БЕЗРОДНЫЕ ПАТРИОТЫ

Патриотическая дисгармония Борис Левенберг, Хайфа В издательстве Scripta Publications под редакцией Юрия Вайса вышла книга Александра Яковлевича Гордона «Безродные патриоты». Дизайн обложки осуществила иерусалимский художник Галина Блейх.  Хотя автор – профессор, книга не является научным исследованием. Это литература, историческая эссеистика, очерки о жизни, мыслях, надеждах, мечтаниях, триумфе, разочарованиях и поражениях выдающихся евреев. В книге 32 биографических эссе примерно о 50 героях. Внимательный читатель обнаружит, что книга не только состоит из увлекательно написанных биографических этюдов, но и из очерков по истории народа за последние триста лет. Согласно воззрению британского писателя и философа Томаса Карлейля, всемирная история есть биография великих людей. Еврейскую историю можно рассматривать сквозь призму биографий известных представителей нации. Жизнь и судьба выдающихся людей даёт богатый материал для изучения истории евреев в диаспоре после их выхода из гетто и местечек. В книге дана панорама духовной жизни замечательных евреев. В ней нет морализации. Автор не поучает, не воспитывает, а описывает еврейские и нееврейские пути евреев в христианской Европе. На первый взгляд, в названии книги содержится противоречие. Как могут патриоты быть безродными? По определению, патриоты любят свою страну, родину. Что и кого любят «безродные патриоты»? В предисловии автор объясняет этимологию названия книги. Заглавие «Безродные патриоты» происходит от презрительной клички «безродные космополиты» преследуемых в СССР в 1949 году евреев, деятелей искусства и культуры. «У людей, не имевших отечества и языка, у людей, чей народ пережил геноцид в недавно закончившейся Второй мировой войне, отнимали право на занятие искусством и культурой народов СССР. Коренным чужакам, евреям, было объявлено, что они «безродные», то есть «безродинные» космополиты, люди ниоткуда, неспособные понять русскую или украинскую душу, русскую или украинскую культуру, литературу, театр и музыку русского, украинского и других народов СССР, что они могут лишь внедрять чужое, иностранное и загрязнять чистое, подлинное, национальное. От незваных гостей потребовали снять маски и прекратить прикидываться деятелями национального искусства», - пишет А. Гордон в предисловии к книге. Автор утверждает, что прозвище «безродные космополиты» было неточным, ибо жертвы преследований не были космополитами. Они были знатоками и любителями культуры и искусства республик СССР. Они считали местную культуру своей, народ «коренной» национальности – своим. Они были патриотами республик СССР и страны в целом. Они работали на благо культуры «коренных» народов, обогащали и развивали её, но их любовь и преданность были признаны фальшивыми, разрушительными и зловредными. Их профессионализм, знания, умение, труд и талант были перевёрнуты наизнанку и превращены в злокозненные попытки уничтожить местную культуру. Их патриотизм был отвергнут. Их травили как отравителей и разрушителей национального и советского искусства, жуков-вредителей, «долгоносиков», обладателей длинных еврейских носов. Их обвиняли в «низкопоклонстве перед Западом». Их работа была оболгана и растоптана. Их увольняли с работы, громили на собраниях, обличали в газетах, изгоняли из городов, где они родились, трудились и творили долгие годы. Им ясно разъяснили, что всё происходит из-за их еврейского происхождения. Их обвиняли из-за крови, текущей в их жилах. А. Гордон считает, что явление «безродных патриотов» не ограничено кампанией 1949 года. Оно выходило далеко за пределы СССР, давно и хорошо известно в еврейской истории. Стремление евреев «нормализоваться», обрести равные с титульной нацией права, их усилия добиться достойного положения в своей-чужой стране обнажили двойственное отношение евреев к своему и другим народам и их, часто безответную любовь к европейским нациям и странам, в которых они родились. Автор начал писать на эту тему в своей первой книге «Еврейские вариации» (2007) и продолжил в книгах «Этюды о еврейской дуальности» (2010) и «Двойное бремя» (2013). Книга открывается очерками о первом космополите, голландском философе Спинозе «Всеобщий антигерой» и идеологе еврейской эмансипации Моисее Мендельсоне «Сизифов камень «немецкого Сократа» и продолжается жизнеописаниями первого сиониста Моисея Гесса, а затем поэта Генриха Гейне, философов Карла Маркса, Фердинанда Лассаля и Анри Бергсона, основателя психоанализа Зигмунда Фрейда, политического деятеля и промышленника Вальтера Ратенау, химика Фрица Габера, революционерки Розы Люксембург, писателей Стефана Цвейга, Ирен Немировски и Лиона Фейхтвангера, поэтов Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама, шахматиста Эммануила Ласкера и многих других. Среди «второстепенных» персонажей книги писатель Франц Кафка, физик Альберт Эйнштейн, основоположник сионизма Теодор Герцль и офицер Альфред Дрейфус. В книге два «программных» очерка - «По ту сторону еврейского юмора» о технологии, структуре, смысле и значении еврейских шуток и «Пути еврейские» об историческом выборе народа. В очерке о юморе автор пишет: «Евреи были окружены стенами плача в гетто и местечках, но, наверное, юмор процветает тогда, когда народу не до смеха. Евреи хорошо умеют плакать и смеяться, плакать от страданий, которые им достались, и смеяться над собой, чтобы было не так тошно жить. В еврейском государстве плачут, хороня убитых, и смеются, чтобы продолжать жить. Народ хранит традицию плакальщиков и хохмачей. Шутки для евреев были отдушиной, щитом и социальным катарсисом. В них еврей стремился победить обидчика, насмехаясь над ним. Он хотел защитить своё достоинство, попранное угнетателем. Он очищался от тягот и унижений, находя нужное острое слово, разящее того, кто его сгибал. Он распрямлялся. Сочинение анекдотов поднимало евреев с социального дна над их несчастьями и на короткое мгновение возвышало над теми, кто их унижал и преследовал. Анекдоты приносили просветление и надежду. Остроты – кажущееся исполнение желаний. Еврейские шутки были формой мечты об исправлении жизни. Они создавали ощущение кратковременного триумфа слабого над сильным. Еврейское остроумие - фантазия нации на темы освобождения от унижений и преследований, попытка утешения путём полёта над давящей действительностью и прекрасный метод эскапизма. В приготовлении еврейских шуток горечь всегда была важным компонентом. В них было закодировано острое желание перемен. Остроты у евреев - своего рода революционные этюды». А. Гордон показывает дилеммы и раздвоенность жизни евреев в диаспоре, описывает духовный мир своих героев, «безродных патриотов», и показывает бремя, которое они несли в силу своего происхождения. Он утверждает»: «дуальность, порождённая желанием быть «нормальными», как все, и оставаться евреями, или разрыв с еврейством ради «более высоких идеалов», стали национальной экзистенцией». В этой книге автор описывает некоторые явления еврейской истории и психологии, имевшие место после публикации в 1783-м году книги немецкого мыслителя, основателя еврейского либерализма Моисея Мендельсона «Иерусалим». Философ считал, что решение еврейского вопроса состоит в дуальной жизни народа: еврей должен исповедовать иудаизм, но принадлежать к немецкой нации. Таким путём, по его мнению, еврей органически вливается в нацию, исповедующую христианство, сохраняя особенности своей религии и культуры. Дуальность, предложенная Мендельсоном в качестве образа жизни, оказалась тяжёлой ношей для немецких евреев. Им было трудно нести двойное бремя принадлежности к двум народам. Такой модус вивенди толкал их к выбору, который чаще был в пользу титульной нации. А. Гордон пишет: «Еврейский либерализм, «Хаскала» была результатом стремления евреев снять с себя традиционный облик обитателя местечка или гетто, читающего и изучающего одну единственную книгу, единственную в своём роде Книгу, но только одну. Еврейский либерализм должен был решать две противоречившие одна другой задачи: 1) «улучшить» и «модернизировать» еврея, показав его «нормальность» и равенство не евреям, 2) не потерять сущность еврейства, которая, по определению, не должна подвергаться изменениям. Это было двойное бремя – тяжёлая ноша, многим не по плечу». Александр Гордон (на снимке) пишет о нескольких путях уравнения евреев в правах с не евреями, уводящих их от еврейства: 1) патриотизм по отношению к стране проживания: юрист Габриэль Риссер, писатель Бертольд Ауэрбах, Вальтер Ратенау, Фриц Габер, композитор Леон Йессель, поэт Эрнст Лиссауэр, Ирен Немировски, Борис Пастернак, 2) писатели Стефан Цвейг и Курт Тухольский решали еврейский вопрос превращением себя в европейцев: своей родиной они объявили Европу. 3) литератор Людвиг Бёрне, Карл Маркс, Фердинанд Лассаль, революционер и делец Александр Парвус, революционер и журналист Курт Эйснер, Роза Люксембург и поэт и революционер Эрнст Толлер обобщали ещё больше - все проблемы, в том числе и еврейская, исчезнут благодаря мировой социалистической революции. Их родина – весь мир, нуждающийся в переделке. 4) Франкфуртская школа неомарксистов и неофрейдистов, состоявшая преимущественно из евреев, бежавших в 1933 году от нацистов, - философ Макс Хоркхаймер, социолог, композитор и музыкальный теоретик Теодор Адорно, философ и литературный критик Вальтер Беньямин, психологи Эрих Фромм и Вильгельм Райх и философ Герберт Маркузе - протестовала против мира западной цивилизации и подвергала тотальной критике западную культуру, христианство, национальные традиции, сексуальные ограничения, верность семье, патриотизм, консерватизм и предлагала альтернативу капитализму, «репрессивному» обществу потребления, несущему архаические ценности, такие, как семья, церковь, создавая своего рода «антимир» - мир антизападной цивилизации. Неожиданный вывод о творчестве Кафки читатель находит в очерке о создателе военно-промышленного комплекса Германии в Первой мировой войне, министре иностранных Вальтере Ратенау, убитом в 1922 году националистами-антисемитами: «Общепринято считать, что в «Процессе» Кафка гениально предвидел появление диктаторских режимов и их безвинных жертв. Я думаю, что Кафка не предвидел беззаконие, а описывал собственные впечатления от него. В 1899-м году, когда Франция была расколота делом Дрейфуса, в Австро-Венгрии возникло дело Хильснера: еврей, сапожник из небольшого провинциального города был обвинён в совершении ритуального преступления в отношении девятнадцатилетней христианской девушки. Дело рассматривалось двумя трибуналами, оба приговорили Хильснера к смерти; император Франц-Иосиф смягчил его наказание пожизненным заключением. В 1920-м году в Праге вновь вспыхнули еврейские погромы. «Весь день я провёл на улицах, купавшихся в антиеврейской ненависти», - сообщал Кафка в письме, раздумывая о необходимости побега из города. Кафка хорошо знал, как можно уничтожить человека, приписав ему совершение несуществующего преступления. Для описания подобного случая не понадобилась его гениальная фантазия, а лишь передача переживаний евреев во время ритуальных погромов в Австро-Венгрии. Превращение Теодора Герцля из ассимилированного австрийского журналиста в основателя сионизма объясняется эффектом дела Дрейфуса. Легко представить, что не менее восприимчивый, чем Герцль, Кафка был потрясён страшными, нелепыми безысходными обвинениями евреев в несовершённых ими преступлениях. Кафка не предсказывал в «Процессе» то, что произойдёт через десятки лет, а описывал то, что уже произошло с евреями». Яркий образ Теодора Герцля внезапно появляется в эссе о Стефане Цвейге «Трагедия европейца», а Альфред Дрейфус оригинально описан в очерке «История одного безумия». Автор пишет ярко, ёмко, рельефно, кратко, просто и интересно для читателя. Он стремится описать соприкосновение героев с еврейской проблемой и несение ими её бремени. Он не исчерпывает тему, а лишь показывает некоторые аспекты взаимодействия героя с еврейским вопросом и ставит многоточие, желая втянуть читателя в продолжение «диалога» с героем. Он старается вжиться в образ своего героя, представить его затруднения, колебания и надежды и скрыто полемизирует с ним. Вот, примеры афористичного, метафоричного стиля письма автора. «Гейне был доктором права. Немецкий поэт крестился, чтобы стать адвокатом, но Германия не дала доктору права Генриху Гейне права заниматься её законами, и он стал описывать её беззакония. Университет Людвига-Максимилиана в Мюнхене счёл Гейне недостойным быть профессором немецкой литературы, и тот стал её творцом». «В моём детстве во время больших советских праздников над городом реял дирижабль, на огромном теле которого было четыре портрета. Один из изображаемых на портретах людей превосходил трёх других по количеству волос на голове и в бороде. Он изображал большеголового основоположника коммунизма Карла Маркса. Налицо было низкопоклонство перед Западом: дирижабль прославлял влияние двух немцев, Маркса и Энгельса, на двух отечественных вождей – Ленина и Сталина. И никто не репрессировал преемников Ленина и Сталина за их низкопоклонство перед Западом в виде двух волосатых и бородатых иноземцев, один из которых был капиталистом (Энгельс), и за насаждаемый ими культ иностранцев в советской идеологии. Четыре силуэта красных идолов парили над городом людей и взирали на них с высоты птичьего полёта. И только птицы чувствовали себя свободными в городе, закованном в цепи, среди людей, которым нечего было терять, кроме этих цепей». Как музыкант не могу не отметить музыкальность в стиле письма автора. Начну с его эссе «Неоконченная симфония», название которого заимствовано у Франца Шуберта. В этом очерке он пишет о трагической судьбе французского писателя Ирен Немировски, убитой в нацистском лагере смерти в возрасте 39 лет. Её главное произведение «Французская сюита», вышедшее в свет через 62 года после её казни, представляет собой две части незавершённой «симфонии», задуманной автором в пяти частях. А. Гордон проводит параллель между «Французской сюитой» Немировски, открытой десятки лет после смерти автора, и «Французскими сюитами» И.С. Баха, принятыми к исполнению через десятки лет после смерти их создателя. Для характеристики героини А. Гордон вносит в эссе драматическую сцену её смерти: «Жандармы пришли за ней 13 июля 1942 года. 16 июля её отправили в концентрационный лагерь Питивье, а на следующий день эшелоном № 6 она была отправлена в Освенцим. 17 августа 1942 года имя Ирен Немировски было занесено в списки уничтоженных в лагере Биркенау. В этот день Ирен вошла в газовую камеру. Через «душевые» отверстия в герметически закрытом помещении нацистские палачи выбросили синеватые кристаллы «циклона Б». Цианистый водород медленно испарялся из кристаллов, поднимаясь к потолку. Ирен задохнулась не сразу. Она умирала в мучениях. Последнее, что она услышала, были слова молитвы уничтожаемых вместе с ней евреев: «Слушай, Израиль!» В последние мгновения жизни она услышала голос своего многострадального народа. Так же герой её книги Давид Гольдер перед смертью заговорил на давно забытом им родном языке идиш». А. Гордон использует в книге «приём увертюры». Вот как он представляет героя эссе «Профиль монарха»: «Холодным декабрьским днём в оккупированном Париже 1940 года выстроилась длинная очередь к нацистской комендатуре. Евреи стояли в ожидании регистрации в полной неизвестности и в тревоге за свою жизнь. В толпе находился худощавый, высокий старик с выпуклым, высоким лбом, мелким подбородком и небольшими усами. После многочасового ожидания на холоде он сильно простудился, заболел воспалением лёгких и умер 3 января 1941 года. Он умер в том самом городе, в котором родился 80 лет назад. Зарегистрированный нацистами старый еврей был одним из самых известных людей Франции, профессором Коллеж де Франс, членом Французской Академии Наук, лауреатом Нобелевской премии по литературе 1927 года Анри Бергсоном… В Пантеоне на одной из колонн есть надпись: «Анри Бергсону — философу, жизнь и творчество которого сделали честь Франции и человеческой мысли». Хотя книги Бергсона попали в Индекс запрещённых книг католической церкви, сам он склонялся к переходу в католицизм. Хотя Бергсон был к концу жизни убеждённым католиком, в нацистские регистрационные книги он попал как еврей. Хотя Бергсон получил Нобелевскую премию по литературе, он не был литератором. Хотя Бергсон был одним из самых известных философов ХХ века, он не внёс вклада в философию: его концепция времени оказалась ошибочной. Хотя Бергсон был философом, свой основной вклад в цивилизацию он внёс через литературу». МЫ ЗДЕСЬ Автор также использует «приём финале». Вот, как он это делает в очерке о немецком композиторе Леоне Йесселе «Мелодии и финале оловянного солдатика»: «Добрый христианин Леон Йессель написал популярную рождественскую мелодию. Его оловянные солдатики из любимого народом на рождество его марша продолжали весело шагать даже тогда, когда кованые сапоги нацистов топтали Европу. Композитор был арестован гестапо в середине декабря 1941 года. Его пытали на рождество, его, доброго христианина с большим стажем. Его избивали и унижали немцы, выросшие на его рождественском марше. Девушки и юноши из чёрного леса нацизма убили автора оперетты «Девушка из Чёрного Леса». Они раздавили выдающегося композитора, словно игрушечного оловянного солдатика: он был для них евреем, недостойным жить. Леон Йессель написал марш об игрушечной, уютной, весёлой и доброй Германии. Его сказка обернулась страшной былью злой и враждебной к нему страны. Оловянного солдатика Леона Йесселя бросили в огонь, как «храброго оловянного солдатика» из сказки Ганса-Христиана Андерсена. Он попал в печь, как многие евреи во время Катастрофы. Он расплавился в пламени неразделённой любви к Германии». Во всех очерках автор книги описывает и анализирует мысли и поступки героев, лишь подспудно полемизируя с ними. Исключение составляет эссе «Еврейские ноты Осипа Мандельштама». А. Гордон расширяет полемику, распространяя её на критиков, писавших о поэте, не называя их имён: «Были, есть и будут попытки русскоязычных литераторов-евреев доказать, что Мандельштам – еврейский поэт. С помощью трактовки подтекста стихов поэта, сравнений, аналогий и сложных построений они стремятся выкрасить поэта в еврейский цвет. Литературный кумир непременно должен быть с еврейским наполнением. Осип Мандельштам – большой русский поэт. В его творчестве нет «еврейских мотивов». Он, как мог, отталкивался от еврейства и избегал его. От этого он ничего не потерял как русский поэт. От этого ничего не потеряла русская поэзия. Мандельштаму не помогло крещение: для русских националистов он никогда не будет подлинно русским поэтом, как и Борис Пастернак. Мандельштаму был не нужен еврейский народ. Еврейскому народу как таковому не нужен русский поэт Осип Мандельштам, искусственно присоединённый к нему в качестве национального поэта, творчество которого не внесло вклад в культуру еврейского народа». Протестуя против создания кумира путём объявления Мандельштама еврейским поэтом, А. Гордон показывает свою концепцию еврейской дуальности, которую хочет применить на примере описания творчества и личности Осипа Мандельштама: «Осип Мандельштам был сыном еврейского народа и большим поэтом русского народа, чья религия была враждебна религии евреев, чьё национальное сознание было чуждо народу Книги. Народ, основавший монотеизм, примерно в XVIII веке начал проявлять двойственность в своём мировоззрении и поведении – быть и не быть евреями, либо быть или не быть евреями. Эта дуальность не является типичной для евреев дихотомией: два разделяемых начала могут быть связаны друг с другом, образуя психологический, частично подсознательный узел. Уходя из гетто, еврейский народ оборачивался на собственное прошлое, порой стыдился его и искал новые популярные в христианском обществе мотивы, вытесняя национальное из своего сознания. Мандельштам являл собой сложный пример дуального поведения, метаний и расставаний со своим народом. Он боролся с собой, с еврейским подсознанием и сделал выбор в искусстве в пользу другого народа, чей дух и чья поэтика были ему ближе всего. Он был уникальным художником слова, и каждая его попытка отталкивания от еврейства, отторжения его от себя – произведение искусства». Книга А. Гордона написана не как «Руководство заблудших», как известная книга Маймонида. Она представляет собой эссеистику с характерным для последней метафорическим, афористичным, рельефным, объёмным письмом, с помощью которого автору удаётся представить сложные и глубокие проблемы простым и легко доступным для читателя способом.