Фото из ФБ

МИХАИЛ НИКОМАРОВ. ОСОБЕННОСТИ ПСИХОЛОГИИ МУСУЛЬМАН

Отношение к выходцам из мусульманских стран у европейцев сводится к одному старому предрассудку: переносу на них своих собственных представлений. Мы мерим их тем же лекалом, что и себя, нимало не задумываясь над правильностью такого подхода.

Национальность

Понятие "национальность", в привычном для нас виде, свойственно исключительно Западу. Собственно, и в Европе это понятие утвердилось лишь в последние пару столетий. Навязывание понятия "национальность" иным народам, живущим в иных географических и исторических реалиях, оказывалось успешным исключительно в силу победы европейского оружия, а затем американского доллара.

Если смахнуть с географической карты национальную сетку, то мы увидим, что люди, населяющие Восток, организованы в совершенно иные модели общества. Первой из них является семья. И семья эта совсем не в нашем понимании, поскольку не равняется "мама, папа, я", а то, что в учебниках истории называется родом или племенем.

Есть арабское слово "хамула", которое означает совокупность людей, состоящих в родственных отношениях по мужской линии. Как ячейка общества, хамула является сильнейшим центром притяжения и главнейшей общественной ценностью каждого ее члена. В сущности, араб не только никогда не пойдет против хамулы, но и все, чего он добивается в жизни, становится достоянием хамулы. Достоинство и благосостояние хамулы является основой достоинства ее членов и определяет их благосостояние и социальную защищенность. Отсюда совершенно особое понимания слова "брат", отсюда особое отношение к родителям, к старшим вообще. Воспитываемые с детства, эти чувства и формы поведения, став совершенно естественными, дают человеку прочную опору в дальнейшей жизни, а хамуле - ее успешное развитие.

Власть

Власть арабы воспринимают как некую данность, совсем, впрочем, и необязательную. Эта власть может быть арабская, или соседская, или вообще заморская. Власть они не выбирают и не стараются себе навязать, потому что чувство подданства им чуждо. Отношение араба к власти исключительно потребителькое и прагматичное: стремиться больше от нее получить и, по возможности, побольше сэкономить.

Любую власть араб воспринимает как диктатуру самодержца-самодура, не вникая и не ища никакого внутреннего смысла в ее указах и постановлениях. Он будет вынужденно подчиняться этим ее "законам", если не сможет не подчиняться, а если сможет наплевать на них, то наплюет. Если она заставит его платить, он будет платить, если же не заставит, то не будет, а если это ему удастся, то платить власть будет ему. Будет ли он поддерживать власть или будет с ней бороться, зависит только от того, в каком режиме ему удастся больше от нее получить: лестью или угрозами. Настоящей же властью, которую он признает как авторитет, которой доверяет и перед которой он честен, является власть его хамулы: воля старейшин и слово его отца.

Закон

Отношение к закону, вернее тому, что мы называем законом, у араба также иное. Зачем арабу уважать закон, разработанный в США, Англии или России? Богом данный закон написан в его Коране. Любое постановление любого правителя он будет принимать только как повеление. Рассуждать о его целесообразности или справедливости он будет только в надежде добиться склонения этого закона в свою пользу. Нелогичность и нечистоплотность аргументов не станет смущать его. Логичность и целесообразность законов он полагает заботой самого правителя, а личную выгоду - заботой своей.

Слово "закон" особого значения для араба не имеет, а обозначает одно из многих условий арабского существования под властью тех, для кого это слово значит так много. Законом для араба является арабская традиция, историческая и религиозная, отраженная в постановленях старейшин его хамулы. В этом смысле хорошо, когда "законы" правителя соответствуют традиции и благоприятны для хамулы. Если нет, то хамула сопротивляется, как может. А если не может, начинается ее эрозия. Особенно это заметно, когда отдаление от хамулы оказывается компенсировано рядом преимуществ и соблазнов, предоставляемых властью иноверцев. Однако и в этом случае хамула стремится вернуть свое, используя своих "продвинувшихся" членов в своих целях и закрывая глаза на их прегрешения. Эти "продвинутые" таким образом пьют сразу из двух колодцев, но оказываются нещадно биты, стоит им чуть "перегнуть палку" со своей самостоятельностью. Тогда хамула припоминает все их грехи и казнит за измену, а власть теряет к ним интерес и отказывается защищать.

Собственность

Мы привыкли, что вещь, приобретенная нами тем или иным легитимным путем, становится "моя" и это ее свойство от нее неотторжимо, как цвет или размер. Поэтому эта вещь, будучи у нас украденной или отнятой, остается "моя". Стать "его" она может только в результате продажи или дарения, то есть нашего добровольного решения расстаться с нею. Этот принцип регулируется т.н. "имущественным законодательством", которое мы себе изобрели.

Арабы лишены этого нашего предрассудка. Они знают, что вещь "моя" только в силу того, что я готов ее защищать. А это значит, что нежелание защищать равносильно согласию расстаться. Если вы не заперли дверь и не выставили цепную собаку, значит вам не важно, заберут у вас что-то из дома или нет. Раз так, к вам можно войти и взять себе то, что нужно. Это не воровство, это называется "я взял, потому что мне было надо, а у него было открыто". И после того, как вещь "взята", в арабском понимании она становится "его", поскольку вы не предприняли усилий для ее удержания. Но стоит вам обнаружить у него эту вещь, сказать: "она моя" и взять ее в руки, вещь снова становится ваша. Вы проявили активность для ее возвращения, - она ваше "моё". Как правило, этого довольно. Если же арабу и впрямь сильно нужна ваша вещь или он чувствует вашу неуверенность, его попытки будут направлены на то, как бы уломать вас от вещи "добровольно" избавиться. Тут в ход идут и предложения его вечной братской любви, и предречения проклятий, и угроза четвертования на месте, и даже обещание заплатить. Но самый действенный для вас аргумент это перспектива продолжения нескончаемого спектакля, который становится все более вам невыносимым.

Правда

Араб не врет, он знает, сколько стоит правда. Он никогда не скажет всего того, что знает, потому что тогда он утратит контроль над ситуацией и передаст его другому. Этот контроль в его глазах есть ценность. Ценностью обладает и его знание правды. Он не станет отдавать, но готов продать ее. А еще лучше продать лишь часть, оставив себе главные "хвостики", или что-то, похожее на правду, вместо нее самой. Но, даже говоря вам действительно правду, араб все равно продает ее. Взамен он расчитывает получить ваше доверие, а зацепившись за него, контролировать ваши шаги. Редко когда, сообщив вам что-то, араб не заведет с вами разговор, стремясь взамен что-то от вас выведать или что-то вам втолковать. Самой мелкой монетой, которую он получает от вас за самую малую "который час?", это то, что вы его запомните. Поэтому произвести на вас впечатление для него важно даже в такой короткой беседе. Знание правды позволяет ему владеть ситуацией.

Каждый раз, вынужденно задавая арабу вопрос, вы оказываетесь в ареале его владения, становитесь от него зависимым, как бы становитесь его собственностью. Он же задает вам вопрос иначе: он требует от вас ответа. То есть его позиция это позиция хозяина вашего ответа, который вы обязаны ему дать. Этот ваш ответ это его "моё". Ваш же вопрос, выражаемый в виде вежливой просьбы, подчеркивает ваше признание, что его ответ это тоже его "моё". А где же "моё" ваше? Его нет, - и вы в его глазах просто нищий. Так что правда в глазах араба не только является собственностью, но и может стать "моей" или "его", как любая вещь, силой упорного утверждения своего владения ею.

"Мой сын"

Арабские дети не лучше и не хуже наших. Но воспитанное в них с малолетства подчинение старшим и позволяет, и заставляет старших их контролировать. Разумеется, это заслуга не только самих родителей. Если слова "Отец сказал" являются совершенно определенным кодом для всего дома, если эти же слова и с тем же значением он слышит от своих сверствников, и в детском саду от воспитателей, и от дедушки, и от соседа, и от прохожего на улице, они проникают в кровь и заставляют не только сына жить в соответствии с этой "мантрой", но и его отца мобилизуют на выполнение налогаемой на него функции. Эта функция настолько существенна, что арабы именуют друг друга по имени старшего сына. Так, всем известный Махмуд Аббас среди соплеменников зовется Абу-Мазен, как отец своего сына Мазена. Отец Мазена с момента рождения последнего будет отвечать за каждый его шаг, и его жизнь обязана стать предметом отцовской гордости и чести. В этой обстановке воспитывается араб-сын, который в будущем станет арабом-отцом.

За все надо платить. Эта истина для араба является отражением его жизненной реальности, замешанной на "гормоне торговли", веками вырабатываемом в восточной крови. То, что любой поступок имеет цену, что любое сказанное слово обернется или приобретением, или упущением, что любое знание чего-то о ком-то непременно станет предметом чьей-то игры и чьей-то торговли, - все это составляет неотъемлимую часть и арабского детства. Поэтому подножки и подставки соседских мальчишек с "младых ногтей" учат юного араба тем же самым вещам, которые составляют и "взрослую" реальность. Упрек отца ему понятен изначально, и страх его тем более, чем более он ощущает разницу в масштабе себя и своего отца. Потерянная по неосмотрительности конфета - и отцовский "мерседес", уступленный дешевле ради улаживания соседского конфликта, - эти вещи находятся в одном смысловом поле. Сын понимает, что на конфете он учится "зарабатывать" на свой будущий "мерседес". Просто "работать" в арабских условиях дети начинают с рождения, и поэтому действия отца изначально осмысленны в их глазах.

Женщина

Мать, дочь, жена, сестра, знакомая, незнакомая - это всё грани, которыми оборачивается для араба понятие "женщина", и по отношению к каждой из перечисленных араб имеет особый кодекс поведения. Ничего общего с европейскими привычками тут нет. В основе заложена "рожательная" функция. Если речь идет о доме, "рожательная" функция превращается в функцию домоупровительства, соседний супермаркет препоручает женщине вместе с контролем над семейным бюджетом. Если муж не владеет нефтяной скважиной, банком или каналом по доставке наркотиков и его доход сопоставим с семейными расходами (что наиболее частый случай на арабском Востоке), то подобное препоручение равносильно передаче жене "контрольного пакета акций". Поэтому реальным начальством для мужа является его жена. Она зависит от его заработка, но "ключ зажигания" в ее руках.

Иные перечисленные "статусы" женщины араб рассматривает, как все ту же "рожательную", а точнее, домоуправительную или даже "мужеуправительную" фукцию, повернутую не к себе, а к другим людям. Поэтому дочь и незамужняя сестра для него это чьи-то будущие жены, и их образ является рекламой его дома и его самого, отца или брата. Удачный брак сестры или дочери это удача семьи. Неудачный брак - пятно на семейной биографии. Безбрачие - позор. Недостойное или даже предосудительное поведение, неосмотрительность, недостаточная строгость в отношениях с мужчинами - все это вещи, которые грозят в будущем неудачным браком или безбрачием. Демонстрация своего безразличия к общественному мнению и забота о судьбе несчастной сестры или дочери - не для арабского уха. Ведь за такое будет расплачиваться вся семья, да и хамула не может позволить такого. Хамула будет требовать, соседи будут бросать косые взоры, мальчишки кидать камни в других дочерей, сыновей дядя выгонит с работы. Никто не станет брать замуж дочерей из семьи, где дурно воспитывают, никто не выдаст свою дочь за сыновей этой семьи. Отец и братья обязаны "принять меры". Каковы они, зависит от проступка - их диктует закон (не закон властей, а традиция, одобряемая хамулой и базирующаяся на сурах Корана). Иначе говоря, незамужние сестры и дочери - это безусловно собственность семьи, поскольку именно семья - отец и братья решают за нее, что ей позволительно, а что нет. Но ее голос и голос матери, с виду всего лишь совещательные, обладают неотразимой женской силой, помноженной на "контрольный пакет акций" в руках настоящей хозяйки дома. И, не будем забывать, "рыночной дипломатии" девочки обучаются с детства не хуже мальчиков, и в тех же дворах.

Естественно, что знакомые женщины воспринимаются скорее, как жены знакомых мужчин, а незнакомые - как незнакомых. И отношение к ним примерно то же, что и к собственности, тех знакомых и незнакомых домов. Уважение к ним зависит от степени уважения к дому того знакомого, а о доме незнакомом судят по женщине из него. В принципе, хищнически-воровское отношение к чужой собственности просматривается и здесь, то есть чужая жена непрекосновенна только постольку, поскольку она охраняема всей силой ее семьи - мужем, отцом, братьями и сыновьями. Ну, а если семья слаба и неуважаема? И тогда, словно на подстраховку, приходит Коран с его однозначными запретами на сей счет. И проводит Коран в жизнь хамула. Своя хамула.

Но к чужим женщинам арабского мужчину тянет, но его сексуальность носит опять же "жаднический" характер, отличаясь агрессивностью и неотразимостью натиска. Дозволенное многоженство призвано отчасти удовлетворить эту страсть, параллелько создавая для мужчины и материальный стимул для хозяйственной деятельности, и вводя своего рода естественный отбор. Но, безусловно, самым удобным является присутствие женщин, никому не принадлежащих, то есть либо посланных своими несчастными семьями "на заработки", либо брошенными и изгнанными своими близкими (не убитыми из жалости). А еще лучше - "вольные" женщины с Запада или дуры из России. Тут можно получить "товар", не заплатив ни копейки, а при удаче и хорошо зарабатывать на нем.

Работа

Чем занимается свободный от работы европеец? Отработав свою смену и заработав необходимую для его семьи "копейку", он устремляется домой, где что-то мастерит, рисует, занимается спортом, учится или учит других. Он создает. Не ради заработка, а потому, что любит. Но и работа на предприятии для него не только средство заработка, потому что и там он создает, что внушает ему гордость и радость.

Араб в эту картину не вписывается. Он абсолютно не принимает чей бы то ни было диктат над собой, твердо знает свои собственные интересы и старается приспособить окружающую среду для их удовлетворения. Иными словами, интересы и имя фирмы, где он работает, сами по себе ему абсолютно ничто. Попав в сложившуюся систему взаимоотношений рабочих и администрации, он находит такие лазейки, которые рабочему-европейцу и в голову не приходят. Бесконечно играя на "человеческом факторе", "эксплуатации" и "расизме", ему удается фактически разрушить самое главное звено в отношениях хозяина и работника, то есть отменить принцип отчуждения продукта. Работник-араб не просто "тянет одеяло на себя", а именно замыкает на себе все проводочки и ниточки, имеющие отношение к нему самому, изготовляемой им детали, станку, на котором он работает, шкафчиком в раздевалке, входной дверью и турникетом на проходной. Производя деталь, он стремится приблизить к себе заказчика, через голову руководства решая с ним технические вопросы. Моясь под душем в раздевалке, именно он и в нужное для себя время обратит внимание на слабый напор (даже если это не так) и непременно сам вызовет сантехника, бегая по кабинетам в грязной спецовке и потрясая "рабочими" и "расово нечистыми" кулаками. Перед ним раскроются все двери. Ради него будут изменены и распоряжения, и уставы, и законы, и конституции.

Умело создавая запутанные клубки, в которых лишь он разбирается, он становится незаменимой, центральной фигурой, фактически контролируя ситуацию. Нельзя сказать, что он стремится стать номинальным хозяином предприятия, поскольку эта функция диаметрально противоположна его интересам. Ведь, преследуя свои цели, он именно насилует завод, выжимая из администрации свое, нимало не заботясь ни о прибылях компании, ни о зарплате других работников, ни о качестве выпускаемого продукта. На это есть дирекция. И он не хочет быть директором, когда в его подчинении будет другой такой вот работник-араб. Хотя, в этом случае все будет иначе: завод по производству, скажем, электродрелей, начнет плавно превращаться из прозводственной фирмы в... торговую. Причем, торговать там будут не только электродрелями, а неизвестно еще и чем. И неизвестно, какие деньги, откуда и за что будут "крутиться" под его "крышей".

Страсть к торговле заставляет араба искать и организовывать ее повсюду, где бы он ни оказался, превращая любые отношения в отношения торговые, и любую вещь, материальную или, как сегодня говорят, виртуальную, в товар для купли-продажи. Эта страсть возникла не сегодня. Она порождение того особого географического положения, которое арабский Восток занимал и занимает на карте континента как край пустынь и безлюдия, край караванов, оазисов и торговцев. Ни европейской промышленности, ни восточно-славянского земледелия здесь не было и быть не могло. И в народе, населяющим эти просторы, не привилась ни страсть к выращиванию, ни страсть к изготовлению. Из-за удаленности и оторванности от больших анклавов и крупных городов не привилась ни привычка к власти, ни тяга к постоянному закону. Подстраивание под нравы и обычаи проходящего на этой неделе каравана, будь то венецианцы, египтяне, персы или светловолосые русичи, учило самостоятельности и осмотрительности. И еще пониманию, до какой степени относительными являются все человеческие ценности, понимаемые каждым народом по-своему и потому являющиеся просто надуманными, ничего на самом деле не значащими фетишами. В противовес им всем есть только одна абсолютная истина: это личное благо хозяина караван-сарая. Такова, среди прочего, "анатомия" арабского цинизма, который нас так возмущает, когда он направлен против ценностей наших.

Отсутствие тяги к работе подтверждается историей. Завоевав огромные пространства, арабы на протяжение нескольких веков использовали накопленный ранее потенциал порабощенных народов, а затем не создали уже ничего. И к моменту вторичной встречи двух цивилизаций, то есть к периоду последней пары веков, пришли абсолютно нищими против столь развившейся за тот же период Европы. И Европа попыталась заставить арабов работать. Разумеется, само это столкновение создало никогда ранее не бывалую динамику в арабском мире и сдвинуло его с мертвой точки, в которой он пребывал последнюю тысячу лет. Но не могло оно изменить воспитываемые из поколения в поколение системы ценностей, традиции, предпочтения и привычки, сцепленные настолько прочно между собой, что никакое инородное присутствие не смогло пошатнуть эту систему в течение целого этого тысячелетия. Поэтому арабы не кинулись, сломя голову, навстречу Западу, как кинулся, скажем, Дальний Восток, а стремились и стремятся подчинить происходящие процессы своим интиересам, что при поголовной склонности арабов к торговле и дипломатии им и удается. Им удалось, в частности, использовать свою нефть, чтобы весь мир поставить на колени. На свои нефтяные триллионы они могли бы создать любую промышленность и развить любую технологию. Но иначе, чем презрением и ненавистью к производству не объяснить того, что вместо этого свои несметные богатства тратят на закупку вооружений и создание атомной бомбы и, угрожая Западу, заставляют его платить дань и отступать под их натиском. Старательное привлечение Западом арабов к работе они используют как средство экспансии в развитые страны, их грабеж изнутри, растление и разрушение западного мира. Понимают ли они, что "пилят сук, на котором сами сидят"? Наверное, понимают. Но, с одной стороны, они слишком уж ненавидят работу и созданный ею Запад, а с другой стороны, понимают свою роль как особую миссию по разрушению мира "неверных", порученную им "Аллахом". И вырваться из этих тисков они не могут, даже при большим желании. Хотя, откуда же ему взяться, этому желанию, если Запад им только потакает, честно "отчуждая" свои интересы ради их "блага".

Родина

Арабское слово "билъади", означающее "моя земля", имеет смысл частной собственности, а не края, в котором вырос и который внушает чувства любви и заботы. Европейский "фатер-ланд" и русская "родина" подразумевают некоторое сентиментальное отношение к стране своего рождения, себя лично или своего народа. Эти понятия со временем появились даже у народов, в прошлом кочевых, что не позволяет арабам сослаться на свою караванную историю. Дело просто в том, что никогда страна, где араб жил, не воспринималась им в целом как ареал его ответственности. Считать таковой пустыню невозможно: она, как море, сама себе хозяйка. А города принадлежали властителям. Это они считали город своей собственностью. Приходили и уходили, разбитые и униженные властителем новым. А жалкому горшечнику со своим подмастерьем надо было угождать и тому, и другому, обоим льстя и обоих по возможности обманывая. Деревни же, эти временные скопища шатров, идущие вслед за стадами - какое у них отечество? Бархан, второй слева или третий справа? Скала, ничем не отличающаяся от сотен таких же скал на десятки километров вокруг? И постоянное переселение без всякой мысли когда-нибудь вернуться.

Сегодня, когда араб живет в разных странах под разными властями, а его хамула разбросана по всем просторам арабского мира, в Европе и Канаде, понятие "родина", если и имеет смысл, то скользкий. С одной стороны - это то место, к которому он привык. Это значит, что он хорошо знает, как использовать его себе во благо. Помимо этого он, приписывая себе якобы испытываемые им чувства патриотизма, требовует соответствующих привелегий полноправного гражданина. Но с другой стороны, как только появится возможность где-то устроиться лучше и если обстоятельства позволят, старая "родина" сменится "родиной" новой, и новый рассказ про "дедов и прадедов, выращивавших здесь маслины" не замедлит себя ждать. То есть "родина" есть просто еще один цирковой трюк, выученный арабами специально для европейцев и успешно разыгрываемый перед ними ради вполне вещественного барыша.

Та грязь и мусорные свалки, окружающие арабские города и деревни, предоставленные на свое попечение, та беспредельная запущенность, в которой находятся улицы и дороги вокруг, лучше всего говорят об арабской "любви к родине". Лишь то шоссе, по которой ездит начальство, содержится в чистоте и порядке. И не только ради приятности его глазу, но и из разного рода соображений. А назавтра, из иных соображений, здесь тоже могут во мгновение ока организоваться разруха и запустение. Это такая игра. Но "патриотизм" - оставьте. Максимум - это свой дом, свой двор, свои ворота и свой подъезд к ним. Отряд "зеленых", приехавший собрать окрестный мусор ради "охраны окружающей среды", они встречают камнями и издевательствами, потому, что те пришли удовлетворять свою собственную причуду за счет арабской "окружающей среды", и не им решать, чиста она или грязна и как пахнет.

"Аллах"

Как это ни странно для позднейшей из монотеистических религий, но для араба его "Аллах" есть род языческого божества, некоего Верховного Саддама, и араб понимает свои с ним взаимоотношения как торговые. В Его руках жизнь, здоровье и удача, а требует Он за это выполнение ряда предписаний, записанных в Коране и истолковываемых мудрецами районного масштаба. Интересно, что жизнь воспринимается как краткосрочный отборочный тур, смысл которого заслужить будущее блаженство. Долгой ли праведностью или коротким подвигом - вопрос выбора. И стройная иерархическая система ислама доводит критерии "праведности" и "подвигов" до масс таким образом, что весь арабский мир мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, поворачивается в одном направлении, когда надо и куда надо.

Арабский разум, высчитывающий свою выгоду и не обремененный "ненужными" вопросами истины и познания, не удивляется и не сопротивляется ни беспардонным подлогам, ни переписываниям истории, ни вопиющей безграмотности и абсурдности "величайших" постановлений. Для них "Аллах" установил правила, им по ним и играть. Ради своего же блага. И если "Аллах" постановил джихад, значит это и следует делать ради своего счастья земного и ради блаженства будущего. Тем более, когда выгодно джихаду помогать, и смертельно опасно противодействовать. Да и зачем противодействовать, во имя чего? Проще повторять ходячие мантры о "смерти неверных" и "праведности шахидов", тихо надеясь, что это "счастье" обойдет стороной.

Непостижимое пренебрежение своей жизнью и жизнью близких проявляется во множестве мелочей: от совершенно бессмысленного лихачества на дорогах, до беспечности в обращении с детьми или больными родственниками. То ли это следствие воспитания в многодетной семьей, то ли - общественной установки на одинаковость, стандартность и массовость, то ли - исламского подхода к жизни. Наверное, всего вместе во взаимосвязи. Отношение и к себе, и к своим детям, как к помету, как к икре, только и объясняет, как могут родители посылать ребенка на танки или обвязывать его поясом взрывчатки, а потом искренне радоваться его приобщению к лику "шахидов".

И еще одна черта - необъяснимая жестокость, настоящее живодерство. Вы не найдете ни бродячих собак, ни кошек, ни голубей в местах, заселенных арабами. Увязавшаяся за вами уличная "каштанка", дойдя до контрольного пункта в арабскую деревню, остановится и не пойдет дальше: она знает, что там ее ждут камни, палки и смерть. Ведь достоин жизни только тот, кто способен защищаться, за кем стоит какая-то сила, большая, чем сила агрессии нападающего. Этот, своего рода, естественный отбор мальчишки отрабатывают на бродячей собаке, молодежь - на заблудившихся еврейских солдатах, а весь арабский мир - на еврейском народе: "Если и впрямь на твоей стороне "Аллах" - он тебя защитит, и мы тебя признаем, а нет - так тебе и надо!"

Культивируемая жестокость, пренебрежение жизнью и ясная, простая схема подчинения Хозяину делают араба идеальным орудием разрушения. Но ислам не только программирует, но обладает и хитроумной "программой", делающей сознание абсолютно невосприимчивым к анализу и критике самого ислама. Ни переубедить, ни даже заставить задуматься об этих вещах араба невозможно.