Новое время #13, 1999 г.
Валерия Новодворская
Сияние небытия
Никита Михалков хотел снять плохой фильм. Кажется, для этого было сделано все: дурацкая, кабацкая реклама; премьера с министрами и премьерами (вице- и просто так); русский подстрочник к исконно английскому тексту, разговоры о каком-то усатом одеколоне (то ли усы им пахли, то ли, наоборот, он сам усами пах); из бабушкиного сундука появилась даже замашная национальная идея второй свежести, изъеденная молью, несмотря на нафталин. Зрителям было обещано, что, войдя а кинотеатр сирыми и убогими от бездолья нашей жизни, они попадут в волшебный Иванушкин котел и выйдут гордыми за свой народ и свою историю.
Наслушавшись этих ужасов, образованная публика решила на фильм не ходить, от греха подальше. А если кто из журналистов и пошел (по долгу службы), то под впечатлением режиссерских сеансов психоанализа и тех самых благоуханных усов, похоже, на экран не смотрел.
И критики дружно осели в редакциях, и написали рецензии на убогие аннотации маэстро и на его отменные усы, что в сочетании и дало сплошную ругань про кич, пошлость, национализм и боевик с голливудским уклоном.
А зря они на экран не смотрели. Потому что фильм не имеет не только никакого отношения к режиссерским ламентациям и восторгам, но и к самому-то Михалкову, сыну своего отца и брату своего брата, никакого не имеет отношения. Хочешь поставить плохой фильм - убери из него свой дар ретранслятора, свой магический кристалл, а стряпай яичницу вроде "Белого солнца пустыни". А здесь хотел Никита Михалков поставить плохой фильм в виде вышитой рубашки и плисовых сапожек для руцких, бабуриных, Лужковых, а вместо этого получилась великая и грозная антиистория России. Приговор из горящего куста.
Так с маститым автором уже бывало. Он два очень страшных фильма уже ставил: "Обломова" и "Утомленных солнцем". Два сонета. Первый - о пошлости и скудости успешных деловых людей и о человеческом, нежном, ни на что не пригодном таланте праздного лежебоки, лентяя, почти растения. Второй - о победной мощи сталинизма, которому нет ни преград, ни альтернативы в рабьих душах его друзей и его врагов.
Соавторство в "Жестоком романсе". А там артистизм, талант, жар души, оригинальность, любовь и нежность, нетипичность даже - орудия пытки и инструменты казни. А широта души - ворота в погибель для окружающих. Чтоб мимо не прошли.
И вот Никита Михалков, который никогда не ведает, что творит ("Таков поэт. Как Аквилон, что хочет, то и носит он"), поставил совершенно крамольный фильм, почище откровений сорока тысяч Чаадаевых, Кохов, Бжезинских. Он не хотел, конечно. Он хотел "за здравие ближних далеких". А у него получилось - за упокой. "И в память друзей одиноких, почивших в могилах немых".
Этот фильм о русской антиистории пребудет в веках. Такой вот "надежд погибших и страстей несокрушимый мавзолей". Наших надежд, наших. Мы думали, что что-то в 1917 году потеряли. Что было, что терять. Мы хотели даже поискать это и найти. А Никита Михалков доказал, что у нас ничего не было. Не было истории, слышите? Кроме куполов, саночек, бараночек, пирогов, гимназисток румяных и прочих лубочных картинок.
Это не у режиссера в картине лубок, что еще можно было бы пережить, наплевать и забыть. Это история XIX века, Серебряного, лучшего, заветного, просвещенного - сплошной лубок. Так ее видели современники. Образованное сословие. То, которое призвано вести, хранить, удерживать от падения в бездну, защищать.
Не верите Михалкову, потому что у него репутация человека несерьезного и неглубокого? Ладно, тогда давайте соберем консилиум. "Вот стоят у постели моей кредиторы"... Только безо всякой реструктуризации долгов. Сплошной дефолт. Продать только нечего. Все давно продано, и сами мы запродались. То ли постельничьи и окольничьи при коммунистах, то ли коверные для остального человечества, то ли экспонаты кунсткамеры где-то между мумией Тутанхамона и стульями из дворца...
Бунин, Куприн, Алексей Николаевич Толстой - довольно свидетелей и летописцев? Они-то политикой не занимались, в президенты попасть и не чаяли...
Фильм начинается с мороза и баранок. Целой связки. Это не кич, хотя баранки буквально суют нам под нос. Это эпиграф. Баранки сакральные, культовые. Баранки и балы, и первая любовь к американской Настасье Филипповне, униженной, оскорбленной и порочной, и дуэли, и Июлитвы, и Богом данный нам царь-государь, и блины, и икра. В сущности, это почти экранизация "Юнкеров" Куприна.
"О, языческое удельное княжество Москва! Она ест блины горячими, как огонь, ест с маслом, со сметаной, с икрой зернистой, с паюсной, с салфеточной, с ачуевской, с кетовой, с сомовой, с селедками всех сортов, с кильками, шпротами, сардинами, с семушкой и с сижком, с балычком осетровым и с белорыбьим, с тешечкой, и с осетровыми молоками, и с копченой стерлядкою, и со знаменитым снетком из Белого озера". Вот о чем вспоминает в Париже, в эмиграции, Александр Иванович Куприн. И не с голодухи. Просто это - самое яркое впечатление. И не у него одного. Что вспоминают, уплывая в Константинополь, в изгнание, на корабле близ Босфора герои Алексея Николаевича Толстого?
"- А помните Яр, московский? Эх, ничего не умели ценить, батенька! Храм! Шесть холуев несут осетра на серебряном блюде. Водочка в графинчике, и сам графинчик инеем зарос, подлец. Расстегай с вязигой, с севрюжкой при свежей икорке..." ("Похождения Невзорова, или Ибикус").
Не перепутали ли русские литераторы Родину с блинной или рестораном? Не оттого ли Куприн вернулся и припал к стопам Советов, что дальше Невского не заходил. Не оттого ли А.Н.Толстой стал на них работать самым подлым образом, что и блины, и осетры для особо приближенных к комиссарам особ оказались вполне доступны и после 1917 года?
Хрустальная люстра похуже голубой чашки. Ее так легко разбить злым террористам, которые кого-то взрывают в начале фильма, которых истово, но бестолково ловят юнкера, а один из юнкеров, наш герой, поймает, но отпустит, поверив, что "он больше не будет". Хрупкая, нежизнеспособная, беззащитная человеческая элита - элои - отпустит морлоков в их колодцы, к их машинам, ножам и котлам злобных ночных работ. Только не белых, как у Уэллса, а красных. Сверкающее созвездие хрустальных люстр в кадре - не случайность. Это образ хрупкой, эфемерной России, растаявшей, разбившейся вдребезги. Медведи с картами и лентами, цыгане с кольцами в носу. Или наоборот. Неважно. Не карнавал - карнавализация. Последний день Помпеи. Полуголые мужики, с унылой злобой под гармонь тузящие друг друга. Зачем? Сами не знают. Злоба, скрывающаяся за сказочным простодушием и материнской заботой денщиков, кучеров, горничных, нянюшек и мамушек. И выплескивается эта страшная, тупая злоба под видом национального обычая на лед.
Да, царя любят. Какой цветник чувств! Представители тех же обреченных элоев.
"...высясь над толпою, показывается царь. Он величествен. Он заслоняет собою все окружающее. Он весь до такой степени исполнен нечеловеческой мощи, что Александров чувствует, как гнется под его шагами массивный дуб помоста. ...И в то же время юнкер постигает, что вся его жизнь и воля, как жизнь и воля всей его многомиллионной родины, собралась, точно в фокусе, в одном этом человеке... и получила непоколебимое, единственное, железное утверждение" (Куприн, "Юнкера"). Да, многие любили, и многие погибнут за эту любовь, но "многие" будут меньшинством.
Эта ли страна будет добивать штыками "царскосельского ягненка - Алексия" и девочек-княжон? Не эта, которая в фильме. Та, которой там нет, которой не знали ни Куприн, ни А.Н.Толстой, ни Бунин - до "Окаянных дней", ни Никита Михалков, ни мы.
В фильме просторно, - говорят критики. Еще бы! В фильме есть сцена и партер, есть декорации, которые рухнут в один день. А кто сидел на галерке, кто ходил по улицам темным, кто держал камень за пазухой и нож за голенищем? Их в фильме нет. И тогда еще не было, и теперь мы видим только разведчиков этой Орды - неизвестного нам народа. Хозяина нашей жизни и смерти.
Ибо настоящий мир, пусть даже жестокий и зловещий, всегда прочнее альбома с нарядными картинками из мелованной бумаги, театра марионеток; розовой мечты, как бы благородна и возвышенна она ни была. Прекрасный игрушечный мир не смог сопротивляться жестокой реальности. Как блоковский ангелочек. "Сначала тают крылья крошки, / Головка падает назад, / Сломались сахарные ножки /Ив сладкой лужице лежат"...
Ведь и Куприн присягал Государю! И изменил. А сколько было полковников Турбиных и Мышлаевских, которые или сдали свою шпагу, или предложили ее большевикам?
Мир антиистории, придуманный вовсе не Михалковым, слишком иррационален, чтобы выжить. Когда легче признаться в умысле на жизнь Великого Князя, чем отказаться от обманувшей тебя мечты... Слишком много идеала, слишком мало рацио. Как у князя Мышкина и гаршинских героев. Значит, надолго не хватит. Этот нарисованный мир запойных генералов, былинных царей, отроков-идеалистов, князей-меломанов не оказался способен на упорную ненависть,растянутую на десятилетия. Он не сумел даже отомстить.
Мир, который выдумала себе русская элита, вовсе никогда не существовал. Может быть, поэтому мой предок-ренегат стал из тайных советников эсдеком, а сын его пошел в конницу Буденного? Вот каким представляли себе юнкера Куприна русского солдата: "Идет полк с музыкой, - земля под ним дрожит и трясется, идет и бьет повсюду врагов Отечества: турок, немцев, поляков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может понять и сделать русский солдат: укрепление соорудить, мост построить, мельницу возвести, пекарню или баню смастерить".
Этот солдат линчевал в 1918 году офицеров и тиранил своих узников, несчастную царскую семью?
А как видел Бунин мужика? "Как хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем, под густой и музыкальный благовест из села, умыться около бочки и надеть чистую замашную рубаху... ...а потом еще обед у бородатого тестя, обед с горячей бараниной на деревянных тарелках и с ситниками, с сотовым медом и с брагой, - так больше и желать невозможно!" Эти мужики жгли блоковскую библиотеку, выбрасывали из окна рахманиновский рояль и делили имущество раскулаченных соседей?
И этот мир статичен, и подлинный, и мнимый. Критики никак не могут понять, почему в фильме так выглядит обычная бензопила? А это западный прогресс, американская техника, НАТО - все равно ненавистное и морлокам, и элоям, и господам славянофилам, и черносотенцам. Они так этот прогресс видят: с крючьями, как в аду. Пусть лучше "под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги". Вечное, мертвое море. Штиль.
И логика здесь не помогает. Мы вот говорим, что НАТО - полезное и вовсе не опасное, а им все крючья в нем мерещатся и топоры.
Зал вокруг меня сидел тихо, всхлипывал и, по-моему, думал, где бы утопиться. Если единственный плод и поросль России может выжить только за океаном, своим стоицизмом и бесшабашностью приучая сержантов армии США любить Моцарта, то что же делать еще?
Никита Михалков поставил великий фильм о сиянии небытия, о той истории, которую мы себе придумали, о той, что проклята и забыта.
И еще зрители опять вспоминали Куприна, на этот раз рассказ "Попрыгунья-стрекоза". "Вот стоим мы, малая кучка интеллигентов, лицом к лицу с неисчислимым, самым загадочным, великим и угнетенным народом на свете. Что связывает нас с ним? Ничто. Ни язык, ни вера, ни труд, ни искусство. В страшный день ответа, что мы скажем этому ребенку и зверю, мудрецу и животному, этому многомиллионному великану?"
В последний раз надо будет найти адекватный ответ. Надо научиться драться за свои миражи и свои игрушки.
Комментариев нет:
Отправить комментарий