ХОЛОКОСТ И ЕВРОПА СЕГОДНЯ

Про Холокост и сегодняшнюю Европу

Вдоль книжной полки

Сергей Костырко

Алла Шаховская. «Я прошла Освенцим». Под редакцией Л. Г. Прайсмана, М. Астиной. М., Центр и Фонд «Холокост», МИК, 2015, 104 стр., 500 экз.

Закавыченную фразу в названии этой книги следует читать буквально – у книги как бы два автора, и один из них, Берта Сокольская (1921 – 2004), рассказывает о своей жизни, в которой сначала было еврейское гетто в польском Белостоке, а затем – Треблинка, Майданек, Освенцим. Чудом избежавшая смерти, поселившаяся после войны в СССР, в Ялте, где она жила отгороженной от мира, ее окружающего, своим еврейско-польским происхождением и фактом «пребывания на вражеской территории», сомнительным в глазах советских граждан; наконец, и это главное, отгороженная самим опытом своей жизни, то есть знанием, что могут люди делать с людьми, Берта Сокольская единственным слушателем своих рассказов о пережитом выбрала дочь. Детство и отрочество Аллы Шаховской, имя которой на обложке книги, проходило под рассказы матери о гетто и немецких концлагерях. Дочь стала магнитофонной лентой, на которой Сокольская записывала свое послание. И вот, через десять лет после смерти матери, дочь села за «расшифровку» ее эпопеи, сопроводив воспоминания матери выразительно написанным портретом самой Берты Сокольской, а также – во второй части книги – продолжив историю матери уже своей историей – историей борьбы еврейских активистов начала 1980-х за право выезда из СССР.

Формально книга эта должна была бы числиться по ведомству семейных мемуаров, но уже сам материал этих частных мемуаров делает их явлением отнюдь не частным. Книга эта – обращение к проблеме Холокоста. К проблеме, которую нынешняя Европа так и не научилась воспринимать как зеркало. Холокост, то есть планомерное, идеологически обоснованное тогдашними «мыслителями» умерщвление миллионов людей, случился в центре Европы ХХ века, в одной из самых культурных стран тогдашнего мира -– Германии. При молчаливом согласии на него почти всех европейцев (лицо сохранили только Болгария и Дания, отказавшиеся отдать своих евреев Гитлеру). Вот это дикое сочетание традиционной европейской культуры, сказавшейся, как минимум, в технологической продвинутости и организованности «процесса», с чудовищным содержанием его, по-прежнему требует своего осмысления, именно осмысления, а не отгораживания от проблемы с помощью героико-мелодраматических голливудских киноподелок на темы Холокоста. И осмысления на том уровне, на котором проблему эту поставила история.

Книга Шаховской не претендует на исчерпание темы, более того, автор почти не позволяет себе комментариев к рассказываемому. То, что делает она в своей книге, это дача свидетельских показаний. Но дело здесь уже не в авторских стратегиях, – дело в материале, к которому обратилась Шаховская. А также в контексте, в котором появилась книга.

Та форма подачи материала, которую выбрала Шаховская, – без излишней эмоциональности, без публицистических отступлений, а как бы «просто рассказ», «просто констатация» – это, по сути, формулирование в очередной раз все того же вопроса: что это было? Почему это могло быть? Что в ментальности современного человека, наследника европейской цивилизации сделало неизбежными вот эти акты глобального зверства? (употребление слова «зверство» здесь, увы, риторический штамп, поскольку найти в устройстве животного мира аналоги тому, что делали европейцы, не только немцы, друг с другом во время войны, бывает очень даже непросто).

В этой книге очень важна повествовательная интонация старшей Сокольской (а Шаховской удается воспроизвести интонационный строй речи матери) – интонация как бы бесстрастная. Противоестественно бесстрастная. Для нас. Но в отличие от нас Сокольская, юность которой прошла в гетто, а затем в немецких концлагерях, устройство лагерной жизни воспринимает не как что-то исключительное, как противоестественное, а как норму жизни, отведенную евреям просвещенными европейцами. В той жизни, которая формировала ее, быт концлагеря воспринимался Сокольской еще и как именно быт. Повседневность. Ну вот, скажем, сцена в поезде, который перевозит евреев из одного концлагеря в другой: очередь к женщине, у которой оказалась бритва; за бритву эту чуть ли не дерутся, бритва – это возможность перерезать себе вены, чтобы избежать другой, более мучительной и страшной смерти в газовой камере, которая ждет их в месте прибытия. Или другая, тоже «сугубо бытовая» история: родители-евреи, прячась от немцев, зажимают плачущему ребенку рот, чтобы их не нашли по плачу, ребенок задыхается. В изложении Сокольской это не кинострашилки, которые потом легко вымываются из сознания последующей за ними телерекламой парфюма или модного курорта. Шаховская, воспроизводя эти рассказы, как бы продолжает формулирование все того же вопроса: почему так было?

Ну и естественное продолжение этого вопроса: кто должен нести ответственность за произошедшее? Только ли «практики», от Гитлера до истопников в лагерных крематориях? Или сюда нужно включить (а, возможно, и на первых ролях) тогдашних «просветителей» немецкой нации? Идеологов нацизма, включая знаменитых философов? Дело в том, что проблема эта историей не снята, напротив, она только набирает вес – с развитием уже сегодняшних технологий жизни ответственность идеологов вырастает в геометрической прогрессии. Ну а идеологи сегодня, увы, по сути, все те же – почитайте нынешних публицистов, особенно левого толка, послушайте телекомментаторов, воспроизводящих в нынешнем изводе пропагандистские штампы Геббельса и Розенберга.

И здесь нужно сказать несколько слов о контексте, в котором появилась книга, и о неожиданных (как бы неожиданных) пересечениях этой ситуации с общим сюжетом книги Шаховской. Первая часть ее книги это история Берты Сокольской, то есть Холокост. Вторая часть книги – история борьбы Аллы Шаховской и ее мужа, историка Леонида Прайсмана за право выезда из СССР в самом начале 80-х; история, которая завершается выездом в Израиль. Сюжет этот представляет собой еще и сюжет тысяч и тысяч нынешних граждан Израиля: еврейские гетто в Европе 30-х-40-х годов прошлого века, Холокост и как логическое завершение процесса – Израиль. Если обратиться к истории Израиля, то выясняется, что сама история заселения евреями Палестины в XIX-XX веках делится на алии, то есть волны беженцев из Европы, и каждая алия – это, как правило, след очередной волны еврейских погромов в Европе; ну а последний – всеевропейский – погром, растянувшийся на шесть лет войны, сделал неизбежным возникновение Израиля. И если Европа действительно готова покаяться в Холокосте, то она не имеет морального права не признавать Израиля. Это части единого процесса. Но нет. Нынешняя антиизраильская (антисемитская) риторика в Европе, особенно у левых «мыслителей», повторяю, все та же. И соответственно ей – та же практика европейских политиков. Необыкновенно выразителен эпизод с так называемым «Маршем единства», в котором приняли участие лидеры европейских стран в ответ на теракт, совершенный исламскими террористами в редакции «Шарли Эбдо» и в еврейском магазине. Вроде как – да, вот оно – единение, вот она – «Европа, встающая с колен». Но это если не обращать внимания на некоторые «детали» этого сюжета, скажем, на настоятельную просьбу не принимать участия в этом марше, с которой президент Франции обратился к премьер-министру Израиля. Для европейских лидеров гораздо важнее было участие в марше лидера Палестины. Вот контекст, в котором появилась эта книга.

Тому, кто уже прочитал книгу, может показаться, что я «гружу» ее содержанием, к которому автор специально не обращается (природа европейского антисемитизма, нынешняя антиизраильская риторика в Европе и т. д.). А книга Аллы Шаховской между тем написана, несмотря на ее материал, легко, свободно, раскованно, с юмором. Автор не придавливает читателя угрюмостью и безвыходностью своего повествования. Нет, книга читается легко, но это отнюдь не признак облегченности в подаче темы. Это уже вопрос мужества, с которым сам автор смотрит на свой материал и которым наделяет, в свою очередь, читателя. Боль и преодоление боли здесь – не столько содержание книги, сколько то, чем эта книга писалась.

27.03.15 14:45