ДРУГАЯ РОССИЯ

  Ничего не могу с собой поделать - я скучаю по городам, где побывал когда-то. Странная такая ностальгия по месту, где не родился, не учился и не влюблялся. Словно оставляешь в этих городах и поселках частицу самого себя. Вот увидел в Интернете новый памятник Чехову на набережной Таганрога и вспомнил свои заметки об этом городе. За прошедшие с тех пор четыре года многое, конечно, изменилось в Таганроге.... Вот и Чехов, словно спустился с высокого постамента старого памятника и присел на скамью у моря. Честное слово, я бы еще раз побывал в Таганроге, чтобы посидеть рядом с ним...

 В тот год и этого памятника в Таганроге не было - великой Фаине Раневской.  Памятник получился тоже "домашний", теплый, словно кадр из старого фильма и тоже без постамента. Это так правильно, что в России памятники спустились к людям. Итак...

ДРУГАЯ РОССИЯ.

Москва ныне – огромный мегаполис, обезумевший от алчности. Каждый свободный метр городского пространства заполнен рекламой. Гигантские супермаркеты сами похожи на фантастические города, где купить можно абсолютно все. Древняя столица похожа на вечного неудачника-бедняка, вдруг напавшего на золотую жилу. Деньги! Деньги! Деньги! Ничего, кроме денег! Темп, скорость. Быстрее урвать свое и чужое. Не успел – пеняй на себя. Чудо изобилия как внезапно началось, так может внезапно и кончится.

 Понеслась «птица-тройка». Куда? Неведомо. Зачем? Непонятно. Чем все это кончится? Бог знает.

 Отсюда и цены в Москве. Даже не спекулятивные, а просто воровские цены – никакого отношения к подлинной стоимости товара не имеющие. Москва сегодня – самый дорогой в мире город. Вал денег, рухнувший на столицу, и сами деньги обесценил, превратил их в особую, столичную «валюту»: рубль в остальной России – одно, в Москве рубль – совсем другая денежная единица. Его и нет рубля-то. Ничего на рубль не купишь. Есть десятки, сотни, тысячи, миллионы…

   Жарко, в центре столицы попросил бутылочку минеральной воды. Принесли, взяли 150 рублей за двести граммов сомнительной жидкости. Всего лишь два дня тому я был в другой России, в южном городе Таганроге, где большой, отлично испеченной пирожок с доброй порцией мяса, стоил четыре рубля.

 Понять это трудно. Как могут в одном и том же государстве цены на один и тот же товар разниться в десятки раз. Мне скажут: зарплата виновата. В твоем Таганроге доходы не те. Ерунда! Ну, в два раза меньше получает рабочий или служащий на заводе, ну, в три, но не в десять же раз. Нет, как всегда, экономика России – загадка – загадок. Тревожная, однако, загадка.

«Я страшно испорчен тем, что родился и вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль», - писал Антон Павлович Чехов. Скромен был классик. Не очень-то среда его «испортила». Во что превратятся нынешние жители Москвы, не столь одаренные, трудно сказать.

 Ладно, оставим столицу в покое. Я в другой России, в благословенном городе Таганроге, где пирожки с мясом стоят 4 рубля, а связка отлично высушенной воблы из 20 штук – 50 рублей, то бишь ДВА доллара. Все так, но я не приехал в этот замечательный город жевать пирожки, пить пиво и закусывать воблой, а должен снять два документальных фильма: просто о Таганроге и Таганроге Антона Павловича Чехова.

 «Я люблю Чехова, - писал в своем дневнике Евгений Шварц. – Мало сказать люблю – я не верю, что люди, которые его не любят, настоящие люди. Когда при мне восхищаются Чеховым, я испытываю такое удовольствие, будто речь идет о близком, лично мне близком человеке»… Что можно добавить к этим  словам? Я заочно любил город Таганрог, потому что в нем родились Антон Павлович Чехов и Фаина Георгиевна Раневская. И, видимо, по этой причине работа в Таганроге спорилась.

 В общем-то, это веселое, подвижное, живое занятие – снимать документальное кино. Ты не скован сценарием и давним замыслом. Ты похож на путешественника, открывающего для себя совершенно новые земли, неведомые страны.

 Я слишком долго прожил в Израиле, чтобы легко, без проблем вписаться в жизнь российской провинции. Путешественник, как правило, беззащитен и боится беспричинной злобы, ненависти туземцев. Он помнит о судьбе несчастного Кука. Вот и не без опаски взялся за предложенную работу.

 Ценами в Таганроге я был удивлен не меньше, чем полным отсутствием похабной граффити  в самых запущенных местах города и призывов «Бить жидов!». Ну, не озабочен этот город всероссийской морокой. Настенных и заборных надписей было сколько угодно, но почти все они носили характер страстного, любовного послания – и только.

 Впрочем, и это понятно. Нигде в мире я не видел такого количества юных красавиц. И здесь  вспоминал Чехова: «Хорошеньких много…. Большинство здешних девиц сложено хорошо, имеет прекрасные профили и не прочь поамурничать… Не дурны, не глупы, но я равнодушен, ибо у меня катар кишок, заглушающий все чувства» - так писал двадцатисемилетний Чехов, что мог сказать бедняга-режиссер, оказавшись в Таганроге без катара кишок, но в весьма почтенном возрасте.

 Ладно, вернемся к другим, «фундаментальным» открытиям.  Знал  и раньше, что стоит в Таганроге замечательный памятник Петру Великому – отличная работа Матвея Антокольского, но понятия не имел, что памятник этот большевики в двадцатых годах убрали с глаз долой, но, слава Богу, не уничтожили, а фашисты в годы оккупации поставили на место. Видать, ничего не знали о «расовой неполноценности» давно почившего автора монумента. Город освободили. К тому времени отношение к некоторым царям стало иным. Петра не стали прятать от публики, но перенесли на новое место, поближе к морю, именно туда, где мечтал увидеть первого императора Антон Павлович Чехов. Это он, добрый знакомый Антокольского, и был инициатором самого значительного украшения города.

 Памятнику Александру 1 (произведению Ивана Мартоса) повезло меньше: его не только свергли, но и уничтожили. Как там у другого Александра – Пушкина: «Властитель слабый и лукавый….Враг труда». Переплавили пролетарии «врага труда» на дверные ручки, но, к счастью, макеты отливок  сохранились. Пришли другие времена, маятник качнулся, Александра отлили заново и поставили у Городского банка. Так «враг труда» стал «другом денег». Нет, Таганрог  - город полный скрытого и явного юмора.

 Пропитанный добрым солнцем юга Антоша Чехонтэ сочинял простые и веселые рассказы. Север, дожди, холод, болезнь - и творчество Антона Павловича Чехова стало печальней… Печальней и мудрей.

 Вот уже лет тридцать читаю и перечитываю письма Антона Чехова, всегда обращая внимание на «еврейские следы» в его переписке. Вот прочел: «… в Таганроге, кроме водолечебницы Гордона, будет еще водопровод, трамвай и электрическое освещение. Боюсь, что электричество не затмит Гордона и он долго еще будет лучшим показателем таганрогской культуры».

  Пожалуйста, перед нашей съемочной группой «лучший показатель»: Областная, физиотерапевтическая больница, основанная Давидом Марковичем Гордоном. Он заведовал этим учреждением до 1931 года, года кончины. Снимаем бюст Гордона, коридоры, палаты больницы, новейшее оборудование в водолечебнице. Местный врач клянется, что именно на этом месте стояла чугунная ванна, в которой не раз поправлял свое здоровье классик, а рядом с ванной сидел Давид Маркович и они вместе мечтали о том времени, когда в Таганроге появятся упомянутые трамвай и водопровод.

  Чехов часто доверял свою неверную плоть врачам – евреям. Из воспоминаний Исаака Альтшуллера: земского врача, лечившего Чехова: «В этом сыне мелкого лавочника, выросшего в крайней нужде, было много природного аристократизма, не только душевного, но даже и внешнего, и от всей его фигуры веяло благородством и изяществом». Интересно, что сын Альтшуллера – Григорий Исаакович лечил Марину Цветаеву и принимал у нее роды. Выходит, еврейский след в русской литературе не ограничивается именами замечательных писателей и поэтов.

  Но вернемся в Таганрог. Все нынче в наличии: и трамвай и электричество. Только вот разница между светом на улицах и светом в душах человеческих по-прежнему слишком велика. Чехов – пророк совершенства рода людского, облагороженного техническим достижениями – давно скончался. Чехов – писатель «жил, жив и будет жить». Читаю новейшее сообщение в Интернете:  «Как сообщает пресс-служба филиала "Московская железная дорога" (МЖД) ОАО "Российские железные дороги", задержка поездов связана с хищением 20 м сигнального кабеля на 5-м км Горьковского направления». Ну, как здесь не вспомнить чеховских мужичков, откручивающих на железке гайки для грузила.

 Много в Таганроге бомжей. Несчастных этих всегда тянуло на юг, к теплу, особенно в преддверье зимы. Рабов не встречал, но, если верить российскому телевидению, именно в Таганроге существует невольничий рынок.  

 Возможно, но не было у меня желания грузить душу и сердце тяжкой стороной городского быта. Криминал там под жестким контролем. Один раз мы снимали ночной Таганрог без всякой охраны и не ощутили агрессию среды. В сегодняшней  России подобное дорогого стоит.

 Вернемся к «еврейским следам». Улица Фрунзе, дом Фаины Георгиевны Раневской – Фаины Фельдман.

 Читаю в блокноте давнюю выписку из книги Алексея Щеглова: «Я стою в детской, на окне и смотрю в окно дома напротив, нас разъединяет узкая улица и потому мне хорошо видно все, что происходит в комнатах напротив, Там танцуют, смеются, визжат… Мне семь лет, я не знаю слова «пошлость», «мещанство», но мне очень не нравится все, что я вижу в окне дома на втором этаже напротив».

 Странно, мне хотелось увидеть не дом Раневской. Я знал, что в нем нет музея актрисы. Интересовал почему-то «дом пошлости» - дом напротив, а его разрушили за несколько месяцев до нашего приезда. Подростки копались в развалинах, собирая кирпичи давней и отличной выделки. За тысячу кирпичей – тысяча рублей, по рублю за штуку. Во всем этом была уже особая пошлость и невеселое мещанство нового времени.

 Поднимаю голову, смотрю на второй этаж дома Раневской. Видимо, вот за тем окном была детская. Может быть, и стекло сохранилось, через которое смотрела на мир будущая великая актриса.

 В Таганроге не раз слышал легкие голоса обиды. Вот, мол, как покинула наш город, так ни разу и не посетила малую родину, не то что Антон Павлович. Что верно, то верно, но Чехов навещал в этом городе родных людей. Вся семья Фельдманов из России бежала во время революции. При Чехове о городе заботились его граждане. Большевики сняли с населения эту заботу. Они сами сносили и ставили памятники, открывали библиотеки и школы. Гражданам предписывалось пользоваться всем этим, не вмешиваясь в том мир, в котором они жили. Время Раневской исключало деятельную любовь к месту своего рождения. Да и не очень-то  любила Фаина Георгиевна свой город. В той же книге Щеглова читаю: «Училась  плохо, арифметика была страшной пыткой. В семье была нелюбима. Мать обожала, отца боялась и не очень любила. Писать без ошибок так и не научилась, считать – тоже, наверно, потому и по сию пору всегда без денег».

Семья Фельдманов, отец Фаины Георгиевны владел фабрикой красок и был старостой Хоральной синагоги, бежала не только от советской власти, от лагерей, нищеты, голода, но и от неизбежной смерти в годы фашистской оккупации.

 Антон Чехов тоже плохо учился, дважды оставался на второй год, но в дружной семье был любим, и заботился о ней всю жизнь. Мне кажется, что ненормальное, обусловленное безумным временем, сиротство Раневской сказалось и на отношении к родному городу. Тоже случилось и с Иосифом Бродским, отказавшимся приехать в Петербург, даже свободный от советской власти.

 Думал об этом, стоя у дома Раневской, но удалось только снять дом этот и старый каштан у дома актрисы – наверно ее ровесник.

 Снимали мы и городской театр. Интересовало нас место на галерке, где обычно сидел мальчишка Чехов, но в  том же театре ноги отказали девице - Фельдман после спектакля «Вишневый сад», который привез в Таганрог Художественный театр. Все зрители покинули зал. Она не могла подняться.

 Уйду в сторону от Таганрога. С Раневской связан у меня еще эпизод, который можно назвать жизненным уроком. Делали тогда с приятелем какую-то ерунду на Студии детских и юношеских фильмов. Редактор  нашего сценария, Валентина Кибальникова, жила в высотном доме на Котельнической  набережной. Приходилось бывать в огромной квартире ее отца – известного скульптора. Так вот, однажды увидел в  вестибюле этого дома Фаину Георгиевну Раневскую. Шла она медленно, даже один раз оперлась на стену, выглядела очень уставшей, и мне так захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь доброе, искреннее: « Я вас люблю. Фаина Георгиевна. Вы самая замечательная актриса мира!» Не сказал, первым выскочил из этого дома – громадины. В молодости кажется, что ничего не уходит, все может и должно повториться, но вскоре Раневская умерла. Добрые слова нельзя откладывать. Злые нужно держать при себе хоть до самой смерти.

 И об этом я вспомнил в Таганроге, стоя у дома, где родилась актриса, имя которой ныне входит в десятку лучших актрис мира.

 И Чехов и Раневская писали об особой музыкальности Таганрога. Здесь тоже наметился для нашего фильма «еврейский след»: Александр Гуревич руководит местным камерным оркестром. Коллектив замечательный! Пишу эти строчки и слушаю диск классической музыки, выпущенный оркестром, да и сам дирижер личность незаурядная. И дело здесь  не только в музыкальном таланте. Какую уникальную библиотеку нот «попсы» конца девятнадцатого, начало ХХ века собрал Гуревич, какую богатую книжную библиотеку увидели мы в его доме, какой замечательный рассказчик этот талантливый, энергичный, влюбленный в свой город человек.