Ирина Павлова
Моисеев путь капитана Киселева. На экранах — фильм Сергея Урсуляка «Праведник»
Несколько лет назад у меня в руках оказался сценарий про войну. Основанный на подлинных событиях. Шли люди, их догоняли, они прятались, потом опять шли, их догоняли. И так без конца. Из одного эпизода в другой.
Роль Киселева — выдающаяся работа Александра Яценко. / ФОТО кадр из фильма
Я сказала тому, кто меня про сценарий спросил: смотреть там будет нечего, если режиссер что‑то не придумает. Потому что кино — искусство деталей. А сценарий, лишенный этих деталей, да еще и однообразно развивающийся, на экране обернется нудятиной, как бы драматичны ни были обстоятельства, в нем описанные.
И еще в том сценарии был один нюанс, от которого меня просто выворачивало. Там весь фильм плакала девочка — беспрерывно. Все дети вели себя тихо, а эта все время орала. Я много читала про детей, которых прятали в концлагерях, как они сидели там, словно мышки, не дыша. Я много читала свидетельств участников разных событий, и все они утверждали, что не издавали ни звука даже совсем крохотные дети: чувство опасности у детей развито сильно.
А тут даже не грудной младенец — и никому ее не успокоить, орет и орет… Я заранее сочувствовала любому, кто, вдохновленный этой историей, возьмется ее ставить.
Собственно, сюжет про капитана Киселева, по немецким тылам выводившего сотни евреев с оккупированной немцами территории к нашим, известен давно, про него в свое время много писали. Сюжет и в самом деле — уникальный. Мне потом показали еще один сценарий по тому же сюжету. Потом рассказали, что есть еще и третий, — и я поняла, что этот реальный сюжет не оставляет художников, он в самом деле просится на экран, и, рано или поздно, фильм по нему все равно появится.
И вот он появился. Очень хороший фильм очень хорошего режиссера. Сценарий к фильму написал уже совсем другой автор, и мне сегодня уже не узнать достоверно, кто придумал то или это. Да, собственно, и не нужно.
Я увидела фильм, в котором огромное количество деталей. Драгоценных мелких подробностей, которые делали всех этих людей, идущих через ад к спасению, живыми людьми — одних из которых успеваешь полюбить, на других — злишься, третьих — ненавидишь…
Я увидела, как совсем не рвался капитан Киселев выполнить эту невыполнимую задачу спасения людей, — и я его понимала. Я увидела, как он учился держать себя в руках, когда куча гражданских (которые и «нашими советскими людьми» стали совсем недавно, и постоянно напоминают ему о том, как нехорошо с ними поступили «советы» — отняли лавку, закрыли бизнес, реквизировали дом) совершенно не хочет понимать, каковы реальные обстоятельства, и пытаются даже в этом «моисеевом исходе» вести себя так, как они привыкли.
Я увидела в этой картине живых людей с их абсолютно не логичными человеческими мотивами… И меня — словно я и есть этот самый капитан Киселев — буквально силком заставили этих людей пожалеть, понять, полюбить. Каждый из них перестал быть для меня абстракцией.
В фильме возникли острые характеры и настоящие человеческие сюжеты. И все это наполнило одну большую драму таким объемом частностей, живых эмоций, сомнений и неожиданностей, что все сразу задышало жизнью и болью.
Неизбывная беда современных фильмов про войну: я сразу знаю, кто плохой, а кто хороший, мне изначально разжевано, кому сочувствовать, а кому нет. И когда я была поставлена в ситуацию выбора — мне предложили решить самостоятельно, кого тут любить, — я внутренне заметалась и начала вглядываться в каждое лицо. Словно мне предложили выбрать, кому тут жить, а кому умереть.
Меня от этого кинематографисты отучали последние лет 25. И вдруг создатели фильма вернули мне право полюбить или не полюбить девочку Тову и блатаря Ферзя. Право злиться на старого Моше Таля, которого я уже успела полюбить юным мальчишкой (он постарел и, значит, спасся). Право почти физически измучиться непрерывным ревом маленькой Берты и ненавидеть малышку (а ларчик открылся просто: девочка не могла всю дорогу сидеть в пыльном мешке за спиной у старшего брата — и замолчала, как только Киселев вынул ее из мешка).
Мне вернули наконец право самой решать, на чьей быть стороне, — просто «поместив» меня, сегодняшнюю, в ту жизнь и в те обстоятельства. Заставили погрузиться в этот лес, на эти дороги, в речки, которые надо перейти. Почувствовать смертельную усталость и отказаться идти дальше. Преодолеть свой постыдный липкий страх и сделать выстрел…
Мне сто тысяч раз за эти годы объяснили, почему в современном кино никак нельзя создать ту подлинность фактур, благодаря которой я еще в середине 1980‑х погружалась в войну и гибла вместе с героями, обливаясь в зрительном зале слезами. Нет, говорили мне, сегодня так уже невозможно, это старомодно, это не станет смотреть зритель.
И вот зритель сидит в зале, смотрит этот сюжет, снятый так, словно ты лично в нем присутствуешь. Смотрит, давясь слезами, а в конце просмотра у многих в руках — нетронутые стаканы с попкорном…
Этот фильм — еще и тест на нашу эмпатию. На способность хотя бы приблизиться — не по героизму и даже не по человеческим качествам, а просто по человеческим мотивам — к бывшему бухгалтеру Киселеву.
Потому что — да: спасаемые люди ведут себя так, как привыкли, и не пытаются помочь своему спасителю. Наоборот, часто ему сильно мешают. Потому что, да, для еврейки Любы выбор уже состоялся: она выдает евреев, малых и старых, чтобы спасти лично свою семью — родителей, братьев, сестер. Которых, скорее всего, уже давно нет на свете. Но Любе труднее смириться с мыслью об их гибели, чем с той гнусностью, которую она делает ради их спасения.
Нет у нас права судить ее. У всех героев фильма — есть, а у нас — нет. Потому что в фильме есть и еврейская мать (лет 50 от силы!), которая одного за другим приводит своих сыновей — чтобы они сражались. Приводит их на смерть. Она такая. Люба — другая. У нас таких «других» сегодня немало. Подумайте об этом, прежде чем судить Любу.
А еще вспомните, кто из апостолов так уж сильно помогал Спасителю?
Меня этот фильм уже несколько дней никак не отпускает от себя. Я на следующее утро после просмотра проснулась с мыслью: так что же Моше? Неужто всю жизнь не мог простить Киселева, своего спасителя, из‑за этой истории с астролябией? Вообще людей простить не мог?
А потом ставлю себя на его место и понимаю: да, не мог. Потому что после потери сестренки и этой астролябии прадедовской он жить вообще не мог. Ни семьи не завел, ни детей. Так всю свою спасенную жизнь в ярости и ненависти и прожил. Фактически калекой стал. А какой ведь хороший был мальчик…
Две актерские работы в фильме — среди прочих, которые тоже хороши почти все, — для меня наособицу. Это выдающиеся работы выдающихся актеров — Александра Яценко в роли Киселева и Евгения Ткачука в роли Ферзя.
Если бы хоть где‑то сфальшивил Яценко, вся хрупкая зрительская иллюзия собственного участия в сюжете мгновенно бы рухнула. И сразу начались бы придирки по частностям и мелочам. Но его Киселев весь фильм вел меня за руку вместе с теми спасенными им евреями. Вел, не останавливаясь, до самого конца.
Я посмотрела фильм «Праведник» Сергея Урсуляка, и у меня нет сомнений в том, что на сегодня это — лучшее, что я видела в нашем кино за последний год. А быть может, и не только за этот год.
И еще: после просмотра я подумала о невероятной тактичности Урсуляка в этом фильме. По отношению ко всем. И к героям, и к жертвам.
Только по отношению к фашистам он не смог быть тактичным, но и тут я его хорошо понимаю.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 41 (7370) от 09.03.2023 под заголовком «Моисеев путь капитана Киселева ».
Комментариев нет:
Отправить комментарий