ПОСЛЕДНИЙ АДРЕС

Сергей Пархоменко оказался в Ка- лининграде на общественном меро- приятии «Постинтеллектуаль- ный форум имени Кафки и Оруэлла». Как же было не воспользоваться случаем, чтобы спросить известно- го журналиста и издателя о «сути событий». Но среди многочислен- ных злободневных тем для разгово- ра мне показался особо интересным исторический проект «Последний адрес», которым занимается мой собеседник. – Сергей Борисович, расскажите, в чем суть проекта? – Это такой народный мемориаль- ный проект. Это памятник, который не представляет из себя статую. Он представляет из себя совокупность маленьких металлических пластин размером с почтовую открытку 11х19  см, которые устанавливаются на фасадах домов, где жили люди, подвергшиеся политическим ре- прессиям. Не только сталинским: есть, например, такие люди, которые были расстреляны в 1918  г. или, на- оборот, позже – в 1950-е гг. – Давайте сразу скажем, что проект этот задуман по образцу, который хорошо знаком тем, кто живет или бывает в Германии. Речь идет о «Камнях преткновения» («Stolpersteine»)  – проекте немец- кого художника Гунтера Демнига, инициированном с целью напоми- нать людям о судьбах жертв нациз- ма, о тех, кто был убит, депорти- рован или вынужден был пойти на самоубийство. – Да, конечно, но этот проект ре- ализуется не только в Германии. Эти покрытые латунью булыжники с именами людей, возле домов, где они жили, можно увидеть во мно- гих европейских городах. Наш про- ект, задуманный по примеру «Кам- ней преткновения», реализуется с 2014  г., к этому моменту на евро- пейских улицах уже лежало около 50  тыс. камней с именами. Сейчас нам поступили 2500  заявок из раз- ных мест. Проект замечателен тем, что строится гигантский памятник размером с Россию. Теперь это даже больше, чем Россия, потому что к проекту присоединились Украина (см. стр.  25) и Чехия, вот-вот будет что-то делаться в Грузии, Румынии, Латвии, Молдове. И всё вместе – это такой огромный мемориал, смысл которого в том, чтобы организовать людей, которые желают это знать, которые про это разговаривают, которые хотят рассказать об этом своим детям. Чтобы повесить такую вот маленькую штучку, нужно до- говориться с жильцами дома, иначе они потом ее просто отвинтят, если мы не поговорим с ними, не объяс- ним им и не убедимся в том, что они с этим согласны. И в процессе этих разговоров происходят важнейшие вещи для понимания того, что такое история. Прежде всего мы понима- ем, что в той истории, к которой мы привыкли еще со школы, нет людей. Люди не умеют разговаривать про отечественную историю, про ее тра- гические моменты, например эпоху больших репрессий. Они разговари- вают с космической дистанции, они разговаривают про геополитику, Вторую мировую войну, индустриа- лизацию, коллективизацию, проти- востояние систем, у людей есть мно- го наговоренных про это слов, много мыслей, где-то слышанных, сложив- шееся мнение, и с этими инструмен- тами они заняли какую-то позицию. Они стали сталинистами или, наобо- рот, антисталинистами. Им нравится или не нравится, они согласны или не согласны, они одобряют или осужда- ют... И вдруг к ним приходит человек и говорит: «А Марья Семеновна?» – «Чего?» – «Здесь жила Марья Семе- новна».  – «Какая Марья Семенов- на?» – «Марья Семеновна Морозова, жила вот в этой квартире». И начина- ет рассказывать историю Марьи Се- меновны Морозовой, которая жила в этой квартире, которая была мо- нахиней Страстного монастыря, по- том Страстной монастырь закрыли и разрушили. Она, будучи совершенно беспомощным человеком, потому что с 14 лет жила в этом монастыре, ока- залась на улице, не придумала, что ей делать, отправилась санитаркой в ту- беркулезную больницу (вон она – ту- беркулезная больница, по-прежнему на углу этой улицы до сих пор тубер- кулезный диспансер), она работала в этой больнице, но поскольку была религиозная тетенька, то у себя в комнате (а она снимала комнату в этой квартире) собирала таких же выгнанных из Страстного монастыря монахинь, и они что-то там друг дру- гу читали вслух. А потом ее забрали и расстреляли за религиозную про- паганду. «Так вы как насчет Марьи Семеновны?» И тут выясняется, что Марья Семеновна все сметает на сво- ем пути. Абсолютно разрушает при- вычный способ понимания истории. Вдруг во всю эту фигню вламывается живой – увы, не живой в данном слу- чае, но существовавший физически человек – со своей судьбой, с именем, с лицом, с адресом, и возможно, что это мой адрес, что это моя квартира, где жила Марья Семеновна. – Мы с вами беседуем в Калинин- градской области. Вы не задумывае- тесь о том, что этот российский ре- гион уникален тем, что здесь могут быть основания для установки как «камней преткновения», так и та- бличек «Последнего адреса»? – Такой город в России уже есть – это Орел. Оттуда были поданы заяв- ки как нам, так и Гунтеру Демнигу. Кстати, аналогичная ситуация в Пра- ге: там есть знаки и того и другого проектов. – Там, видимо, речь шла о евреях, погибших в период оккупации. В Кёнигсберге же нацистская власть преследовала своих сограждан. Из- вестны, например, имена учителей местной еврейской школы, депор- тированных в лагерь смерти Ма- лый Тростенец под Минском. Вот о жертвах сталинских репрессий в послевоенной Кёнигсбергской, а с 1946  г.  – Калининградской области известно меньше. – Если у кого-то есть желание, нуж- но обращаться в архивы. Установка памятной таблички предусматрива- ет инициативу частных лиц, но факт, о котором она напоминает, должен быть проверен и подтвержден доку- ментально. – А как вы решаете, кто достоин и кто не достоин таблички? – Знаете, когда начинался проект «Последний адрес», сразу возник вопрос: а что мы будем делать с па- лачами и сволочами. Ведь за каж- дой табличкой есть живой человек, который написал письмо: вот мои 4000  руб.  – это стоит 4000  руб., мы их не сразу берем, но человек дол- жен подписаться, что если все будет хорошо, если удастся договориться с этим домом, он сделает взнос... Так вот, есть живой человек, который скажет: «Вот мой дедушка. Он был убийцей, он сам лично расстреливал в затылок, а потом его репрессиро- вали, затем реабилитировали, по- тому что он не был ни японским, ни венгерским шпионом, и приговор, по которому его расстреляли, в свою очередь совершенно абсурден». И вот мы говорили друг другу, когда это все начиналось, что придут тол- пы людей и скажут: «Моему дедушке тоже это положено». И что с ними делать? Как мы будем прогонять их, отказывать? С какой мотивировкой? Они имеют право! Человек реабили- тирован, он невиновен, это призна- но Верховным судом СССР еще в то время. Мы очень долго на эту тему дискутировали, но никто не пришел с требованием увековечить память палачей и сволочей. Ну, почти никто... У нас есть 2500 заявок, из них таких, где есть о чем разговаривать, ну, пять- семь. А почему? Потому что люди пе- ремещаются с космического уровня обсуждения про коллективизацию, индустриализацию и мировую войну на человеческий уровень. – Среди имен на табличках «По- следнего адреса» должно быть не- мало еврейских, ведь сталинские репрессии особенно интенсивно за- трагивали интеллигенцию, сто- личных жителей, среди которых в те годы было особенно много наших соплеменников. К тому же в интел- лигентных еврейских семьях обычно хорошо помнят свих предков. – Это так. Вот, например, в феврале этого года на доме № 11 по Загород- ному проспекту в Санкт-Петербурге была установлена табличка с именем физика Матвея Петровича Брон- штейна. 31-летний профессор ЛГУ был расстрелян в феврале 1938  г. за «террористическую деятельность» (см. «ЕП», 2016, № 12). – Это зять Корнея Чуковского? – Да, муж Лидии Корнеевны Чу- ковской. Там при размещении на- шего знака возник вопрос: на доме, где жил Матвей Бронштейн, уже установлена мемориальная до- ска – он ведь был великим ученым, у него были ученики, ставшие вы- дающимися физиками, его называ- ют «несостоявшимся российским Эйнштейном». Но вместе с его родными мы пришли к выводу, что табличка «Последнего адреса» все же уместна. – Расскажите еще о каком-нибудь еврейском «Последнем адресе». – К нам обратилась с просьбой по- чтить память раввина Шмариягу Лейба Медалье его правнучка Анна. Главный раввин Москвы был рас- стрелян 26 апреля 1938 г. – Я читал об этом. Расстреляли сразу после Песаха. А незадолго до этого жена раввина обращалась к Кагановичу с просьбой разрешить передачу в тюрьму мацы и кошерных на Песах продуктов. – Когда мы стали искать последний адрес раввина Медалье, нам показали улицу в Лосиноостровском районе Москвы, где когда-то жили в основ- ном евреи. Там был даже кошерный мясной магазин, куда ездили за мясом со всего города. Выяснилось, что дом, где жил раввин, несколько десятиле- тий назад снесен, так что табличка была установлена на одном из близле- жащих домов. На церемонии откры- тия были представители Федерации еврейских общин России, Российско- го еврейского конгресса, посольства Израиля. – А были ли акты вандализма в отношении табличек «Последнего адреса»? – Практически нет. – Приходилось ли сталкиваться с сопротивлением властей? – Нет никакого централизованно- го отношения ни к этой тематике, ни к этому конкретному проекту. Есть более или менее тупые, более или менее злобные местные чиновники. Чему противостоит начальник, пыта- ющийся удержать историю в руках? Появлению человека с лицом и име- нем внутри истории. Это не нужно начальнику, он этого боится. Беседовал Виктор ШАПИРО P. S. Уже после нашей беседы СМИ сообщили, что 16  августа суд в Архангельске оштрафовал на 15 тыс.  руб. местного координатора движения «Последний адрес» Дми- трия Козлова за установку памятной таблички на «доме Вальневой»  – старом здании, признанном памят- ником культуры. Иск инициировала инспекция по охране объектов куль- турного наследия Архангельской области. Ее глава Анна Ивченко за- явила в суде, что у нее «обливалось кровью сердце» при виде того, как табличку, сообщающую, что в этом доме жил расстрелянный в 1938  г. слесарь Игнатий Безсонов, прикру- чивали на деревянную стену дома четырьмя шурупами.