Борух Горин: Прыжок из последнего вагона
Борух Горин.
Мой собеседник – один из лидеров российского еврейства. Борух Горин — председатель Совета директоров Еврейского музея и Центра толерантности в Москве, руководитель Департамента общественных связей Федерации Еврейских общин России, издатель журнала «Лехаим» и глава издательского дома «Книжники».
Но наш разговор пойдет о том, кто его таким сделал: о еврейском воспитании «без воспитания» и о «последнем вагоне» советского еврейства. Борух Горин родился в 1973 году в Одессе, в еврейской семье. В 1990-м уехал в Москву учиться в иешиве.
Мы встретились в Нью-Йорке, куда Борух приехал, чтобы отметить “йорцайт” — четвертую годовщину ухода своего отца.
Борух с братом, отцом и матерью.
— Борух, я хотел бы посвятить наше интервью памяти вашего отца, которого звали Йона бен Яаков. Мы встречались на шаббатонах.
Слова «Хорим» – родители и «Харим» – горы – однокоренные на иврите, ибо родители подобны горам. Когда мы находимся на вершине горы, мы не замечаем ее величия. Лишь отойдя от горы, мы по-настоящему начинаем ценить ее высоту.
Расскажите, пожалуйста, о вашем отце, о том, как вас воспитывали в условиях Советского Союза.
– Я очень многим обязан папе, не только как давшему мне жизнь, но и как воспитавшему меня. Если говорить о воспитании у нас дома, самого процесса воспитания не было. Не было такого: ты должен делать то, ты должен делать это, это можно, этого нельзя. А была атмосфера, был пример личный. В доме висели мезузы на дверях. Думаю, что у нас у единственных были мезузы в доме в 1970-е годы.
В доме каждый год проводили Пасхальный седер. При этом мне никогда не говорили: ты должен быть евреем.
Я жил абсолютно в нееврейской среде, у меня среди друзей евреев не было. Одноклассники все неевреи, школа нееврейская, хоть и в Одессе. Но что еврейство было интегральной частью нашей жизни, и это касалось абсолютно всего.
В доме были в основном книги в переводе с еврейского языка. «Еврейским языком» в Советском Союзе назывался идиш. Это могли быть книги о колхозах, о каких-то шахтах, но на идиш, переведенные на русский. Папа их обязательно покупал из уважения к еврейскому языку.
Борух Горин (слева) в иешиве. 1991
Еврейские поговорки на идиш звучали постоянно из уст моих родителей. Это все оставило главный след в моей жизни. Если ты делал что-то умное, говорили: «будет раввином». Идея, что раввин значит умный, совершенно необычный взгляд для подростков 70-80-х годов. Но для меня это было само собой разумеющимся. Если бы я прослеживал свой неожиданный для советского подростка интерес к еврейству, к тому, чтобы пойти учиться в иешиву и заниматься тем, чем я занимаюсь, то причина именно в этом.
Еще раз: воспитательный процесс как таковой у нас в семье отсутствовал. Папа не воспитывал методически. Если ты что-то совершал нехорошее, папа говорил, что это “паст ништ” — недостойно.
Вспоминаются какие-то эпизоды из детства.
Мы с папой и братом – ему лет 14, мне – 10 – идем по улице. Навстречу женщина с больным ребенком, возможно, с церебральным параличом. И мой брат рассмеялся. Папа на него посмотрел так, что мы оба это запомнили на всю жизнь. Папино отношение к людям, его порядочность — главный источник моего восприятия. Что такое человек, и каким надо быть, как себя вести.
Четыре года как папа ушел… Я о нем вспоминаю каждый день.
Бар- мицва сына.
– Некоторые говорят, что ученик – это не тот, кто знает, что говорил учитель, а тот, кто знает, что сказал бы учитель. Потому что во всех ситуациях мы не знаем, что он говорил, но знаем, что бы он сказал.
– В иудаизме, особенно в теме «учитель – ученик» есть понятие «шимуша». Есть раввин, он все выучил из книг, а есть тот, который постоянно находился рядом с учителем. Это совершенно другой уровень. То, что сказал учитель, важно. Но как учитель поступает, как он себя ведет, намного важнее.
Воспитателем в классическом виде папа никогда не был. Я поводов, может быть, не давал ему себя воспитывать, но я не могу сказать, что он со мной проводил какие-то нравоучительные беседы. У нас этого не было; был просто постоянный диалог. Он очень уважал, с точки зрения педагогики, выбор детей. Когда мне было 14-15 лет, он со мной общался как со взрослым. Считал, что мой выбор – это выбор взрослого человека.
Когда мне вдруг пришло в голову, что я должен в 1990-м году поехать учиться в иешиву, вместо университета, вместо всех планов (у него были планы на отъезд из страны), я пришел с ним посоветоваться. Опять-таки, не спросить разрешения, не получить благословение, а посоветоваться. Он сказал: «Да, конечно». И поехал со мной в Москву.
Встреча с Любавичским Ребе.
На дворе был январь 90 года. Очень «турбулентное» время – и в материальном плане, и в смысле безопасности, все было тревожно. Страна разваливалась, есть было нечего… Папа видел, к чему все идет. И понимал, что впереди 91-й, 93-й, что будут какие-то войны. Он считал, что начнется Гражданская война. Папа ошибся на 20 лет — по поводу большой войны. И в это время его сыну ударило в голову поехать учиться в Москву.
Приехал и увидел эту Марьино-Рощинскую синагогу – хибара хибарой. И спят там на больших подоконниках. И едят непонятно что. Через полгода отец спасал меня от дистрофии. Но я никогда не слышал от него: «Сынок, подумай, зачем тебе это надо, это же путь в никуда, чем это все может закончиться?»
– А откуда это?
– Он вырос в еврейской семье, по советским временам — просто ультрарелигиозной. Его дедушка был шойхетом, он умер довольно рано, а бабушка жила с нами, она была хозяйкой дома и настоящей женой шойхета. Дедушка был еще и знаменитый хазан. Его привезли в Одессу из Литвы на эту должность. И папа вырос в такой семье, где еврейство было абсолютно естественным образом жизни. У рыбы не спрашиваешь, почему она в воде плавает, это ее среда обитания. Конечно, Одесса, конечно, круг знакомых, в отличие от моего, у папы был сплошь еврейский. Огромная семья: у его бабушки было девять детей, которые приезжали на Песах со всех концов Советского Союза, кроме тех, которые уехали в Америку или в Израиль.
Они пели, шутили. У них была «Хад Гадья» (еврейская песня), которую написал мой дедушка. Больше нигде ее не пели. Рассказывали какие-то истории про седеры. Для меня образец Пасхального седера до сих пор – седер моего детства. Это главное семейное торжество. Папа на этом вырос, и для него это была абсолютно естественная среда обитания. Чего не было, так это еврейского образования.
Я научился еврейским буквам, копаясь в шкафу и обнаружив тайный, закрытый на ключ ящик с ветхими книгами и выпавшими страницами.
Решил их собрать и понял, что не могу разобраться в страницах. Я достал Большую Советскую Энциклопедию, посмотрел на еврейский алфавит. Быстро понял, что эти буквы соответствуют цифрам. Заучил алфавит, чтобы вставлять страницы.
– Сколько вам было тогда?
– Тринадцать, думаю… Или мезузы. Это же страстно манит. Это не нынешние мезузы, а самодельные, в алюминиевых футлярах. Ты видишь какой-то таинственный свиток. Что это значит для ребенка, который читает Стивенсона? Ко мне приходили мои друзья и спрашивали, что это. Я рассказывал, что это написано по-древнееврейски. И в тебе в это время просыпается гордость, когда ты можешь произнести слово «еврей» своим нееврейским друзьям.
Когда я приехал в Москву учиться, меня послали вожатым в летний лагерь. Я увидел, как ленинградские, московские дети вздрагивали, услышав слово «еврей». Срабатывал инстинкт: сейчас будут бить. У меня ничего такого не было, хотя я жил в нееврейской среде. Думаю, это, в первую очередь, исходило от моего восприятия себя. Еврейство было частью не только папиной, но и моей жизни, что испытывать по этому поводу комплексы или неудобства мне не приходило в голову…
К папе когда-то ходил меламед. Когда мы пошли учить иврит в какой-то ульпан в 89-м году, из него это все словно «выскакивало», у него были блоки из Агады, он этим был напичкан. Но на этом его еврейское образование заканчивалось. Это было вообще распространено в таких семьях: жили еврейской жизнью, но детей не учили, боялись. Боялись, что ребенок что-то сболтнет.
Я нашел Сидур, который дедушка брал с собой в эвакуацию, и обнаружил там две вещи. Во-первых, там, где была Агада, были крошки мацы и страница, залитая вином. А это очень работает: ты видишь не книгу, а часть быта. Во-вторых, я обнаружил странную вещь, перебирая эти книги, в конце какая-то строка вымарана, зачеркнута перьевой ручкой. Я пошел к папе и спросил, что это такое. Он рассказал, что в 1952-м году, когда арестовали их друзей, им в вину вменялось, что дома были книги «сионистского содержания». Что такое «сионистское содержание? «В следующем году — в Иерусалиме». И они сидели всю ночь и вычеркивали эти строки.
Борух Горин (справа) 1991.
Вот еще одна папина история. Дома у него не ели мяса – шойхетов уже не было, только те, что режут кур. Так что папа после смерти своего деда (который был шойхетом) не ел маса.
Как-то они возвращались окрестными дворами из синагоги. Это был 1966 год, тогда прямо из окон в Одессе часто продавали пирожки, такой частный бизнес. Дети увидели, как одесский раввин в одном из этих дворов покупал пирожки с мясом – в субботу. Они были в полном восторге, вот это мечта! Прибежали домой, рассказали бабушке, что они видели раввина, который покупал в субботу пирожки с мясом. Папа вспоминал, как она на них посмотрела, зная цену этому раввину, и произнесла: «Если кому-нибудь расскажете, у меня нет внуков». Бабушка была очень мудрой женщиной и понимала, что нельзя распространять даже правду о человеке, которая его компрометирует. Для папы это был урок. И он мне об этом постоянно напоминал. Я это к чему говорю: еврейское образование не состоит исключительно из книг. Конечно, потом, когда папа уже из-за меня стал гораздо более религиозным, даже отпустил бороду, книжные знания легли на благодатную почву…
Папин дедушка был лишенец. Сейчас далеко не все знают, что это значит. В Советском Союзе никогда не было официального преследования религиозных людей. Во всех советских конституциях, начиная со Сталинской, прописана свобода вероисповедания. Что делала советская власть в 20-30-е годы? Она объявила представителей так называемых враждебных классов лишенными гражданских прав, попросту – лишенцами. Дети такого человека не могли получить высшее образование, например, в анкетах нужно было указывать социальное положение. Если отец был священнослужителем, то сын уже не мог поступить в институт. И в комсомол не принимали. Кроме того, лишенцы облагались особым налогом. Вообще, это была морока, и поэтому тогда многие раввины публиковали в газетах объявления, что они снимают с себя сан раввина. Чтобы не создавать детям проблем, они отказывались от звания раввина.
Мой дедушка был лишенцем. Девять детей в семье, 20-е-30-е годы, голодомор. Бабушка проверяла ночью, дышат ли дети. Она их кормила отрубями, которые сама готовила. То, что папа и вся его семья сохранили наши традиции до 90-х годов, это чудо.
Я считаю, что советское еврейство, оставшаяся его часть, успела в «последний вагон». Еще бы десять лет, не осталось бы никого. Даже в нашей семье, когда прабабушка умерла, все потихоньку стало затухать, не стало «центрового», хранителя традиций. Еврейство было в книжках, в переводах с маме лошн, в мезузах, в старых книгах, лежавших в закрытом шкафу. А живого еврейства становилось все меньше и меньше. Умерла папина мама, моя бабушка, еще одно поколение… Все это было абсолютно неизбежно, советская власть побеждала. В этом смысле то, что мы успели выпрыгнуть из «последнего вагона» — это божественное чудо. Но это чудо было бы невозможно без соучастников, таких, как семья моего отца.
Мудрецы говорят, что, когда праведник уходит из жизни, он оставляет впечатление о свете, светлые воспоминания. Каждый из нас создан по образу и подобию Творца и тоже наделен способностью творить. Мы творим наши миры, производя впечатление на наших детей, друзей, на нашу общину. Поэтому так важно ценить впечатления, которые вдохновляют нас, и так важно помнить о том, какое впечатление мы производим на других людей.
Беседовал Лев Кацин
Комментариев нет:
Отправить комментарий