Александр Гордон | Бремя больших ожиданий, или клептопатрия

Опубликовано: 14.08.2021

(фрагмент из новой книги, пятого тома пенталогии историко-биографических очерков «Безродные патриоты», «Коренные чужаки», «Урожденные иноземцы», «Посторонние» и «Своя Инострания»; приобретение книг возможно по адресу: algor.goral@gmail.com; до публикации пятого тома другие его фрагменты вышли в свет на английском языке в журналах США и Канады)

Клептомания – болезненная тяга к воровству, клептократия – власть воров, клептопатрия – кража родины, отнятие страны у людей, родившихся и выросших в ней, чьи предки жили в ней поколениями, людей, воспитанных на ее культуре, родной язык которых является языком доминирующей нации.

После окончания Второй мировой войны советские евреи были уверены в том, что победа в этой войне была и их победой и что та война была отечественной и для них. Трудные послевоенные годы были временем больших ожиданий для евреев. Большие ожидания после большой победы сменились большими разочарованиями.  У меня не было ожиданий и не могло быть разочарований, так как я родился через два года после окончания той войны, в год отмены продуктовых карточек, 14 июля в день взятия Бастилии, в день национального праздника Франции. С Францией у меня связано необыкновенно много – семейные истории, долгие годы научной работы в этой стране, язык, который учил в детстве и который был почти родным для моих близких, а также многочисленные встречи там с друзьями, родственниками и коллегами. Для некоторых членов моей семьи Франция стала второй родиной, для других – французский язык стал языком тайного общения в СССР. Моя бабушка говорила с отцом по-французски. Диалог на этом языке был для них средством оградить себя от нежелательных слушателей. Голоса, услышанные в детстве, нередко звучат впоследствии непроизвольно, нежданно и не всегда гармонично. Отец и дядя читают друг другу стихи немецкого поэта Генриха Гейне на родном языке автора. Делают они это тихо, чтобы посторонние не услышали язык, который несколько лет тому назад ассоциировался с Врагом. Все реже и реже они говорят на родном языке Поэта, предпочитая язык, на котором тот говорил в последние 25 лет жизни в Париже. Они хотят укрыться, отгородиться и защититься от чужого мира, который часто и ошибочно принимают за свой. Не идиш, который понимают многие, а французский, на котором они с детства говорят с матерью – язык их тайного общения. Только не язык гетто и местечка, а певучий, красивый язык, который предпочитали русские аристократы. Только бы почувствовать себя человеком, когда вокруг одна кампания преследования сменяется другой: дело космополитов, которое ударяет по отцу и тете, дело Еврейского антифашистского комитета, которое потрясает отца, близко знавшего поэта Давида Гофштейна, дело врачей, сразившее дядю, жена которого была врачом.

8 марта 1949 года мой отец Яков Ильич Гордон и сестра моей матери Лия Яковлевна Хинчин были объявлены «безродными космополитами» и уволены с работы. Двое из четырех взрослых членов нашей семьи одновременно лишились заработка, были подвергнуты внесудебным преследованиям, проработке на собраниях, осуждению в газетах, увольнению с работы и изгнанию из Киева. Начались скитания. Каждый из них сменил семь городов. Их семейная жизнь была разбита, профессиональная карьера пострадала. После 1949 года тетя в течение ряда лет надевала 8 марта черные, траурные одежды в память о репрессиях. Когда ее поздравляли с Международным женским днем, она вздрагивала, с отвращением вспоминая Киевскую консерватории, в которой ее оклеветали, унизили и из которой изгнали, оставив без любимой работы, средств существования и вынудив начать полную неизвестности жизнь вдали от родного города и семьи.

Франция сыграла большую роль в жизни человека, определившего судьбу моего отца и мою судьбу: немецкий поэт Генрих Гейне, творчеством которого всю жизнь занимался отец, опубликовавший о Гейне несколько книг на русском, немецком и японском языках, нашел убежище во Франции. В 1998 году я подвел своего сына к дому на Болькерштрассе 53 в Дюссельдорфе и, указав ему на дверь, сказал: «Здесь родился и вырос человек, который разрушил семейную жизнь моих родителей и лишил меня отца». Гарри Гейне (имя Генрих он получил при крещении в возрасте 27 лет) родился 13 декабря 1797 года. Мой отец родился 14 июня 1913 года. Наши с отцом пути разошлись после того, как он стал жертвой преследований по делу космополитов в 1949 году. Его объявили «агентом иностранной разведки» (не было указано какой), уволили с работы и фактически выслали из Киева. Мы с мамой остались в Киеве ввиду полной неизвестности перспектив дальнейшего трудоустройства отца. В начале 1990-х годов я издал на свои средства его автобиографию «Исповедь «агента иностранной разведки». Отец вел двойную жизнь как еврей, желавший быть, как все, но не могущий это сделать. Но и независимо мыслящий, один из самых остроумных людей Европы, Генрих Гейне вел двойную жизнь немца и еврея. Гейне был любим и ненавидим двумя народами, к которым принадлежал. Немцы любили его лирику и не любили его политическую поэзию. Евреи любили причислять к себе его гений и не любили его переход в протестантизм, над которым он часто подшучивал: «Что вы хотите? Я нашел, что мне не по силам принадлежать к той же религии, что и Ротшильд, не будучи столь же богатым, как он». Гейне был доктором права. Немецкий поэт крестился, чтобы стать адвокатом, но Германия не дала доктору права Генриху Гейне права заниматься ее законами, и он стал описывать ее беззакония. Университет Людвига-Максимилиана в Мюнхене счел Гейне недостойным быть профессором немецкой литературы, и тот стал ее творцом.

У Гейне было свое понимание истории. Он считал, что Германия и немцы вырождаются. В то время, как Гегель считал Пруссию идеалом государства, Гейне считал, что вся Германия – отсталый и реакционный край. По Гегелю, евреи, создавшие христианство, должны исчезнуть, ибо новая религия универсальная и более разумная, чем старая иудейская. Наполеон был кумиром Гейне, хотя тот знал, что евреи не признают кумиров. Оккупированный французами Дюссельдорф Гейне воспринимал как город, освобожденный от германского примитивного национализма и интеллектуальной отсталости. Приезд Наполеона в Дюссельдорф он сравнивал с приездом Иисуса в Иерусалим. Наполеон уравнял евреев в правах с местным населением во всех местах, где он правил, в том числе и в Дюссельдорфе. Во время французской оккупации в Дюссельдорфе царила обстановка терпимости, чуждая Германии того времени.

У моего отца было свое понимание истории. Он относился к евреям, как английский историк Тойнби, – как к окаменелости. Ошибочность величественной исторической концепции Тойнби видится мне в свете случая, происшедшего с шведским биологом Линнеем. Тот был против эволюции. Расклассифицировав все растения и всех животных, по его мнению, всегда существовавших, он однажды во время прогулки вдруг увидел насекомое, существование которого противоречило его классификации и свидетельствовало в пользу эволюции. Что сделал ученый Линней? Признал свою ошибку? Пересмотрел свои взгляды? Раздавил насекомое! Что сделал Тойнби, когда понял, что, по его теории, евреи должны были исчезнуть во II веке нашей эры, но этого не произошло? Он объявил евреев исторической окаменелостью.

Какая связь между Гейне и моим отцом? В конце 1940-х годов отец напечатал ряд статей и защитил диссертацию о влиянии Гейне на поэзию Леси Украинки. И хотя Леся Украинка сама писала об этом влиянии и перевела на украинский язык с немецкого около 100 стихотворений Гейне, отца объявили безродным космополитом за то, что он утверждал наличие влияния иностранного, «мелкобуржуазного» поэта Гейне на национальную поэтессу. В мемуарах отец писал: «Моей ахиллесовой пятой оказался Гейне. В статьях, посвященных мне, пафос обличения Гейне и меня несколько приглушался, но в устных выступлениях он был весьма сильным. Ни один оратор-писатель не забывал упомянуть, что Гейне – еврей и что я осмелился говорить о влиянии третьеразрядного немецкого поэта на великую поэтессу Лесю Украинку: «Гейне ему дорог, а наши отечественные поэты ему чужды». Один из главных погромщиков, поэт Любомир Дмитерко заявил: «За этой группой критиков-космополитов шел ряд их сообщников и прихвостней. Среди них самым агрессивным эстетом и космополитом является Я. Гордон. Он всеми силами старался доказать, что поэтическое творчество Леси Украинки полностью зависит от Гейне. Выступал Гордон и со статьями о современной украинской литературе. В творчестве поэтов-фронтовиков, обзор которого он сделал в журнале «Дніпро», Гордон находит множество «смертных грехов». Зато совсем другим тоном заговорил этот эстет, когда речь зашла о стихотворениях С. Голованивского (еврея. – А. Г.). Покритиковав для отвода глаз проявления «книжной романтики» в стихотворениях Голованивского, Гордон вместе с тем торопится дать им высокую оценку. Он называет Голованивского не более, не менее, как «сыном Лермонтова» в поэзии. <…> Голованивский является автором открыто враждебного советскому народу националистического стихотворения «Авраам». В этом стихотворении Голованивский возводит страшную, неслыханную клевету на советский народ и нагло врет, будто бы советские люди – русские и украинцы – равнодушно отворачивались от старого еврея Авраама, которого немцы вели на расстрел по улицам Киева». Дмитерко, критикующий Голованивского, описавшего равнодушие советских людей к «старому еврею, которого немцы вели на расстрел по улицам Киева», проводит с позором евреев – деятелей литературы и искусства по улицам послевоенного Киева. Дмитерко потребовал убрать с Украины «долгоносиков». В прямом смысле имелись в виду жуки-вредители, но было ясно, что речь идет о еврейских носах. В книге М. Мицеля приводится справка секретаря парткома Киевского университета Мачихина от 24 марта 1949 года, где есть такое «заключение»: «Активный космополит Гордон клеветал на творчество Леси Украинки, принижал ее роль как национальной поэтессы». Отец вел себя мужественно. В газете «За радянські кадри» было сказано: «лишь один Гордон нахально не признавал обвинений, которые предъявил ему народ». Остальные «космополиты» каялись, но им это не помогло: их обличали за неполное, неискреннее признание своих прегрешений. В мемуарах отец писал: «Академик А. И. Белецкий был первым, кто похвалил меня за работу о Лесе Украинке и Гейне в 1947 году, и первым специалистом, обрушившимся на меня за нее в 1949 году». Отец так описал сложившуюся ситуацию: «Одной из причин, по которой я не обиделся на Захара Либмана (написавшего в университетской многотиражке статью об идейных ошибках отца в его диссертации; как заметил отец в своих мемуарах, «для избиения еврея взяли еврея». – А. Г.), являлось то, что в борьбе против пресловутого низкопоклонства, в котором и я был обвинен, принял участие откликнувшийся на эту кампанию Александр Иванович Белецкий. <…> Тогда мне казалось непостижимым, что А. И. Белецкий мог принять участие в этом деле. Рафинированный интеллигент, корифей литературоведения, подлинный интернационалист, человек, хорошо понимающий, что мировая литература, как и культура, – это единый организм, и если перерубить в нем вены и артерии, то он погибнет. <…> И он, кто так хвалил мою работу на защите! (Белецкий был оппонентом на защите диссертации отца и за два года до описываемых событий назвал ее «выдающейся». – А. Г.). <…> Когда он выступал на заседании в Институте литературы, которым руководил, то стал приближаться вкрадчиво и постепенно к моей работе.  <…> Критикуя меня, <…> он сразу же преступил грань допустимого, утверждая, что у меня Леся Украинка стала эпигоном Гейне». Отца уволили из Киевского университета, из редакции литературного журнала «Вітчизна» и из Театрального института и вынудили искать работу далеко от Киева – Черновцы, Бухара, Душанбе. У него были два врожденных порока – порок сердца и еврейство. В книге «Записки баловня судьбы» (1991) друг отца, один из главных «космополитов» А. М. Борщаговский писал: «В Бухаре очнулся, придя в себя литературовед Яков Гордон, автор серьезных исследований о судьбах творчества Гейне в России, изданных в Японии и ФРГ, автор многих книг о связях мировой и русской литературы с историей и культурой Средней Азии». В 1970 году во время нашей поездки из Светлогорска в Калининград я слышал рассказ Борщаговского о его переживаниях в период преследований в 1949 году. Я не помню его точных формулировок, поэтому обращусь к его книге: «Ты не защищен ни законом, ни правилами морали. Глубоко убежденные в том, что спор ведется с гражданскими «покойниками», что совсем близок тот день, когда всех нас <…> заметут и за нами закроются двери тюремных камер, разоблачители палачествовали почти безрассудно. Все, что они говорили, преследовало единственную цель – не духовное очищение, а прямое подталкивание к репрессиям против «безродных космополитов». Гонители «безродных космополитов» не ограничивались злобным, безграмотным перетолкованием чужих книг. <…> Необходимо было окончательное решение вопроса, крайнее усилие, после которого у жертвы, оказавшейся за лагерной проволокой, не будет шансов доспорить. И тогда изобретались опасные «признания» или никогда не писавшиеся письма». 

Власти не ошиблись, заклеймив отца в космополитизме. Он и был космополитом и гордился этим. Несмотря на то, что отец знал, что он космополит, он бросился доказывать властям обратное. От окончательного уничтожения его спас тот же человек, который стал невольным виновником его несчастий – Гейне. Космополит Генрих Гейне был мобилизован на то, чтобы снять с моего отца-космополита обвинение в космополитизме. Маркс был другом Гейне, а Ленин – почитателем его чуть ли не революционной поэзии. В 1844 году, в день сорокасемилетия Гейне, Энгельс опубликовал в английской газете следующее сообщение: «Великий поэт Генрих Гейне присоединился к нам и опубликовал сборник политической поэзии, проповедующей социализм». Причисление Гейне к революционерам-социалистам было преувеличением двадцатичетырехлетнего Энгельса. У Гейне, поэта, журналиста, сатирика, никогда не было никакого учения. Он не присоединялся ни к какому политическому течению. В те годы, однако, делались попытки представить Гейне, студента Гегеля по Берлинскому университету, «посредником» между Гегелем и Марксом, старались сделать его Иоанном Крестителем Иисуса Маркса. Гейне был слишком тонкой натурой и глубокой личностью для того, чтобы можно было покрасить его в один, причем красный цвет.

Отцу удалось с помощью цитат из Маркса, Энгельса и Ленина доказать, что Гейне – великий революционный поэт, могущий влиять и на национальных поэтов советских республик. После многомесячного обивания высоких московских порогов он получил справку о том, что он не космополит. В своих мемуарах он так пишет об этом событии: «Дорогой товарищ, до которого могут дойти в той или иной форме мои воспоминания! У тебя нет справки, что ты не космополит, как у твоих друзей, родных, учителей, учителей их учителей. Их нет, вероятно, ни у кого из 180 миллионов советских граждан. Есть она только у меня». 28 октября 1949 года Управление высшей школы при Совете Министров УССР выдало отцу документ о реабилитации, в котором было следующее заключение: «В критических статьях и работах Гордона Я. И. следует отметить стремление его пропагандировать достижения русской и советской литературы, оказать помощь молодым поэтам и прозаикам в их творчестве, развитии советского патриотизма, героизма советского народа, героики социалистического труда и т. д. В связи с вышеизложенным Управление считает, что кандидат филологических наук Гордон Я. И., несмотря на ряд допущенных им в работах серьезных ошибок, которые, однако, не носят антипатриотического или космополитического характера, может быть использован на педагогической работе в высшем учебном заведении на кафедре всеобщей литературы».

Отец получил эту необыкновенную справку, скрыв от властей отношение Гейне к коммунистам. В 1855 году, в предисловии к французскому изданию книги «Лютеция» Гейне писал: «Если уж республиканцы представляли для корреспондента «Аугсбургской газеты» (самого Гейне. – А. Г.) тему весьма щекотливую, то еще более щекотливую тему представляли социалисты, или назовем чудовище его настоящим именем – коммунисты. <…> Это признание, что будущее принадлежит коммунистам, я сделал с бесконечным страхом и с тоской. <…> Действительно, только с отвращением и ужасом думаю я о том времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут власти». Справка казалась чудом, и пошли слухи о том, что чудотворцем был писатель Илья Эренбург, с которым отец встретился в Москве летом 1949 года. Из автобиографической книги отца ясно, однако, что Эренбург даже не дал ему рассказать историю своих преследований: «Ну что ж, держитесь, профессор. <…> Хорошо, что вы мне ничего не рассказывали о своей эпопее».

Эта, наверное, единственная в своем роде справка, вернула отца в Киев. И тут оказалось, что его не хотят восстанавливать на работе. Дело было не в космополитизме, от которого отец открестился с помощью с трудом добытой справки. Он привез из Москвы справку о том, что он не космополит. Однако он не привез справку о том, что он не еврей, справку, которая была у Гейне после крещения. Поэтому в Киеве его не реабилитировали. Эта была уже местная инициатива, а не директива из Москвы. Гейне не смог найти работу юриста из-за своих политических взглядов и вынужден был эмигрировать из Германии. Мой отец не смог восстановиться на работе и удержаться в Киеве и вынужден был «эмигрировать» из Киева из-за несмываемого пятна еврейства. После двух лет ссылки в Черновцы, где за ним следили, записывая его лекции на магнитофон, он оказался в Средней Азии, ставшей для него обителью свободы, терпимости и интернационализма, – что-то вроде Франции для его любимого Гейне. Но исламская революция в Таджикистане разрушила его восточную сказку и привела в Москву. Отец написал ряд книг о Гейне, некоторые из них были изданы в Западной Германии и Японии. Одна из них была опубликована в родном городе Гейне Дюссельдорфе на его родном языке (1982). Мой отец умер 17 февраля, в тот же день, что и его кумир.

C 28 февраля по 1 марта 1949 года в амфитеатре киевского Дома учителя на Владимирской улице, 57 (там 14 лет спустя меня принимали в комсомол) проходил пленум Союза писателей. Привожу отрывки из выступлений украинских советских писателей и поэтов, единодушно осудивших «космополитов»:

М. Бажан: «Ці космополітствуючі сноби жили на нашій землі, користувалися всім – і платили зненавистю, презирством, зневагою».

О. Корнійчук: «Космополіти підкопуються під наш патріотизм: вони твердять, що в епоху атомної бомби немає, мовляв, місця національним рамкам».

О. Гончар: «їх симпатії там, їх антипатії ми завжди відчували на собі».

П. Тичина: «Що ж це за діло, коли на 32-му році революції доводиться пролетарське мистецтво захищати од них?»

М. Руденко: «Обвинувачення в космополітизмі – це обвинувачення в зраді народу».

С. Скляренко: «За роботою Пленуму стежить вся Україна. В цьому залі з нами тут партія і весь народ».

Писатель и поэт Николай Руденко, главный редактор журнала «Дніпро», секретарь парторганизации Союза писателей Украины, член Киевского горкома КПУ, выдвинул эквивалент «космополитизма» – «измена народу». Поэт Н. П. Бажан, депутат Верховного Совета СССР назвал «космополитов» «снобами, которые жили на нашей земле, пользовались всем и платили ненавистью, пренебрежением, неуважением». Он сразу отметил, что евреи жили на «нашей», то есть не на своей земле. Утверждение Героя Социалистического Труда, кавалера пяти орденов Ленина, академика Н. П. Бажана (главного редактора Украинской советской энциклопедии, в которой работала моя мама) отнимало у коллег-евреев права на Украину и проявляло к ним «ненависть, пренебрежение и неуважение» в обмен на их любовь, бережное отношение и уважение к советской, русской и украинской культуре. Член ЦК КПУ, драматург, академик А. Е. Корнейчук, Герой Социалистического Труда, пятикратный лауреат Сталинской премии, кавалер шести орденов Ленина и лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» обвинил евреев в «подкопе под наш патриотизм». Лауреат премии «за укрепление мира между народами» был одним из «борцов» за изъятие евреев из «семьи» советских народов, за разжигание «культурной» войны с еврейским народом. Кто были литераторы, с которыми воевали Бажан и Корнейчук? Каково было их происхождение?

Пролетарские поэты еврейского происхождения, вышедшие из «черты оседлости» и стремившиеся обрести черты авангарда общества, были опьянены красными цветами революции. Недаром Эдуард Багрицкий придумал себе псевдоним из багрового цвета революции. В стихотворении «Происхождение» (1930) поэт пишет о своем «еврейском неверии», которое, очевидно, противопоставляет еврейской вере. Красный, кровавый цвет гипнотизировал поэта Михаила Светлова (Шейнкмана) (1921):

Вбились выстрелы скачущим боем
В убегающий пульс станка…
Мы пришли окровавить зарею
Засыпанный снегом закат.

Поэт Михаил Голодный (Эпштейн), которому обращены строки Светлова, ответил (1925):

И в нас, бичуемые страхом,
Враги прочтут свой приговор:
Наш век им приготовил плаху,
Мы подадим ему топор.

Народу, к которому принадлежали Светлов и Голодный, готовились «топор» и «плаха». Они были ему предъявлены в 1949 году, несмотря на геноцид, устроенный евреям нацистами незадолго до «культурной революции». В стихотворении «Происхождение» Багрицкого были такие строки:

Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.

Презрительная характеристика его народа дается у Багрицкого и дальше:

И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали –
Врата, которые не распахнуть.

Он возмущен «ржавыми евреями» – кличка, сочиненная поэтом для характеристики народа и разрыва с его традициями:

В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.

И поэт отвергает наследие отцов:

И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо, –
Все это стало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
– Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!

И поэт Багрицкий уходит от еврейского народа:

Я покидаю старую кровать:
– Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!

Леонид Первомайский (Илья Соломонович Гуревич) и Савва Евсеевич Голованивский писали стихи на украинском языке и считали себя украинскими поэтами. Имя Первомайского громко прозвучало в период кампании борьбы с «космополитами». Его «разоружил» секретарь правления Союза советских писателей Украины Л. Дмитерко, подвергший резкой критике выступление Первомайского: «Здесь Первомайский дает законченную теорию космополитизма. Выходит, что Шевченко со своей непримиримостью к врагам и любовью к своему народу был ограниченным; Иван Франко, любимцем которого якобы был Гейне [и это сейчас оскорбительно для памяти Франко – любить такого «безродного космополита», как Гейне!], расширил «миропонимание», а Леся Украинка вывела украинскую литературу к «всечеловеческой человечности». Это законченный космополитизм. <…> Первомайский развил гнилые, космополитические теории, скатившись в болото буржуазного гуманизма». «Украинские» поэты Первомайский и Голованивский, патриоты Украины, были дезавуированы. Их исключили из украинской литературы и их патриотизм был охарактеризован как «безродный космополитизм». Их изгнали из коммунистической партии. Этих евреев не спасло ни участие в военных действиях против фашистов, ни превосходное знание украинского языка, ни вклад в национальную литературу, ни любовь к Украине.

Литераторы-евреи, заклейменные в «космополитизме», распрощались с еврейским народом. Это были ассимилированные евреи, преданные советскому искусству. Они были патриотами СССР, знатоками литературы республик, в которых проживали. Они были образованными людьми, хорошо знакомыми с зарубежной литературой. У них отнимали социалистическое отечество, которое они искренне любили, с которым сроднились. У людей без отечества, чей народ пережил геноцид в недавней войне, отнимали право представлять искусство народов СССР. «Безродные», «безродинные» космополиты внедряли, по мнению властей, «иностранное» и «загрязняли» «чистое», «подлинное», искусство народов СССР. Советские правящие интернационал-социалисты снимали с себя бремя интернационализма и превращались в национал-социалистов. Один из героев-жертв «космополитической» травли А. М. Борщаговский писал: «обвиняется кровь». Понятие «безродные космополиты» было неточным: космополитизм обычно связывается с широтой взглядов, терпимостью и противопоставляется узости национализма. В 1940-х годах евреи, деятели культуры были знатоками и патриотами местного искусства, но их лишали права его представлять, значит, они были «безродными патриотами». У них крали родину. Это явление, которое можно так и назвать по-гречески «клептопатрия». Их большие ожидания были сокрушены.