Три десятка на моем счету больших фильмов, вышедших на экраны кинотеатров и ТВ, не меньше дюжины маленьких, а как изобразил что-то не для продажи, а для себя - любимого - так никому не нужно. Разослал знакомым режиссерам - все меня послали, куда подальше, решив: совсем спятил старик. Правы ли они - не знаю.
УСТАРЕВШИЙ НОСИТЕЛЬ
Сценарий.
Буря, волны бьются о скалы на
берегу. Стихия. На одной из скал двое: Сочинитель, одетый прилично, но рядом с
ним тощий, бородатый человек в набедренной повязке. Сочинитель молчал. Тощий
резал большим ножом палку.
- Поговорить не с кем, ей Богу… Хоть ты, -
осторожно начал одетый прилично.
- Ну, говори, - глядя в сторону
равнодушно разрешил бородатый.
- Я это… - продолжил одетый прилично. – С
благодарностью…Малышом хворал сильно. Ночи не спал от боли… плакал, двигался
мало… Школу пропускал месяцами… Никто не знал, что со мной… А тут мне подарили
книгу про тебя, про Робинзона…А там такой ужас: один на Необитаемом острове.
Верная смерть.
Сочинитель прервал свою исповедь, будто забыл
вдруг, зачем он очутился на берегу океана, но очнулся:
- И тут, как спасение… Помнишь - лист бумаги:
слева удачи, справа потери, добро и зло, мрак и свет… Я только читать научился,
жить, дышать, думать, а тут такое…
- Выздоровел? – зевнув, спросил Робинзон, с
силой воткнув заостренную палку между камней.
- Нет, - вздохнул Сочинитель. – Три
года промучился, потом операция - и воскрес… Конец моему одиночеству на
проклятом острове!
Робинзон поднял палку. На острие болталось
большое насекомое, что-то, вроде паука.
- Мир опасен, - сказал он. – На
каждом шагу жало, зубы, клыки… Бдительность… И только…На каждой дороге, за
каждым поворотом… И ты Сочинитель опасен. Чем, не знаю, но опасен
- Ну, извини, - сказал Сочинитель. – Понимаю –
между нами пропасть времен. И тебе плевать на мои поклоны, но должен был… Хоть
так – через пропасть…Болезнь, понимаешь, загоняет душу человека в одиночество,
как крушение твоего корабля… Тебе повезло, тебя автор спас.
- А тебя операция? – швырнув в волны
насекомое, спросил Робинзон.
- Отчасти, наверно, - согласился Сочинитель. –
Только в детстве пережитое… Ну, не так просто избавиться от боли, страхов,
одиночества…Наследство судьбы… Я и к писательству прилип, чтобы избавиться от
проклятого одиночества… Твой автор… Может, и он?
- Я ж недолго один был, потом
людоеды, Пятница, пираты, - сказал Робинзон. – Пропади они пропадом… Уж лучше
одному…Я ж таким родился – путешественником – веселым человеком
- Природный оптимизм искателя
приключений, - согласился Сочинитель. – Ты жил в веселое время покорителей
пространств… Ты покорил целый остров. Не так уж мало для одного человека.
- Красиво говоришь, - одобрил
бородач. – Гони дальше.
- Верно, ты был рабом у мавров, а
нашел свободу в одиночестве, - сказал Сочинитель. – Одиночество в родстве с
природой. Такое одиночество способно вести к свободе!
- Блеск! – вскочил бородач. - Что ещё?
- Хватит с тебя, - сказал Сочинитель. –
Извини, что побеспокоил.
Сочинитель поднялся, и вдруг увидел, как к
Необитаемому острову лихо, по волнам, на досках, мчится стайка лихих
спортсменов.
- Ты лжец! – в гневе воскликнул Сочинитель. –
Ты не одинок, и это не остров. Смотри!
- Да, ладно, - отмахнулся Робинзон. – Сам
сказал: «бездна времен». Триста лет прошло. Все меняется.
И здесь, прямо навстречу Сочинителю, лихо
вырулила, перехватив доску, девушка красоты необыкновенной
- Зачем?! – крикнула девушка. – Я дала тебе
свободу. Ушла, пропала, а ты опять и опять зовешь меня. Зачем?
- Так уж, - сказал Сочинитель. –
Поговорим… Сколько лет вместе…
- Врешь! Я – вот она. А ты хрыч
старый. И говорить с тобой не чем.
- Правильно автор дал бедолаге
Пятницу – мужика, а не женщину. Робинзон бы повесился – точно. Почему, почему:
как встретимся, так начинаем ругаться? Ведьма ты! Как есть- ведьма.
В ответ размахнулась девушка доской, и получил
был Сочинитель плюху, если бы…
- Папа, - сказала Дочь. – Перестань
спать в кресле.
Жил-был писатель. И, как положено,
был у него кабинет, а в кабинете солидный стол с компьютером. Шкафы с книгами,
камин и кресло с качалкой у камина.
Сам писатель вел себя лениво. Он ничего не
писал, а сидел, в наушниках, проснувшись, в кресле у камина, смотрел на огонь и
слушал третью часть Третей симфонии Брамса.
- На улице 20 градусов, солнце светит, тепло,
- сообщила писателю Дочь.
- Как такая ведьма ангела родила? - сказал Сочинитель.
- Опять мама приснилась? – спросила
Дочь.
- Она – родимая. На доске, в бурных
волнах.
ХХХХ
- Понятия не имею, - казала Дочь. –
Лето, тепло, а ты кутаешься.
- А мне холодно, - проворчал писатель. – А
потом они врут…
- Кто? – спросила дочь. – Писатели?
- Метеорологи… Они всегда врут про
погоду… Ну, писатели тоже, профессия такая.
- Открой окно, - посоветовала Дочь.
– Выйди на улицу.
- Не хочу, - отказался писатель. -
Ты меня вовремя разбудила. Она меня доской... Убить хотела.
- Знаю, - сказала Дочь. – Повесить,
застрелить, отравить и так далее.
- Над смертью не шутят, - заметил
писатель.
- Как ты думаешь, почему от нас твоя жена
сбежала? – спросила Дочь.
- Известное дело, - ответил Писатель.
-Тяжело жить с занудой.
- Точно, - поддержала самокритику
Дочь. – И не только. Трудно жить с человеком, который сам с собой постоянно
разговаривает. Извини, конечно, но такое – признак психического нездоровья.
- Да, я -псих… С детства…Таким
родился…Вот и оставь больного отца, живи с твоей мамашей, - обиделся писатель.
- Не хочу, - сказала Дочь. – С ней
скучно … И не пугай меня больше. Терпеть не могу, когда ты спишь в кресле.
- Больше не буду, - обещал отец.
- И где ты чуть не утонул? –
спросила Дочь.
- У самого Необитаемого острова, -
охотно начал рассказывать отец. – Приплыл, дурак, благодарить Робинзона…
Раздача долгов на старости лет.
- Понятно, - сказала Дочь. – Ты
потому не утонул. Пиши мемуар: «Летопись благодарного человека».
- Я тебя никогда не наказывал ремнем, - сказал
писатель. – Жаль… Теперь уже поздно…
Звонок заставил дочь уйти. Хозяин
кабинета воспользовался паузой, легко поднялся, прошел к столу, вернулся, чтобы
швырнуть в камин увесистую стопку бумаг.
Сразу же за камином появился человек в маске
печали.
- Правильно сделал. Умница… Молодец! – сказал
он. – Земля, куда нас отправили за грехи – не ад и не рай, а чистилище. Суд
никак не может решить, куда нас всех отправить. Весы в постоянном движении.
Каждый добрый поступок учитывается, как и злой. Твоя гирька в зачет добра.
Поздравляю! – одобрил и исчез
Дочь появилась в кабинете вместе с
лохматым типом. Лохматый оказался художником и принес портрет писателя.
- День добрый и внимание! – закричал
Художник, поставив портрет у шкафа с книгами. – Изобразил с фото, прошу
извинить… Но покорен вашим талантом… Вот решил.
Художник явно польстил писателю. На
портрете был человек, гораздо красивей, веселей и моложе подлинника.
- Блеск! – одобрила Дочь.
- Где такое фото отрыл? – спросил писатель.
- В Википедии, - честно признался Художник.
- Сколько я тебе должен? – сухо
поинтересовался писатель.
- Обидите, - насупился Художник,
протянув писателю книгу. – Подпишите ваш роман – и все, - и ручку для подписи
протянул хозяину предусмотрительный гость.
- Как тебя зовут? – раскрыв книгу, спросил писатель.
- Неважно, - сказал гость. – Напишите так:
Художнику от Писателя.
- С большой буквы? – спросил писатель.
- Желательно, - кивнул художник.
- Нет… Не могу, - поднялся писатель, отдал
книгу Художнику. – Это невозможно.
- Что не так? - опешил мастер кисти.
- Всё! Ты,
парень, не художник, а лжец и холуй, а я – не писатель.
- Не понимаю, - опешил Художник.
- Пошел вон! – не желая ничего объяснять,
выгнал гостя хозяин.
Художник покорно направился к двери.
- Мазню свою забери, - напомнил писатель.
Гость не смел ослушаться. Исчез,
забрав свой дар.
- Ты с ума сошел, - сказала Дочь писателю. –
Что с тобой сегодня? Ты, папа, перегрелся… За что оскорбил человека… К нему с
признательностью и любовью, а он… Мой папа – хам. Хам неблагодарный. Вот не
думала-не знала.
-Понял, осознал… Верни его, - подумав, сказал отец.
– Я извинюсь.
Он не ждал ушедшую дочь и художника, а
устроился у камина, спиной к двери, чтобы увидеть не живой огонь, пожирающий
остатки рукописи, но вновь скалы и бурю, а на скале Женщину в купальнике.
- Не лезь в чужую жизнь! – крикнула она писателю.
– Обрадовался – выгнал гостя. Всех гонишь – так один и останешься!
Буря стихла, и Женщина исчезла.
Дочь вернулась без художника, но с портретом отца.
- Он сказал, что все понял, с тобой согласен…
Ушел, но картину просил оставить.
- Бездарен, но не глуп, - буркнул писатель. –
в женихи годится, приглядись. Быть умным и бездарным – то, что надо.
- Возможно, - не стала спорить Дочь и
поставила портрет так, чтобы отец его видел.
- Убери, - сказал писатель. – Это не я. Это
глянец, ложь… И какой я, к чертям собачьим, писатель! Я Сочинитель… И то, в
лучшем случае.
- Ты замечательный Сочинитель, - сказала Дочь,
любуясь портретом.
- Я устаревший носитель, - сказал,
поднявшись, хозяин кабинета. – как и всё здесь… Все эти книги… Все эти писатели
и поэты, все эти гении – учителя жизни! Убери эту мерзкую рожу! – ткнул пальцем
на свой портрет Сочинитель.
- Хорошо, - не стала спорить дочь. – Повешу в
своей спальне.
- В петле повесь, - посоветовал
отец, отправившись к своему «гнезду»: к насиженному месту у камина.
Дочь забрала портрет, но у двери остановилась.
- Что это здесь было? – спросила
она. – Вся эта память о детстве, «необитаемый остров», проклятия, жалобы,
слёзы, вопли и сопли? Все это про «устаревший носитель»?
- Не знаю, - мирно, будто успокоившись,
признался Сочинитель. – Всегда верил в свои силы и возможности, а тут…
- Так бывает, с возрастом, - сказала
Дочь. – Процесс пошел… Пора к врачам, сделаем анализы, и ты успокоишься… А
лучше «перечти «Женитьбу Фигаро». В твоем случае: «Жизнь и приключения
Робинзона Крузо»
- Убью! – сказал Сочинитель. - Уйди!
Дочь выросла послушным ребенком.
Сочинитель подошел к окну в сад у
дома, и увидел дочь с собакой: обычную, веселую
игру: Дочь бросала палку, собака мчалась за ней, приносила хозяйке… И вновь летел
пёс за отброшенной палкой… Послушную и умную собаку звали Том. Сочинитель
пришел в себя, наблюдая за нехитрой сценой, и покинул не только кресло и камин,
но даже свой кабинет, чтобы присоединиться к дочери.
- Вранье про чистилище. Настоящий рай не на
небе, а на земле, - сказал Сочинитель. – Всё в природе: звери, птицы,
насекомые, цветы, деревья – рай всего живого, ничего не знающий о смерти, не
ждущий смерть, как вот эта наша псина – Том. Только человек – изгнанник – лишен
рая и бессмертия. Мыслящий тростник познал не добро и зло, а что такое жизнь и
смерть
- Ты жирафа бессмертного замучаешь
рассуждениями, - сказала Дочь.
- Не сердись, - отобрал у Тома палку
Сочинитель. - Настоящий художник пишет портреты с натуры, а не с фотографии, -
сказал он, забросив в кусты палку.
- Какая разница: настоящий или нет,
- сказала Дочь. – Главное – застенчив и скромен. Познакомиться решил красиво: с
подарком… Он был о любимом писателе хорошего мнения. Ошибся. Не знал, что ты устаревший
носитель.
- И книжный червь, - вздохнул
Сочинитель. – Не станет меня, вся наша
библиотека попадет на свалку. Кончилось время книг и писателей.
- Есть цифра, - сказала Дочь. – Есть
компьютер, есть интернет. Читай, что хочешь.
- Не то, - возразил Сочинитель. – Напечатанная
книга – предмет, вещь, имеющая цену. Твоя цифра – халява. Был предмет, стоящий
денег, были писатели, поэты… Человек тщеславен и корыстолюбив. Не стала
предмета, который можно продать, исчезли писатели и поэты.
- Катастрофа! – улыбнулась Дочь.
- Нет, моя дорогая, - сказал
Сочинитель. – Настоящая катастрофа в исчезновении музыки, живописи,
архитектуры. Какой будет жизнь без «озонового слоя» культуры? Не знаю.
-
Столько накопилось в прошлом книг, дворцов и музыки, - сказала Дочь. –
Целая Вселенная: придуманный рай. Хватит еще надолго.
- Нет новых имен, нет значимых имен,
нет авторитетов, - сказал Сочинитель, присев на скамью. – Я не понимаю, не могу
понять время, в котором вдруг оказался… Самое страшное: когда-нибудь отменят
грамоту, само умение читать. Зачем, если есть ваше видео и аудио?
- Ты враг технического прогресса, - сказала
Дочь, устроившись рядом с отцом. – Ты друг камина.
- И нашей бессмертной собаки, - согласился
Сочинитель, обняв пса. – Мой век был теплым и живым, ваш стал железным и
холодным.
Дочь чуть не задохнулась от возмущения:
- Чума, голод, войны, революции,
геноцид – это жизнь и тепло!? Ты не писатель и сочинитель. Ты демагог! Кого
спасла и охранила твоя культура? Твои авторитеты? Твоя грамота наконец!
Сочинитель поднялся, молча направился к дому.
Дочь догнала отца.
- Плохой день сегодня, - сказала она. –
Художник виноват. Не возьмём его в женихи.
- Посмотрим, - сказал Сочинитель. –
Ты права, но не хочется быть банкротом… И признать банкротом свой век, своё
прошлое, свой мир… У него и без того врагов хватает… Очень не хочется,
понимаешь?
- Понимаю, - сказала Дочь. – Ваше Сиятельство
озабочено судьбой человечества на планете Земля.
- Зря я тебя выкормил, вынянчил,
выучил, - тяжко вздохнул Сочинитель
- Это еще почему? – спросила Дочь.
- Беда, если дети умнее родителей, - сказал отец.
Кабинет Сочинителя. На столе,
возле экрана компьютера три знака почтения и внимания: Русалка на камне,
босоногий Антон Чехов – сувенир памятника из города Омска, и портрет Джонатана
Свифта в затейливой рамке. Но и прямо на столе сидел человек в печальной маске.
-Уймись, затихни, - посоветовал он Сочинителю.
-Береги силы, чтобы просто дышать и двигаться. Твой завод кончился, нет пружины
и ключ выброшен.
Распахнулась дверь в кабинет, и на пороге
возник гость, ничем не примечательный, кроме больших очков на носу.
- Не верь этому нытику! – сказали Очки. – Ты,
старик, только что придумал гениальную историю: где-то в джунглях Амазонки или
в Гренландии, успевшей стать вновь зеленой, прячется последнее дикое племя,
живущее растительной жизнью. Племя – читателей. Лишь они владеют единственной
книгой о Робинзоне Крузо, и только их дети умеют читать. Все остальные книги
сожжены. Племя читателей – вне закона. И тут, как всегда, находится предатель.
И начинается погоня…
- Отец, очнись, - сказала Дочь, притронувшись
к плечу Сочинителя. – Ты опять кого-то встретил
- Не поверишь, самого Рея Брэдбери, -
признался Сочинитель.
Он всё ещё держал Русалку на ладони.
Вдруг ожило море за ней, и сама Русалка стала знакомой Женщиной в купальнике.
- Признавайся: ты влюбился когда-то не в меня,
а в Русалку, - сказала Женщина. – Влюбился в то, что сам придумал. Но я не рыба
на половину, а человек от пяток до головы.
- Русалку придумал большой писатель, - сказал
хозяин кабинета. – А я жалкий Сочинитель. Вот ты и бросила меня и нашу дочь.
Уплыла… Стала рыбой.
Не стала спорить с ним Женщина, а просто
исчезла.
Кухня. Дочь в роли поварихи. Сочинитель не
один, а с той же фигуркой Русалки.
- Лечу в
Данию, - сказал Сочинитель. – Хочу поговорить с Андерсеном Гансом Христианом? Есть
у меня право понять, куда я попал, в каком веке живу, как, где, по каким
законам будут жить мои внуки. Есть у меня право на вопросы.
- Зачем лететь куда-то? - спросила
Дочь, не отвлекаясь от приготовления пищи телесной. – Позови его к нам, в
гости, к обеду: на первое борщ, на второе котлеты с пюре, на третье – компот.
- Это и есть настоящее хамство, - сказал
Сочинитель. – Кто я такой, чтобы так, запанибрата с классиком, гением сказки? И
с таким пошлым меню.
- Извини, - сказала Дочь. – Я забыла: ты жалкий
сочинитель, не знающий, куда попал и зачем что-то пишущий… Книжный червь.
- Точно, - согласился с дочерью
отец. – Ты, как всегда, в точку, а потому закажи билет на завтра.
- Считай: билет уже получен, - сказала Дочь. –
И как ты намерен беседовать с классиком?
- Очень просто, - объяснил Сочинитель. – В
Копенгагене есть музей Андерсена. Перед музеем скамейка. На скамейке сам
сказочник. Сяду рядом и поговорим.
- Лети, - благословила Сочинителя Дочь.
И вот Сочинитель на описанной скамье рядом с
Андерсоном.
- Добрый день! – сказал он. – Прилетел
издалека, чтобы задать Вам всего два вопроса. Я тоже сочиняю, что-то, вроде
сказок для взрослых. Писатель я так-себе, но профессия такая. Так что, мы с
вами почти коллеги. Вот я и решился.
- Прилетели? – спросил оживший классик. – Это
как? На воздушном шаре?
- На самолете, реактивном, 800 км. в
час, - сказал Сочинитель.
- Как такое возможно? – удивился
автор «Русалки».
Сочинитель, недолго думая, достал из
рюкзака небольшой планшет и без труда нашел изображение летящего лайнера.
- Фантастика! – был поражен классик. – И
откуда вы прилетели на этом чуде?
- Издалека…Вас не стало в 19-ом веке,
а я живу в 21-ом, - сказал Сочинитель. – Жив пока.
- Как это здорово! Как интересно! И чем, как люди
жили всё эти, почти 150 лет? – спросил Андерсен.
Сочинитель без труда нашел ответ на том же
планшете. Изображения шли чередой, одно за другим…
На лице классика не трудно было увидеть
характер увиденного: любопытство сменило недоумение, далее настороженность,
страх, смятение, ужас…
- Хватит! – крикнул Андерсен.
Сочинитель закрыл и убрал планшет.
- Так и живем, - сказал он. –
Прогресс… медицина… пилюлю разные, операции уникальные… Случаются дни мира и
покоя. Вот и существуем… Я, собственно, не случайно вам показал всё это… Можно
спросить?
- Да, да, - пробормотал Андерсен. – Химия
такая: в одной колбе добро и зло… Иначе и жизни не будет… Но не слишком ли?
- Этого нам знать не дано, - сказал
Сочинитель. – Я бы хотел спросить…
Но вопрос было задать некому. Рядом с
Сочинителем сидел обычная копия великого сказочника: немая и недвижная.
- Всё понятно, - сказал, поднимаясь,
Сочинитель.
- Ничего ты не понял! – произнесли
хором два господина, одетых по той же моде, как и Андерсен.
- Я вас не звал, - сказал Сочинитель, забросив
рюкзак за спину.
- Ты слышал, Якоб? – возмутился один
из прибывших. – У него не к нам вопросы, а к этому жалкому писаке, сочинявшему
сусальный, сахарный бред про разных Дюймовочек и Русалочек.
- Я бы попросил, - ожил Андерсен. – Тираж моих
книг побольше ваших страшилок и жестокостей.
- Люди чувствительны и доверчивы, люди
сентиментальны – верно, - присел рядом с Андерсоном второй из пришедших. – Но
ты, датчанин, слишком уж добр к ним. Всегда страшился правды о человеке.
- А вы, братья Гримм, несправедливы
и жестоки, - сказал Андерсен. – Правда вам нужна? А кто сочинил историю про
голого короля? Про деньги, ведьму и
солдата? Кто?
- Стоп! – потребовал Сочинитель. – Я зачем
здесь? Уж точно не затем, чтобы слушать ваши разборки.
- Вот и спрашивай, - напомнил автор Русалки.
- Дети – миллионами, сотнями миллионов, были
воспитаны вашими сказками. Твоими, Андерсен, вашими Братья Гримм, и многих,
многих чудных, добрых, талантливых воспитателей… Вы их учили победе добра над
злом, красоте и справедливости, учили возможному чуду спасения из самых темных
передряг. Учили мечте о свете, мире и благополучию, а потом эти ваши
воспитанники… Ты всё видел, Ганс Христиан… И никто, никто не учил этих детей
злу, лжи, предательству, убийству… Выходит, все эти тысячи сказок – зря. И весь
ваш труд ничего не стоил?
- Нашел у кого спрашивать! – воскликнул некий
господин, одетый по моде ещё более старинной, чем присутствующие на интервью
сказочники. – Все они эпигоны. Это я закрутил волшебную карусель. Я породил всё
то, откуда все они вышли. «Золушка», «Красная шапочка», «Спящая красавица»,
«Кот в сапогах», «Мальчик с пальчик» - всё это - я, Шарль Перро, а эти лишь попытались
за мной угнаться.
- Кто это эпигоны!? – пошли грудью на Перро
братья Гримм. – Думай, старикашка жалкий, о чем говоришь.
- Ну, вот, опять, - вздохнул
Сочинитель. – Стоп!
Как по приказу исчезли Вильгельм и Якоб, исчез
и Шарль Перро, но и Андерсен был вновь нем и недвижим.
- Ладно, - согласился Сочинитель. – Пусть так…
Но второй вопрос ты должен выслушать… Не потому ли никто сегодня не
рассказывает детям сказки? Нет потому ли, что и раньше от занятия этого не было
толку?
- Не знал, не думал, что такое возможно. –
Андерсен показал на планшет. – Я думал о другом, мечтал о другом… Как хорошо,
что нам неизвестно будущее. Люди живут в настоящем, а ваши вопросы…
- Ты, великий сказочник, – раб своего времени?
– воскликнул Сочинитель.
- Раб, как и ты, пришелец.
- Спасибо, - выдержав паузу, поднялся
Сочинитель. – Извините, что потревожил.
Куда, зачем ты всё время летаешь? – спросила
Дочь Сочинителя, затихшего вновь у камина в своём кабинете. – Разве нам плохо
вместе: втроем – ты, я, Том.
- Замечательно, но пойми… - начал было
Сочинитель. – Любой писатель, даже плохой, - путешественник. И здесь самое
интересное – путешествия во времени. Иначе не понять свой век и предвидеть
будущее.
- А зачем? – спросила Дочь. – Потом…
Ужасы истории. Кого они учат? Я, к примеру, вышла замуж за дурака. Целый год
мучилась, как глупая рыба, но нет никакой гарантии… Глядишь, снова попаду на
крючок.
- Причем тут твой дурак? Я тебя
предупреждал. Сама виновата. Личный пример ничего не доказывает, - возразил
Сочинитель.
- Он доказывает всё. «От личного до
общего один шаг», - сказала Дочь. – Ты совершенно зря летал в Данию. Какой
Андерсен? Какие сказки, если человека ничему научить не могут обычные учебники
истории.
- А что там? Он так и сказал: одна лишь борьба
добра со злом, в одном флаконе, - вспомнил Сочинитель. – Жизни со смертью. Мир
в раю бессмертен, но неподвижен, он застыл в своем бессмертии. Человек смертен,
но обречен на движение, поиск, постижение мира нашего. То, проклятое яблоко,
надкушенное Адамом, и есть начало технического прогресса.
- И вдруг! – обрадовалась дочь. – Ты
не нытик. Ты великий оптимист.
Сочинитель не стал спорить. Он
поднялся, подошел к окну и увидел быстро идущую к дому знакомую фигуру
Художника….
- Встречай. – сказал Сочинитель
Дочери. – Это к тебе.
Тем не менее, Художник с порога обратился к сочинителю и
сказал так:
- Вы совершенно правы. Прошу разрешить написать
ваш портрет с натуры. Позировать необязательно. Прошу лишь разрешить
присутствие рядом, во время досуга или вашей работы.
Художник выпалил длинную, заготовленную
заранее фразу, и застыл в ожидании ответа.
- Врешь ты всё. – сказал Сочинитель.
– Тебе моя дочь понравилась, ты её «срисовать» надумал, а мой портрет тебе
нужен, как волку овес.
- Я похож на зверя хищного, так? –
обиделся Художник.
- Нет, - вздохнул Сочинитель. – Ты
похож на зайца, который очень хочет стать львом.
- Это мы еще посмотри, кто лев, а
кто заяц, - сказал Художник. – Будем писать портрет?
- Будем, - неожиданно согласился Сочинитель.
Он стоял у окна и наблюдал, как Дочь
прощалась в саду с Художником. Долго прощалась, даже с объятиями и поцелуем.
Сочинитель вернулся к своему столу, видимо
затем, чтобы поставить на ладонь фигурку босоного Чехова.
Вернулась Дочь.
- И давно вы знакомы? – спросил
Сочинитель.
- С кем? – спросила Дочь.
- Перестань врать, - сказал
сочинитель. – С этим, лохматым зайцем.
- Три месяца, - призналась дочь.
- А зачем был нужен весь цирк с
портретом, с комплиментами?
- Ему и в самом деле нравятся твои
книги… Вот и решил так с тобой познакомиться… Фантазёр – профессия такая, –
сказала Дочь. – Не тебе критиковать его за это… Кто теперь – Чехов? – дочь
прикоснулась пальцем к шляпе «писателя».
- Бронза классику в Томске, - сказал Сочинитель.
- Город Антону Павловичу категорически не понравился. Такая месть… Но
гениально: босыми ногами по холодной земле Сибири. Чехов-врач уже тогда знал:
он неизлечимо болен, и отправился в путешествие на каторгу – в Сахалин, на край
света. Героизм? Самоубийство? Зачем? Не могу понять.
- Одно утешает, - сказала Дочь. – Твои
путешествия не угрожают здоровью.
С одной стороны – лес, по другую поле. По
дороге шли двое: сочинитель и классик. Впрочем, узнать в нем Чехова трудно. Это
Сочинитель узнаваем: то со спину, то в профиль, то лицом к нам, в попытке
остановить спутника - лица которого мы так и не увидим (Будем деликатны). Лишь
голос и покашливание Антона Павловича:
- Да, понимал, и знал про грязь и
холод, и про кашель мой… Но это было нужно… Всегда думал, хотел, чтобы было
так: писатель – врач, исцелитель горьким лекарством правды, юмором… Простите,
сударь, за пафос... А потом повторю… Это было нужно мне… Нужда в поступке,
просто в действии… Возможно…Жизнь в дороге. Остановился – смерть.
- Время скоростей, - сказал
Сочинитель. – Все в погоне. Технический прогресс разогнал человечество. Прежде
шли, теперь вдруг сорвались с места. Бежим, не зная куда. Вот и вся дорога. Без
пауз, без отдыха, а культура – остановка, отдых: возможность подумать, оценить,
понять, увидеть красоту.
- К чему это вы, сударь? – пошел дождь и
классик расправил зонт. – И при мне жаловались на железную дорогу и
электричество.
- Паровоз и электричество – бег трусцой, -
сказал Сочинитель. – Человечество нынче в спринте, а ваш Сахалин – курорт рядом
с концлагерями, каторгой моего времени. Зачем тогда?
-Лекарство от туберкулёза изобрели? – вдруг
спросил классик.
- Пенициллин, антибиотики, вы бы сегодня
прожили лет до 80, - сказал Сочинитель.
- Какой ужас, - усмехнулся Чехов. – Какой же
это бег, какая скорость? Это старость, когда еле переставляешь ноги. Ваше время
– странное время стариков, куда-то бегущих… А про культуру – это не ко мне…
Смотрите, пашет старик. Вот молодец! Вот умница!
Далеко, в поле и Сочинитель увидел лошадь и
седобородого пахаря, идущего за плугом.
- Не только Шекспира, - сказал
классик. – Меня, грешного, за пьесы ругал нещадно. Без ваших лекарств дожил до
старости, но гений свой счел пустяком, ерундой, никому не нужной. Ошибкой
молодости… И всю культуру отринул. Оставил человеку Бога, как он его понимал –
и всё. Дай ему волю – все бы книги свои в огонь. Он и себя сжег осенней,
холодной дорогой.
- Вы о таком знать не можете, - попробовал
возразить Сочинитель.
- Почему? Он мне все это и рассказал при
встрече…Вот еще: собственность – грех. Все раздать и разделить. Кому только. Об
этом задумываться он не хотел… Всё хватит! Ненавижу дождь и холод.
- Всегда думал: все вы, классики, бессмертны.
Гений человеческий бессмертен, а теперь стал сомневаться даже в этом, -
пробормотал Сочинитель, не заметив пустоту рядом.
Исчез Антон Павлович Чехов, пришлось плестись
по дороге Сочинителю одному. Под дождём и без зонтика.
Но был он спасён от «бессмертия» тяжелой каретой
из 18 века, запряженная в тройку лошадей. Сочинитель повернулся на стук копыт и
не был удивлен, когда карета остановилась и дверка во внутрь романтического
транспорта распахнулась будто затем, чтобы Сочинитель занял место рядом с
господином в черном одеянии и в буклях.
- Всё так…Мечетесь по земле, всегда в бегстве,
ни дня покоя, - проворчал господин. – Тоска по родине?.. Родина наша – рай… Вот
и не можем успокоиться: ищем райские куши на Земле. Нет их здесь, и быть не
может. Нет на этой планете ада и рая, а одни леса, пустыни, льды… и глупый
человек в дороге.
- Вы
ошибаетесь, сэр, - сказал Сочинитель. -Чехов, например, искал и нашел не рай, а
ад каторги.
- Тебе так кажется, - отмахнулся господин в
парике. – Твой Чехов и умер в дороге, в чужой стране.
- Он был вынужден, – возмутился
Сочинитель. – Вот, и вы знаете все, что случится через 150 лет.
- Ерунда, глупость, - отмахнулся
господин. – Я-это ты, ты – это я. Мне известно всё, что знаешь ты. Ты слепой
котенок рядом с Джонатаном Свифтом.
- Мизантропом и домоседом, - буркнул
Сочинитель.
- Клевета! – возмутился Свифт. – Я
такой же путешественник, как все и всегда был в главной дороге, стараясь
понять, что за зверь такой – хомо сапиенс.
- В курсе, - сказал Сочинитель. – Читал: люди
ейху – отвратительные твари в стране прекрасных лошадей.
- Останови! – приказал Свифт.
Карета остановилась.
- Дождь кончился, - сказал господин
в буклях. – Вам дальше пешком.
Сочинитель не смел ослушаться. Он
ждал, что карета его обгонит, но этого не произошло. Рядом с ним, в шаге,
оказался сам Свифт.
- Человек может быть великаном в стране
лилипутов, - сказал господин в буклях. – И лилипутом в стране великанов,
мудрецом на острове в небесах и жалким рабом, годным лишь для упряжки. Человек
– это всё, что только можно себе представить.
- Одно не могу понять, - остановился
Сочинитель. – как так вышло? Вы жили задолго до железных дорог и самолетов,
ракет, компьютеров, искусственного интеллекта, побед в медицине, а прокляли, не
приняли технический прогресс.
- Верно было о тебе сказано, -
буркнул Свифт. – Ты человек-вопрос. Обычный бродяга, в поисках ответа на то, на
что и ответить невозможно. Сам бормотал про яблоко познания, про обреченность
на прогресс.
- Есть, есть ответы, – согласился Сочинитель.
– Должны быть… Но за каждым ответом проклятье вопроса.
- Ерунда, - отмахнулся Свифт. – Когда ответов
много – значит их нет вовсе. И глупо быть врагом того, что остановить
невозможно. Сам говорил: технический прогресс тот же поиск дороги в рай.
- И рай этот может оказаться мукой жалкого,
уродливого бессмертия с пятном на лбу? – напомнил Сочинитель.
- Ваше ядерное оружие хуже, опасней
бессмертия струльдбруггов, - сказал
Свифт.- Смерть страшнее самой бессмысленной жизни. Это вы – мизантропы, а не
Джонатан Свифт. Я был мастером сатиры, насмешником, критиком, а потому
оптимистом.
Спутников догнала карета. Остановилась.
- С тебя хватит, - сказал
господин в буклях. – Дальше ты сам.
Свифт занял свое место в карете, и умчался с
грохотом и топотом прекрасный, древний транспорт, оставив бормочущего
Сочинителя под вновь хлынувшим дождём и длинным монологом:
- Миллион лет тому бродил по земле тот
же миллион человекообразных существ. Жили все эти питекантропы - неадертальцы
не больше тридцати лет, ютились пещерно, в голоде и холоде, в безнадежной войне
с коварством природы. При этом, убежден, не думали о конце света, в радости:
день прожит - и ладно. Сегодня на Земле больше 8 миллиардов хомо сапиенс. Их
значительная часть мечтает о бессмертии, жрёт от пуза, кто-то уже собрался
освоить Марс, а пророков Апокалипсиса сколько угодно. Причина тому - гордыня
покорителей природы, царей зверей. Своё собственное, несуществующее величие
заставляет человека думать, будто и массовое самоубийство ему по силам. Вот
захотим - и всё сущее убьём: скуем холодом ядерной зимы. Логика атеистического
сознания не может быть иной. Вот и выбирай человек: Б-г всему Хозяин, или
мелкие упыри: вожди, президенты, султаны…?
- Твоя правда, - сказал Рэй Брэдбери,
появившись рядом с Сочинителем – Долой автомобили и самолеты! Никогда не сяду
за руль этой смерти. И по воздуху – никогда! Я – человек, а не ведьмак, чтобы
летать на метле… Хотя мою прабабку сожгли на костре, как ведьму. Держись,
старик, твоя правда не хуже и не лучше других правд на земле… Только странная у
тебя привычка: шляться под дождём.
На самом деле тепло и сухо было
Сочинителю у камина, но, на этот раз, он не бездельничал, а что-то отмечал в
блокноте, не обращая внимания на Художника.
- Сам мир природы жив разнообразием, - сказал
сам себе Сочинитель. – Потому человек смертен, а волк, бабочка или цветок – нет.
- Не могу понять, какой вы на самом деле? –
сказал живописец. – То добрый, то злой, то спокойный, то в тревоге, то веселый,
то в печали. Какой вы есть?
- Больно ты любопытный, - буркнул Сочинитель.
– Помолчи, ладно.
Появилась дочь с подносом, уставленным снедью.
- Кофе, чай, пирожки, пирожные?
Художник сразу пристроился к
закуске.
- Не могу понять, какой твой отец в
натуре, - пожаловался Художник. – Не могу и всё.
- Он человек – вопрос, - сказала
Дочь. – Понять хочет, куда попал, в какое время живёт?
- Не рассуждай,
не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.
Живя, умей всё
пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать? О чем тужить?
День пережит – и слава Богу!
Тютчева стих, не мой, - признался Художник
- Получается, я
– безумен или дурак? – спросил Сочинитель.
- Вам выбирать,
не мне, - буркнул Художник.
- Может ещё что
прочтешь, на тему? – спросил Сочинитель.
- Могу из
Петрарки, Элиота, Байрона… Могу опять из Тютчева?
- Давай опять, - разрешил Сочинитель.
- Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, —
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир…- прочел Художник. – Пирожки –супер! – похвалил
он в заключение Дочь Сочинителя.
Писателю не только кабинет положен, но и
спальня. Сидел он на кровати в пижаме и обычной задумчивости.
- Ты лекарство принял? – спросила
Дочь.
- Принял, принял, - отмахнулся
Сочинитель. – Этот, твой художник, сам стишки пишет?
- Нет, - сказала дочь. – Только
знает миллион виршей. Как что – так стих на тему.
- Хорошо устроился, - сказал
Сочинитель. – «Пришельцам новым место дать». Легко было Тютчеву рассуждать. И
до него была настоящая поэзия, и после талант за талантом. И вдруг – никого. Пусто.
- Опять ты, - вздохнула Дочь. - Ложись и спи…
А завтра будь, что будет.
- Ох, уговорит одну особу этот Художник, -
сказал Сочинитель. – Наглый тип. Весь в тебя.
Ушла дочь. Укрылся до горла одеялом
Сочинитель, глядя на потолок, который из белого стал пронзительно голубым,
сине-синим - дорогой в бесконечность.
В ту ночь приснились
Сочинителю райские кущи, а в них птички разноцветные, цветы удивительные и
прочие радости, а на огородной делянке сам Робинзон, одетый более прилично и
занятый прополкой урожая.
- Ну, что тебе еще? – спросил бородач у
Сочинителя. – Опять маешься, опять вопросы?
- Пока жив, - пристраивается рядом с
Робинзоном Сочинитель. – Трудишься? Трудись, дай Бог здоровья. Только насчет
психики не всё гладко. Людоедов стреляешь, с пиратами дерешься. А всякая война
– безумие. Выходит и ты не из спасенных трудами и Библией?
- А что делать? – вздохнул бородач. – Когда
тебя хотят сожрать или ограбить, приходиться защищаться. Такая жизнь.
- Даже на необитаемом острове?
- Когда он становится обитаемым, - поправил
Сочинителя Робинзон.
- Джонатан Свифт уверен: мы все в дороге, ищем
рай на Земле.
- Кому это он сказал? – удивился Робинзон.
- Мне, всем, тебе, - сказал
Сочинитель.
- Ерунда! – отмахнулся Робинзон. –
Меньше слушай разных писак-пророков. Врут они все.
Тут вопли раздались издалека, потом грохнуло,
как из пушки. Робинзон достал из-под куста автомат современный, повесил оружие
на грудь.
- Ну, я пошел, - сказал он. – Одному
Пятнице не выстоять.
- Береги себя, - напутствовал
солдата Сочинитель.
- Всё предначертано и расписано с
рождения, - поведал Сочинителю человек в печальной маске. – Кем человек рожден,
тем он и будет. «Тростнику мыслящему» только кажется, будто он царь зверей.
Ерунда! Муравьи мы, букашки жалкие.
- Уйди! – привычно потребовал Сочинитель.
Экран телевизора был, среди прочего, в
кабинете «книжного червя», а на нём случился тот же грохот войны, взрывы, лязг
гусениц и бежали куда-то «Робинзоны» с автоматами.
- Все ваши рассуждизмы – пустое дело, - сказал
Художник. – Жизнь прожита, долги розданы. Скука… Вот и потянуло на вопросы… Нет
никакой дороги в рай, а есть карусель от завтрака до ужина.
- У кого прожита - неизвестно, - возразил
Сочинитель. – Решу - с тебя хватит, и
прикончу за наглость, не рассуждая.
- Никак нельзя, - что-то подмалевывая, сказал
Художник. – Вот будет готов портрет… Тогда.
- Я бы тебя давно, - сказал Сочинитель. – Дочь
родную, любимую жалко.
- Победа! – дико заорал Художник.
На крик явилась в кабинет Дочь,
спросила:
- Ты что разорался?
- Твой занудный папаша не против, -
сказал Художник. – Тебя отдаёт за сто баранов или один портрет. Баранов давно
роздал. Портрет почти готов. Свадьбу играем сразу, не откладывая…
- Живая душа человека не знает
покоя, - поднял руку Сочинитель. – Она мыслит, ищет ответы. Вся наша жизнь –
вопросы и ответы. Лишь глупцы всегда, на всё знают ответ, как и истину в
конечной инстанции, только их, к счастью, не так уж много. Дочь, твой жених –
мертвая душа.
- Пусть так, - сказал Художник. –
Зато тело живо.
О пташка божья, где твой стыд?
И что к твоей прибавит чести
Жених, приделанный к невесте
И позабывший звон копыт?
Его лицо передвижное
Еще хранит следы венца,
Кольцо на пальце золотое
Сверкает с видом удальца…
В телевизоре грохот войны сменила музыка.
Художник бросил кисти, обнял Дочь Сочинителя и
лихо повел её вальсе, под лай Тома, от мольберта до камина, у которого сидел
вовсе не сочинитель, а Ганс Христиан Андерсен.
- И мою Дюймовочку приходится отдать кроту, -
сказал ему Сочинитель.
- Ты это о ком? – спросил Андерсен. – Об этом
живописце?
- О ком еще, - отмахнулся Сочинитель.
- Он не слеп и живет не в норе, - сказал
Андерсен. – Стихи читает… А ты так и не научился видеть разницу между сказками
и жизнью.
- Можно подумать: ты специалист в
этом деле?
- Верно - профан, - вздохнул
Андерсен. – Вот и прожил без жены и детей… Только не начинай, будто все дети
мира – мои наследники. Ты сам признавался: и сказки уже никому не нужны… Нужны
еще сами дети… И слава Богу.
Сад. Собака, Сочинитель и Дочь.
- Он умел молчать, - сказал
Сочинитель. – Умел молчать и соглашаться. Он кивал и улыбался. И я ни разу не
слышал, чтобы он спросил о чем-то.
- Ты это о ком? – спросила Дочь.
- О моём друге, с которым сбежала
твоя мать, - сказал Сочинитель. – Сколько лет прошло, а я всё спрашиваю:
почему? Почему она это сделала?
- Перестань, - обняла Сочинителя
дочь. – Разгадать женское сердце невозможно.
- А мужское? – спросил Сочинитель.
- Гораздо проще, - сказала дочь. –
Ты, например, так и не женился. Все
проще простого: твое сердце принадлежало и принадлежит той, что нас бросила.
- Не думаю, - сказал Сочинитель. – Я
слишком любил книги, свои и чужие… Вернее, всегда любил самого себя… Нет, Дочь
моя любимая, мужское сердце – тоже загадка…Правда, Том?
И Том ответил коротким лаем. Умный
пес тоже был молчалив, умел соглашаться и никогда не задавал вопросы.
Седобородый старик шел за плугом, а рядом со
стариком пристроился Сочинитель.
- Я понимаю, - говорил он. – Из ваших романов
хлеб не испечь, но человек стал человеком не на одной телесной пище. Так
почему?
- Чем ваш человек лучше этой лошади,
в упряжке? – сказал Пахарь. – Лошади не устраивают войн, не лгут, не грабят, не
убивают, не насильничают.
- Знаю, читал у Свифта, - сказал Сочинитель, -
Он тоже очень любил лошадей и был великим критиком человека.
- Вы не стали лучше, умней и добрей, прочитав
книги ирландца или мои, - буркнул Пахарь.
- Наверно, - не стал спорить Сочинитель. – Я
тот, кем родился. Я никого не убил, не крал, не насильничал. Я жил в радость,
когда сочинял свои небылицы, когда любил, стал отцом. Разве ваша судьба была
другой?
- Пошло, губительно жить одним
эгоизмом, - сказал Пахарь.
- Знаю, читал: отдать и разделить…
Мирно, по своей воле. Богатство – грех… Только как не разделяй Каин останется
Каином, а Авель – Авелем.
- И ничего, ничего изменить
невозможно! – остановился пахарь.
- Нет, - сказал Сочинитель. – Просто
перед человеком стоит иная задача, чем перед животными. И без добра и зла в нас
самих решить её невозможно.
- Задача, цель, но какая? – вновь взялся за
плуг Пахарь.
- Не знаю, - сказал Сочинитель. – Только она
есть… У всех нас… Особо у вас, в ваших книгах, у тех, кто придумал этот плуг,
паровоз, самолёт, компьютер…
- Что придумал Каин? – спросил пахарь.
- Он тоже большой мастер оружия смерти, -
подумав, ответил Сочинитель.
- Получается и он, убийца, нужен, чтобы решить
задачу? -спросил Пахарь. – Добро и зло в одной упряжке? Много бы напахали мои
лошади, если бы одна шла вперед, а другая норовила лечь на землю?
- Люди не лошади! - воскликнул Сочинитель.
- Да, слышал, - сказал Пахарь. – Все мы дружно
тянем плуг к цели…Куда, зачем неизвестно. И чем это всё кончится тоже.
- Мы всего лишь люди! – воскликнул Сочинитель.
– нам не дано все знать. Даже таким гениям, как вы…
Произнес он всё это в никуда. Исчез Пахарь, но
брел навстречу Сочинителю человек в печальной маске.
- Гордыня всему виной, - сказал он. – Великий
двигатель, между прочим. Сначала он казался себе Богом, способным создавать
миры. Как красивы, мудры они были…Состарился и понял: любая подделка – копия, а
не подлинник. Но вновь стал жертвой гордыни, решив, будто нашёл истину.
На этот раз Сочинитель ничего не сказал, а
только закрыл глаза ладонью.
- Мы пахали, - сказал он Дочери за
обедом. – Точнее, Лев Толстой пахал, а я ему задавал дурацкие вопросы.
- И суп твой остыл, пока задавал.
Давай опять подогрею, - Дочь забрала у Сочинителя тарелку.
- Он меня замучил вопросами, - сказал
Сочинитель. – Трудно спорить с классиками заочно, когда нет их рядом.
- Даже невозможно, - сказала от
плиты Дочь. – Тогда зачем всё это. Ты есть, и вдруг тебя нет. Да и кто ты
такой. Чтобы приставать к великим с вопросами? Сам себя считаешь сочинителем, а
не писателем.
- Но я читатель! – возмутился
Сочинитель. – Почетное звание по нынешним временам, а потому в полном праве.
Захочу, и самого Гомера спрошу: за что его любимый Одиссей убил всех женихов
Пенелопы: безоружных и ни в чем не виноватых?
- Так далеко тебя не отпущу, - сказала Дочь. –
Не надейся.
- И правильно. Где он, старик – Гомер? -
согласился Сочинитель. - Есть особое рабство – во времени. Для великих
писателей и разных сочинителей, вроде меня… Впрочем, в рабстве своего века все
люди. Пытаемся вырваться, но это невозможно.
- Ешь, раб несчастный, - сказала Дочь,
поставив перед отцом тарелку. – Больше греть не буду.
Сад, Том, Сочинитель и Художник.
- Говорят: есть у вас привычка
разговаривать с мертвецами? – сказал Художник.
- Грубо, глупо и пошло, - оценил
Сочинитель.
- Почему? Зато честно. Что за
разговор, когда собеседник молчит, а ты, по сути, разговариваешь сам с собой.
Пахнет психушкой, - продолжал грубить Художник. – Поговорите лучше со мной. Я
жив пока.
- Ладно, скажи честно, почему ты делаешь всё,
чтобы я тебя опять выгнал? – спросил Сочинитель. – Как раньше говорилось:
отказал от дома. И теперь навсегда.
- Не знаю, - подумав, признался Художник.
– Ревную, наверно.
- К кому? – удивился Сочинитель.
- К вашей дочери, - сказал художник.
– Она вас любит больше, чем меня.
- Понятное дело, - сказал
Сочинитель. – Мы давно вместе, с подгузников, а у тебя стаж любви слишком мал.
- Но за мной будущее! – выпалил Художник, но
опомнился. – Извините…
- Не за что, - вздохнул Сочинитель. – Ты прав…
Молодость всегда права… Она врет, ошибается, грешит, наступает на старые
грабли, но за ней будущее, - тут увидел
он на балконе своего кабинета Женщину в купальнике. – Извини! - и Сочинитель
направился к дому с поспешностью не по возрасту.
Женщина в купальнике сидела у камина в
кресле-качалке.
- Могла бы хоть одеться, - буркнул Сочинитель.
- Перестань, - отмахнулась Женщина. – Ты сам
хочешь видеть меня девушкой в неглиже.
- Что делать, - сказал Сочинитель. – Я знал
тебя только такой. Старухой так и не увидел.
- Опять врешь, - сказала Женщина. – Ты видел
меня даже в шубе. Почему ты всё время врешь?
- Терпя напрасные обиды, я научился
думать, - с пафосом произнес Сочинитель.
- Сам сочинил? – спросила Женщина.
- Куда нам, - отмахнулся Сочинитель. – Мой
любимый Евгений Шварц… Мы с ним тоже часто беседуем.
- Ничего не меняется. Ничего… Ты не
устал врать? - спросила Женщина.
- Таким родился, - пожал плечами
Сочинитель. – Привычка такая… Работа… Другой, как деньги зарабатывать, не знаю.
- Что-то я не помню про деньги, - усмехнулась
Женщина.
- Не надо было убегать, сломя голову. Деньги
пришли потом.
- Вижу, - сказала Женщина. – Дом, сад… Чего же
ты маешься, как в 20 лет?
- Не знаю, - сказал Сочинитель. - Ладно…
Согрелась – и хватит. Свободна.
- Ты врун и хам, - поднялась
Женщина.
- Стой! – крикнул ей вслед
Сочинитель. – Я люблю тебя.
Вновь сад. Том. Художник и
Сочинитель.
- Вы меня не слышите, - сказал Художник. – Вы
здесь, со мной?
- Купил кольцо для вашей дочери, - достал
коробочку Художник. – Как вы думаете – подойдет? Я хочу, чтобы все было, как
положено, помолвка, свадьба…
- А потом скука и развод, - сказал Художник. –
Тоже как положено?
- Нет, - возразил Художник. – Со
мной… с нами всё будет иначе.
- Время покажет, - сказал
Сочинитель. – Если оно будет… А потом… Где портрет? Без портрета никакой
свадьбы!
Но свадьба случилась. Бурная,
шумная, с песнями и танцами, только больно уж с разными песнями и танцами,
потому что с необычными гостями. Во главе стола молча и покорно сидели Дочь и
Художник, но гости были явно не друзьями новобрачных.
- Брак как точка в судьбе странника, - басил,
подняв бокал, Бородач. – Всё, друзья мои, это приключение – последнее в вашей
жизни.
Рядом с Бородачом сидел веселый гость в
тюремной робе, но с гитарой. Этот поднял не бокал, а целую бутыль с виски.
- Жить нужно весело, бурно, ярко! –
воскликнул он. – Не влачить существование, а прожигать жизнь.
- И умереть в запое от цирроза
печени в 47 лет, - буркнул, сидящий рядом с прожигателем гость во фраке.
Вскочил, в гневе, веселый, поднялся ему
навстречу обвинитель.
- Не тебе меня судить! – закричал
прожигатель. – Кто ты такой, в несчастном одиночестве, в слоновьей башне? Ты жалкий
сочинитель разного бреда про жизнь на дне океана и полеты на луну, про
путешествия, в которых сам никогда не был…Что ты знать можешь о жизни
настоящей!
- Мудрость и талант знают все! – решительно
заявили Очки Рея Брэдбери. – Да здравствует смелость предвидеть, оценить,
предостеречь. Не слушай, старик, тех, кто боится и не умеет мечтать. Живи в
будущем. Это единственный путь к бессмертию.
- В вечности, - поднялся Пахарь. –
Не понимаю, не люблю, когда говорят о «теперешнем времени». Я живу в вечности и
всё призываю рассматривать с точки зрения вечности. В этом сущность всякого
дела, всякого искусства. Настоящий поэт пишет в вечность. Ты, всего лишь,
Сочинитель, а не Поэт. Отсюда все твои вопросы.
- Стоп! – появился между спорящими еще один
фрачный гость в бакенбардах. – Мы здесь не на писательском съезде, а на чужой
свадьбе. Все наши грехи и подвиги в книгах наших, не нам судить друг друга.
- Тоже мне великий миротворец, -
присоединился к компании господин «без лица», с зонтом у стула. – Вся жизнь –
дуэли. Как что – стреляться, пока самого не застрелили, а столько бы еще смог
сочинить.
- Мог бы и вас вызвал, - сказали бакенбарды. –
Честь, достоинство превыше всего. В дурное время вы жили, сударь.
- Пусть так, - согласился гость без лица. – В
любом случае, вызов бы не принял. Нельзя стрелять в того, кого любишь с
детства.
- Дорогие классики: великаны и лилипуты! –
поднялся гость в буклях. – Дуэлянты и миротворцы! Я здесь, похоже, за старшего,
потому вправе… Перестанем спорить, как следует жить или с какого конца
разбивать яйца. Посмотрите на молодых. Они в полном смятении, а потому оставьте
их в покое, не тревожьте разум и сердце. Самое доброе, на что вы способны, –
молчание.
- Не стыдно тебе? – спросила Женщина
Сочинителя. – Что ты здесь устроил? Какой-то дешевый балаган. Ты позвал людей достойнейших,
мудрых… Здесь университет жизни, а ты что творишь? Перестань!
- Чистая правда! – поддержал женщину с
противоположной стороны стола Бородач. – Ты сам говорил: я учил тебя мужеству
жить, чуть ли не спас от смерти.
- Извини, Робинзон! – поднялся Сочинитель. –
Чистая правда: учил мужеству, но зачем мне оно сегодня.
- Ты еще и трус! – рассмеялась женщина. –
Смотрите все на этого человека! Он не только лжец, но и трус.
Тихо стало. Гости, в молчании, смотрели на
бедного Сочинителя.
- Адам и Ева, - сказал господин без лица. –
Мужчина и женщина. Проблема проблем. Найти путь друг к другу, порой, сложнее,
чем добраться до Луны.
- Чистая правда, - приобнял безликого Пахарь.
– Женщине не нужна Истина. Ей нужен кров, хлеб, здоровье детей…
- Расизм, шовинизм, мракобесие! –
воскликнул гость в печальной маске. – Вы, люди, душите все живое одним свои
присутствием, рождаете смрад, убивающий Землю. Нет народов, нет государств, нет
между вами различий. Все вы муравьи в глобальном муравейнике. Не на мне маска.
На вас всех!
Гость в тюремной робе достал огромный
пистолет, и, ни слова не говоря, открыл огонь по человеку в печальной маске.
Огонь на исчезновение.
- Спасибо, – поблагодарил стрелка
Сочинитель. – Дорогие мои! Я не стал, не смог стать таким, как вы, но я всегда
жил с вами. Не было дня в моей жизни без встречи, без визитов к вам. Вы были
всем для меня: надеждой и отчаянием, радостью и печалью, здоровьем и безумием.
Я спрашивал – и не получал ответов, вновь приставал с вопросами – вы мне дарили
ответ. Вы были моей жизнью, моими друзьями, поводырями, спутниками. Моим всем…
Я пытался узнать о вас всё… Узнавал, понимая бессмысленность узнанного. Вы -
только то, что дарили людям. Остальное – сплетни… «Ночь, улица, фонарь,
аптека…». Поэт бежал от пошлости, сочиняя о ней стихи. Мы все, придумывая,
сочиняя, фантазируя, по мере сил, всего лишь от этой пошлости бежим… Что еще?
Подождите… Скажу о главном: я, наивный, думал: все вы жили в трудные времена,
но в эпоху надежд. Мне же пришлось родиться во времена разочарований…Да, да,
при всех удобствах, чудесах и победах гения человека… И так интересно, в какую
эпоху предстоит жить моим внукам и правнукам, если они у меня будут? Вот вопрос, на который нет ответа даже у вас…
Есть ли шанс у человечества выжить на земле в мире повальной пошлости?
Сочинителя слушали внимательно и молча, но
когда пауза затянулась, гость без лица раскрыл зонт над головой и сказал:
- Кажется дождь начинается.
И на самом деле хлынул дождь. Разогнал он всех
гостей, только бедные молодожены сидели во главе стола, под дождём, словно они
были обязаны, ни при каких условиях, не покидать свою, собственную свадьбу.
Портрет был закрыт простынёй.
- Торжественное открытие! – объявил
Художник Сочинителю и невесте, и простыню сдернул.
На портрете был изображен седобородый,
столетний, не меньше, старик.
- Кто это? – опешил Сочинитель.
- Вы, кто еще,
- сказал Художник. – Как просили: портрет с натуры. «Время, бесстрашный художник,
словно на белых страницах,
что-то все пишет и пишет
на человеческих лицах».
- Не быть тебе моим зятем, - решил Сочинитель.
- Это еще почему!? – возмутилась Дочь.
- «Не спи, не спи, Художник. Не предавайся
сну. Ты истины заложник у времени в плену», - вновь в рифму нашел защиту жених.
- Причем тут истина Левитанский и Пастернак, -
сказал Сочинитель. – Ты здесь древнего старца изобразил, а не меня.
- Не понимаю! – воскликнул Художник. – Сделал
вас моложе и красивей – мимо, состарил, подарил еще сорок лет жизни – опять не
угодил.
- Что проще, - сказал Сочинитель. –
Изобразил бы, какой я есть. Слабо?
- Невозможно, - вздохнул Художник. –
Для этого пожить нужно с вами… И не один год, чтобы понять, какой вы есть на
самом деле.
Стоял молча перед портретом древнего старца
Сочинитель, не узнавая и узнавая себя. Спросил у собаки, показав на портрет:
- Том, это кто?
Пёс, вместо ответа, подошел к Художнику и
прижался к его ноге.
- Ладно, - сдался отец. – Женитесь.
Дочь обняла Сочинителя.
- У вас всё просто, - сказал он. – Со мной еще
проще. Был кому-то, когда-то нужен: книги, премии, деньги, а теперь – пустота.
Почему? Вопросы, вопросы, вопросы… Но это ерунда. Почему все мои гости, люди
великие, вдруг стали не нужны!
- Так уж и все? - возразил Художник.
- И главное, - продолжал Сочинитель.
– Нынешняя массовая культура – новая форма культуры или сама дикость и полное
культуры отсутствие?
- Просто вам сегодня скучно, непонятно и
неудобно, - сказал Художник
- Ты прав, - повернулся к нему Сочинитель. - Опять вру, гоню старость, печали разные, мысли
совсем ненужные - защита такая.
- Я виноват, - утешил Сочинителя Художник. –
Изобразил вас стариком, а вы ещё огого…
- Брось, - отмахнулся Сочинитель. – Гордыня –
болезнь молодости, когда кажется, будто ты велик и значим, а с годами
понимаешь: мал и ничтожен.
- Перестань ныть! – потребовала Дочь. – Лучше
садись и сочиняй, пиши буковки.
- Кому это нужно, - отмахнулся Сочинитель. – И
что писать?
- То, что сам придумал с Реем Брэдбери, -
напомнила Дочь. – Про дикое племя грамотеев, с последней Книгой, в дебрях
Амазонки.
- Бурные и продолжительные аплодисменты, - одобрил
идею Художник.
- И это всё? – усмехнулся Сочинитель.
- Нет,
- сказала Дочь - Не хорони себя и классиков, да и ты сам, как дед, очень даже
нужен. Мне, нам, всему человечеству. Кто будет не только гулять с Томом, но и
катать коляску с внуком?
- Не понял, - удивился Сочинитель
- Пап, я беременна. Скоро рожу.
- От меня,
надеюсь? – спросил Художник.
- От тебя,
родимого, - заверила его невеста.
- Поздравляю!..
Велик женский гений! - остановился Сочинитель. – У вас один ответ на весь
миллион вопросов.
- Так точно
- один, - согласилась Дочь, завершив эту странную историю, обняв левой рукой отца,
а правой – Художника.
@ А. Красильщиков
Комментариев нет:
Отправить комментарий