроде наоборот: высокий спортивный красивый Кандавл, хоть и с залеченным сердечным порожком с детства, но всегда в кармане нитро на всякий случай – и маленький, коренастый, с небольшим животиком очкарик Гигес. Даже в этом они являли противоположность друг другу. Однако секс – самая большая тайна за семью печатями, не считая смерти, и даже Фрейд, догадавшись о его первостепенном значении в жизни человека, так и не достучался до этой сокровенной тайны природы, Ниса права.
Помимо неизбежной симплификации и сведения сложного к простому, развевленной метафоры к элементарной формуле, Фрейд еще лишает нас индивидуальности, сводя всё к общему знаменателю и обнуляя числитель. Пусть даже мы заблуждаемся, считая личным то, что присуще не только нам и даже имеет свою психоаналитическую кличку – от пресловутого Эдипова комплекса до той же дендрофилии, которую, не зная еще ее имени, я зачислял к моим уникальным чувствам, возбуждаясь при виде раздвоенных деревьев, как опрокинутая в землю женщина, а из земли торчат только ее ноги.
Такая вот история – с ревностью, которая началась у моего знакомца имярек, когда в интимную минуту он спросил, как ей его пенис, на что получил отрезвляющий ответ: «Мог быть толще». А когда стал пытать, с кем она сравнивает, уверенный прежде, что был единственным ее мужчиной, сослалась на опыт мастурбации. «Пальцем?» – вспомнив, как у них начиналось. «Почему пальцем? Всей рукой» – успокоила подруга – не ревновать же к ее собственной руке: образец и идеал, которому он никак не мог соответствовать со своим членом. Оказалось, что и для этого есть соответствующий термин: фистинг. От fist – кулак. Или все-таки… – возвратился к своим сомнениям мой приятель.
Или взять нашу историю. Когда в самом ее разгаре мы узнали, что и для нее есть в психоанализе термин Кандаулези́зм или Синдром Кандавла, и открыли для себе прототипную, а точнее архетипную античную историю и ее главного жертвенного персонажа Кандавла, пусть и сам виноват, что спровоцировал друга своим неумеренным хвастовством, то наши мысли потекли опять-таки по банальному руслу.
Ах, что говорить, тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман, которого Фрейд нас лишает, оставляя наедине с голой истиной. Только на кой она нам…
Касаемо женских предпочтений, то припоминаю, как мы с нашим гением, которому я post mortem стану биографом, передавали из рук в руки томики Анри де Ренье, и я вчитывался в тексты, отчеркнутые им на полях, если они доставлись мне после него. Один прямо касался его несчастной любви по противоположности – о братьях, мирно деливших любовниц, как он с его другом-врагом не поделили одну. Потому, собственно, он и поставил на полях галочку. Но теперь я думаю, что это сопоставление относится и к рассказываемой истории о Кандавле, который был больше поэтом, чем любовником, почему и привожу здесь:
«Они жили в двух соседних дворцах, и все было общее между ними, вплоть до женщин, которыми не раз они делились по-братски. Один получал от них больше любви, другой извлекал из них больше наслаждения. Альберто де Коркороне, меньший ростом, проявлял себя пылким и чувственным; Конрадо де Коркороне, высокий, казался ласковым и мечтательным. Альберто вел себя со своими любовницами страстно, Конрадо – нежно. Поэтому любовницы Конрадо довольно быстро забывали, что он их любил, а любовницы Альберто долго помнили его любовь».
Понятно, капризы, причуды и тайны любви были не последним топиком наших мужских разговоров, в которых наши женщины тактично помалкивали. Опять-таки с одним-единственным исключением.
Когда зашла речь о девичьем целомудрии, Ниса неожиданно вмешалась:
– Это мужики придают такое значение этой жалкой физической перепонке. Женщины стараются как можно скорее от нее избавиться. Не обязательно с помощью партнера – есть и другие возможности. Господи, как нелепы сомнения вашего брата на этот счет: и чтобы никаких измен в прошлом!
Никто тогда не рассмеялся – мы опешили. Видимо, не одного Кандавла мучили сомнения на этот счет. Даже Рыжий помалкивал.
– Почем нынче девственность? – сослался я на Великого Барда, чтобы разрядить обстановку.
Однако не я, а именно Кандавл неожиданно сместил разговор в художественную сторону:
– Чего я никогда не понимал, так это любовные страсти-мордасти на экране, когда мужик набрасывает на бабу, как зверь, рвет на ней одежды, дрожа от нетерпения всадить свою елду…
– … в ждущее, жаждущее, заждавшееся чрево, – закончил за него Гигес.
– О женских чувствах вы судите со слов мужчин. – сказала Ниса. И уточнила: – То есть писателей, которые по преимуществу мужеского пола.
– За единственным исключением, – сослался я на Тиресия, бывшего некоторое время женщиной. – Девять к одному. Так он разрешил себе на горе спор между Зевсом и Герой, какому гендеру секс нужнее. Гера его ослепила, зато Зевс дал слепцу пророческий дар.
– ???
– В пользу женщины, – пояснил я для особо продвинутых.
– А гермафродиты?
– В наш век трансгендеров…
– Мне вот что интересно, – возвысил над трёпом свой картавый голос наш Мэн. – Почему ни один из олимпийцев не хотел признаться, что кайфует от секса по макимуму.
– Мужик всегда добьется от бабы, чего она больше всего хочет, – само собой Гигес.
– Ну да, невозможно бабу ни соблазнить, ни изнасиловать, – усмехнулся Кандавл. – Женщина мечтает быть изнасилованной, а жертва сама толкает убийцу на убийство.
– Секс – это всегда насилие.
Заява от Нисы.
Рыжий:
– Кого над кем?
– Да бросьте вы с вашей софистикой! Даже если женщина этого хочет, физическое желание еще не значит физической близости. Инициатива в руках у мужчины. Мужской напор, которому женщина вынуждена подчиниться. То, о чем и писал Пушкин: «И делишь наконец мой пламень поневоле». Поневоле! Вот ключевое слово в этом стихотворении.
– Вклад в пушкиноведение, – усмехнулся Рыжий.
– На то она и филолог, – сказал я, пытаясь шуткой снять напряг трепа.
Не тут-то было!
– Даже я чувствую себя насильником, хотя моя любовь превосходит мое желание. Потому и тянул… – не договорил Кандавл.
– И до сих пор? – вякнул понятно кто.
– Вот это и было противоестественно, – сказал вдруг Ниса.
И снова нам всем стало неловко, словно мы присутствуем при семейной сцене. Нам – имею в виду мужиков, а касаемо баб, они были изначально настроены против Нисы не только из-за ее инаковости, но из ревности к Рыжему, а после того, что случилось, одна из них, самая злоязыка, назвала «маленькой сучкой». Ростом Ниса и в самом деле была невелика, отчего ее зеленые глаза казались еще больше, чем были. Впрочем, не пристало моей лысой прозе оставливаться на внешности персонажей.
– Так ты, что ли, вовсе отрицаешь Sturm und Drang в любви? – сказал я Кандавлу, с которым по сути был согласен. – Ладно, пусть будет эвфемизм: нетерпение сердца.
– Но не до такой степени, чтобы рвать на себе и бабе одежды при первом соитии. Художественная гипербола.
– Метафора, – уточнил Рыжий. – Которая опережает реальность, а потом становится императивом и диктует реальности правила поведения.
Тут уж не выдержал литературный критик Владимир Соловьев и процитировал нашего гения:
– Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими – но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
Не сотворит – по Пармениду – дважды
сей жар в крови, широкостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться – «бюст» зачеркиваю – уст!
– Хороший стишок, – согласился автор. – Но я его читаю по-другому.
– Не только уста, но и бюст – метафоры, – сказал вульгарный матерьялист Гигес.
– Любовь любови рознь, – пробормотал Кандавл. – Любовь – это не только секс и к сексу несводима.
А что если их семейная сексуальная аскеза, а проще половой голод, на который обрек жену Кандавл своей преклоненной любовью, – одна из причин разыгравшейся драмы? Помню фразу, но не помню откуда: «Она озябла, дожидаясь любви». Обычной, плотской – в смысле, с недотраха.
Понятно, это моя гипотеза (одна из) опосля. Постфактум, то есть прям щас, когда я пытаюсь воссоздать ее, а точнее набросать стретчинг, или, как раньше говорили, тромплей. А какой прием не обманка, включая гиперболу – метафору?
Уж коли помянул вслух Великого Барда, то пусть будет еще одна шекспирова реплика в сторону: «Женщине впору тот придется, кто к ней в пору подберется». Это относится к обоим возлюбленным Нисы – официальному мужу и тайному поначалу любовнику, а потом явному, и всех троих эта любовь втроем вроде устаивала, как устраивала Бриков и Маяковского, Панаевых и Некрасова, Виардо и Тургенева, Гамильтонов и вице-адмирала Нельсона, да мало ли? Что не исключает женских предпочтений, включая сексуальные. Та же Лиля Брик признавалась потом, что любила только Осю. А кого любила влюбленная, как и все мы, в нашего гения Ниса? А Гений?
Первым не выдержал Кандавл и выбыл из игры. Не морально, а физически, будучи с детства сердечник – вот и позалетел в больничку, не выдержав любовных испытаний. В широком смысле, но и в прямом – Ниса не сразу вызвала скорую, думая, что он умер малой смертью, достигнув нирваны оргазма. Скорую вызвал вуайор – не зря он стоял на атасе и сразу понял, что к чему. Не в ту ли роковую ночь произошло то, что должно было произойти, когда в их отношения вмешалась Природа, та самая Natura naturans, Природа порождающая, которую Ниса противопоставляла Природе порожденой.
Ну да, natura naturans – natura naturata, как говаривал голландско-еврейский стекольщик.
Сослаться, что ли, снова на Ортегу-и-Гасетта? Какой ни есть ключик к нашей истории, забегая вперед. А почему Гертруда предпочла Гамлету-старшему его младшего брата и поучаствовала в убийстве мужа? Здесь гипотез с маленькую тележку, минуя сюжетную бодягу с Призраком. Вплоть до интима между Клавдием и Гертрудой еще до ее замужества за Гамлета-Старшего, которому она матримонально досталась по старшинству, и Гамлет-младший убивает не отчима, а родного отца – о, господи!
До Нисы мы обычно говорили коротко, репликами, даже оба наши конферансье Кандавл и Гигес, которые садились друг супротив друга и доводили нас до слез своими приколами. Пользуясь отсутствием нашего гения, который всегда запаздывал, они были в нашем компании status in statu, как говорят у нас в деревне, что даже кое-кто подозревал меж ними интим, несмотря на общую девицу одну на двоих, но женитьба Кандавла окончательно опровергла эти слухи и, вроде, не помешали их спайке – по крайней мере поначалу, пока Кандавл только гордился, а не хвастал перед нами своей женой, что немного раздражало оставшегся в холостяках и в одиночестве Гигеса.
Странно не то, что они не разбежались раньше, а что вообще сошлись – вот уж волна и камень, стихи и проза, лед и пламень. Хотя как раз стихи крапали оба – в стол, но вакансия поэта уже была занята Рыжим, что бы там не говорил Кандавл, что женитьба стала для него тихой гаванью, тоска ушла, а с ней и поэзия. Оба держались на плаву переводами, Гигес по подстрочникам с любого языка, а Кандавл с оригинала: со старофранцузского. Женившись, он вынужденно расширил свою переводческую деятельность до новофрацузов, которых трпеть не мог, за исключением разве Готье, новеллу которого о царе Кандавле он и присоветовал нам в своем переводе, открыв глаза не только на греческий (скорее лидийский) миф, но и на сложившуюся у нас в тусе ситуацию. Можно и так сказать, что эта аналогия и дала толчок сюжетному драйву и подтолкнула одного из нас к Нисе, хотя влюблены в нее были все. Нет, не только благодаря ее славянскому нордичеству, как нигеры в белую, но всей своей неординарностью, инаковостью, не от мира сего. И красой.
Когда Кандавл намекнул мне, что это Ниса скорее Пигмалион, чем Галатея, в их отношениях, то сослался на нашего гения, у которого была схожая ситуация с адресатом всей его любовной лирики, включая заключительную ей диатрибу, которая, убежден, есть наоборотное свидетельство его неумирающей любви к ней, вплоть до post mortem, если память человека не умирает вместе с ним:
Мы все были горожане из благополучных семей, Ниса – человек со стороны, провинциалочка, скобарка, с нерукотворным связанная больше, чем с рукотворным, отдавая решительное предпочтение даровым дарам природы перед взлетами цивилизации. В отличие от нас болтливых и развязных, скрытная и застенчивая то ли стыдливая, а потому хвастливые ей кудосы Кандавла смущали Нису, тем более он, разоткровеничась, переходил красную линию. Нет, до интима еще не доходил, а скорее рассказывал о ней, как о статуе, но статуя в его сказах была обнаженкой, как и следует, по античным образцам, начиная с архаичных кор. Вплоть до помянутых фотографий голенькой и прекрасной Нисы, которые, само собой, действовали на всех нас возбуждающее.
Догадывался ли об этом Кандавл? Или потому и показывал, чтобы возбудить нас? Особенно одного из нас, кому Кандавл и показывал ню со своей женой, а остальные просто попали под раздачу? В хорошем смысле слова, имею в виду. Кому именно он их показывал? Мы догадывались, но полной уверенности не было: а если мы подозревали не того? А если и Кандавл ошибался? А будущим любовникам было невдомек? Или они уже знали, но еще не знали, что знают? Теперь-то я думаю, что до Нисы дошло первой, пусть и путем трансфера: любить одного, быть замужем за другого, а трахаться с третьим? Да сколько угодно! Когда у них началось, если уже началось? Все это и придавало нашему ménage à trois некоторую таинственную пикантность, и любовный треугольник и превратился в тупиковый цуцванг. Если бы Ниса не забеременела! Что совсем запутало ситуацию, выведя ее за пределы лидийского мифа.
Ах, что говорить.
Здесь пора, наконец, вертануть к Геродоту, который описал нашу питерскую историю за три тысячелетия до того, как она стряслась – пусть и с некоторыми недомолвками, а потому упростив и исказив ее. На то он и отец истории, как назвал его Цицерон. Историк – да, но и сказочник. Ладно, сказитель. Собственно, и мои претезии к Геродоту субъективного порядка – что наша история пошла у него наперекосяк, а он все-таки рассказывал лидийскую, а не питерскую историю. Питерскую досказываю я, внося коррективы в Геродотову.
Согласно Геродоту, Кандавл – не наш питерский пиит и переводчик, а лидийский царь – был одержим любовью к своей жене и так хвалился ее красотой, что однажды не удержался и приказал своему телохранителю Гигесу подглядеть за ней, когда та, скинув с себя все одежды, готовилась нырнуть в брачную постель. Однако царица заметила Гигеса и, поняв, что замысел принадлежит её хвастливому супругу, на следующий день вызвала телохранителя и предложила ему на выбор: либо убить царя и жениться на ней, либо быть казнённым. Поколебавшись, Гигес выбрал первый вариант.
К этому сюжету и восходит название психопатологического синдрома – кандаулезизма, одной из форм половой перверсии. Другими словами, потребность демонстрировать другим прелести свой партнерши.
Уже в античности возникли альтернативные варианты Геродотовой версии. К примеру, Платон в «Государстве» описывает Гигеса не царедворцем, а простым пастухом, но обладателем волшебного кольца, которое делало его невидимым: став человеком-невидимкой, он проник в опочивальню царя, убил его и соблазнил царицу. Если ее надо было соблазнять. В самом глаголе «соблазнять» в отношении женщины у меня большие сомнения. Я очень люблю «Диалоги» Платона, он один из трех моих домашних философов (два других – Монтень и Фрейд), но в этой своей трактовке лидийской истории он дал маху, лишив ее пикантной первопричины. А история, согласитесь, жесть, паче с психоаналитической подноготной.
Однако и Геродот чего-то не досек по наивности либо дофрейдовой невинности, и миф пошел не по резьбе, а за ним и все те, для кого он послужил предтечей и моделью. Ведь именно по Геродоту сочинил свою новеллу «Царь Кандавл» Теофиль Готье, введя миф в современный обиход, а уже с этой велеречивой новеллы пошли картины, скульптуры, опера и даже балет, который Мариус Петипа поставил в Петербурге.
Что бросается в глаза – мне, по крайней мере, – так это сюжетный пропуск или недосказанность сюжетного драйва. Ведь Гигес, подсмотрев обнаженную царицу, никуда не делся, а продолжал наблюдать из своей засады, как голенькая Ниса возлегла на царское ложе, и супруги занялись любовью. Это, понятно, более всего и возбудило не только Гигеса, но и Кандавла с Нисой, коли оба-два знали, что за их любовными утехами наблюдает Гигес. Вот что хотел царь продемонстрировать царедворцу – не жену-обнаженку, а секс с ней. Тройной оргазм? Не исключаю. По любому, такова упущенная Геродотом изнанка.
Никак не могу назвать это половым извращением. Секс пробуждает в женщине неведомые ей самой подводные сейсмические сдвиги и преображает ее. Знаю, о чем говорю. Не знаю ее прекрасней, чем когда мы совершаем с ней акт любви. Как жаль, что она сама не видит себя в это время. Кандавл хвастал не женой-обнаженкой, а женой, преображенной сексом.
Не я первым — Стендаль, великий практик и теоретик плотской любви, заметил, что бывает магическое мгновение в жизни женщины, когда она вся вызревает для любви, не так уж и важно, кто ей попадется в этот кульминационный момент ее жизни. Шекспир прав: внешний фактор – дело вторичное. Субъект важнее объекта, имманентное чувство, подобно мгновению зачатия, таинство и тайна, а не рутинное соитие.
И, наконец, великое безглагольное стихотворение чувственника Фета, которое вовсе не о природе, но о ночи любви, а пейзаж – пусть активный, но фон, чтобы обозначить протяженность ночного времени:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Oтблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..
Именно: ряд волшебных изменеий милого лица. Вот что хотел Кандавл, чтобы Гигес увидел, – и что Гигес увидел. С этого все и началось. Или этим все кончилось? Начало конца?
Современные сексологи идут дальше. Среди их клиентов попадаются и антиревнивцы, которых возбужает сама мысль об измене жены, и они сами толкают ее на измену, а когда та свершается, умоляют жену позволить им присутствовать при ее измене.
Принадлежал ли к таким антиревнивцам наш Кандавл, тем более у них с Гигесом был уже опыт – нет, не любви, а секса втроем. Две большие разницы. Оба были влюблены в Нису, а в кого Ниса?
Когда я говорю о сексуальном предпочтении, то привожу пример Анны Карениной, которая с Вронским впервые испытала оргазм, или ссылаюсь на одну мою знакомую, которая в периоды вынужденных простоев, заводит кратковременные романы с черными, чтобы испытать неизъяснимы наслаждения – бессмертья, может быть залог, как сказал наше солнышко, пусть по другому поводу, но Танатос и Эрос в одной упряжке, а не только
угрюмый тусклый огнь желания, как конгениально выразился его коллега. Вронский в роли ниггера? А Гигес? Кроме Нисы, узнать не у кого. Не прямо, но косвенно Ниса это посля отрицала, когда со свойственной ей откровенностью, сказала мне, с кем и когда ей было лучше всего.
Даже если Кандавл был антиревнивцем, то до определенной степени. Точнее, до определенного времени – до беременности Нисы. Поначалу он не возражал, чтобы Гигес перебрался в их комнату в коммуналке, когда тот оказался на улице, и супруги отделились от званного гостя ширмой, пока надоба в ней не отпала. К тому времени, супружесие соития сошли на нет – в противоположность соитиям Нисы и Гигеса, которые приняли частый, регулярный, рутинный характер. Сначала тайком, а потом не таясь, в открытую. См. на этот сюжет классную фильму «Любовь втроем» Абрама Роома. Кстати, сценариста Виктора Шкловского попрекали в бестактности за то, что в основу сюжета он положил отношения Бриков и Маяковского.
Беременность Нисы смешала все карты: вызвала неожиданный прилив отцовских чувств у Гигеса к будущему бэби, которого априори считал своим, зато усугубила сомнения Кандавла. Тот случай рецидивного супружеского секса, который кончился скорой – больничкой – смертью, был чуть ли не единственным в последнее время. Может, именно поэтому Ниса потом говорила, что ей было хорошо, как никогда и ни с кем. Или это смерть Кандавла отбрасывала обратный свет на их отношения? И не только на их, но и на наши – с ним. Типа некролатрии, посмертного культа. У Нисы это усугублялось чувством вины. Когда на смертном одре Кандавл спросил у нее, от кого ребенок, она после небольшой заминки сказала: «Не знаю». Могла бы, конечно, и соврать – не то чтобы ложь во спасение, но ложь в утешение умирающему. Паче так и оказалось после всяких ДНК. Но если Нисе верить, она потому и сказала, что не знает, хотя подсознательно знала, догадывалась, чувствовала, но не допустила подсознание к сознанию.
Понятно, посмертный культ Кандавла повлек за собой прилив негативных чувств к Гигесу. Точнее будет сказать, мнеиия, пусть и не поровну, разделились. Среди его защитников оказался Рыжий с его странным аргументом, что Кандавл сам всех нас подталкивал к Нисе, а воспользовался этим только Гигл, опередив остальных.
– Включая меня, – признавался наш Гений. – Я отбыл в это время из Города, а когда вернулся, крепость уже сдалась.
Однако Кандавлу он сочувствовал, обвиняя в его смерти Нису.
И сочинил сильный мизогинный стих на лидийский сюжет, но с местом действия в нашем Городе. Свой собственный любовный треугольник он спроецировал на описываемый, и обиду на свою присуху-роковуху выплеснул на бедную Нису, коей Гигес был подневольный сообщник. Выстроил целый метафорический ряд, начиная с богомолки, съедающей самца сразу же после соития – и далее амазонки, суфражистки, феминистки, вплоть до #MeToo. Не привожу – читатель сам его легко найдет в его ПCС.
Отношения Нисы с Гигесом прекратились, но не после смерти Кандавла, а сразу же вслед рецидивного супружеского соития – зачатия. Ниса ухаживала за больным мужем, а после его смерти бросила наш универ и укатила в свой Псков. «Ты никогда его не увидишь», – сказала она Гигесу о будущем ребенке. Рыжего погнали из страны, а Гигес сам укатил в том же направлении – после потери друга, разрыва с Нисой и потери бэби его ничто больше в России не удерживало (с его слов). Я отвалил позже других, когда элитная наша тусовка сама собой распалась – сначала вырвался из Города в Первопрестольную, а потом прочь из страны за океан. Встречался там с обоими, но порознь. Они между собой ни разу.
А так как я первым познакомился с Нисой, то сохранил с ней эпистолярные отношения и время от времени получал из Пскова открытки – сначала в Город, а потом сюда в Америку, пока связь с Россией не прекратилась, став опасной для оставшихся – на пальцах сосчитать. Да я и не собираюсь отслеживать их судьбы, которые выходят за сюжетные пределы этой античной истории, случившейся в наше время в нашем Городе.
Последнее, что сообщу: Ниса родила четырехкилограммового малыша и назвала его в память отца Михаилом – как на самом деле звали нашего Кандавла. Плод их болезной, злокачеcтвенной любви втроем.
Таким образом, нашей питерской истории уже больше трех тысяч лет – еще одно свидетельство, что ничто не умирает, а пребывает вечно. Что мне как квантовому прозаику, начиная с «Кота Шрёдингера», особенно любезно.
Сошлюсь под занавес на Рыжего:
Я написал много букв; ещё одна будет лишней.
Владимир Исаакович Соловьев – известный русско-американский писатель, мемуарист, критик, политолог.
Комментариев нет:
Отправить комментарий