ДОЛГОВЫЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА рассказ

А. Красильщиков

ДОЛГОВЫЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА

  Люди жили на Земле до Адама и Евы. Видимо, плохо, очень плохо жили, а потому Бог или некая инопланетная сила решились на эксперимент, поместив в свою Лабораторию, где не было зависти, ненависти и мести, пару человекообразных, вдохнув предварительно душу в тела подопытных, то есть, одарив их более развитой, второй сигнальной системой. Творение свое Великий Экспериментатор возвысил, сделав Адама

 И взял Господь Бог человека, [которого создал,] и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его.

и Еву сторожами над прочей природой. Он наделил эту парочку великими правами, но и великой ответственностью. Опыт, в конечном итоге, дал кое-какой результат, но оказался неудачным. Конструктору новых человеческих существ пришлось вернуть их в прежнюю среду, где потомки Адама и Евы занялись войной с природой, поединком с Богом, и что совсем уж плохо, старой, самоубийственной битвой  человека со своим собственным присутствием на Земле. Великий Экспериментатор предвидел всё это, а потому завещал изгнанным из Лаборатории мира и покоя только одно: «Плодитесь и размножайтесь, и заполняйте собою землю!». Он не просил их писать стихи и разгадывать тайны природы, не заклинал строить Вавилонские башни и Великие стены. Он видел спасение людей только в одном: в продолжении рода. Зачем Ему понадобились эти заботы на отдельном, почти невидимом во Вселенной, островке бытия – тайна – тайн, как неразрешимая загадка, как Творец выглядел, и в чем была Его великая сила?

 У всех людей, как мне кажется, есть одно общее имя – они Потомки, то есть то, что случилось потом, после неудачного эксперимента в Великой лаборатории. Таким Потомком и был тот, о ком пойдет речь дальше.

  Сегодня, когда Потомку удалость переместить себя в пространстве и, сравнительно благополучно, переступить порог старости, многое в его прошлой жизни кажется ему смешным, наивным, а то и просто глупым, но что-то существенным и важным, определяющих всё то, чем были заполнены его дни и ночи.

 Пишут, что мысли о бренности бытия определяют склонность к философии. Потомок никогда не хотел дискутировать о смерти добровольно, но сама ненадежная плоть  заставила беднягу думать о черной тени с косой, готовиться к встрече с ней и размышлять о значении  неизбежного свидания.

 После реанимации его перевели в обычную палату. Сестры медицинские были уверены, что он крепко спит, и вполголоса пожалели молодого человека. Одна, вздохнув, сказала, что после такой операции, да еще с его болезнью, долго не живут. Другая добрая тетка тоже вздохнула и поинтересовалась: «Женатый. Детки-то есть?»

 Деток у Потомка в тот год не было, как не было крыши над головой, денег и уверенности в завтрашнем дне. Из больницы он вышел, готовый к близкой смерти. Прогуливаясь в местном парке, останавливался над ручьем и бросал в воду спички, загадывая: сколько их доплывет до ближайшей запруды – столько и лет ему осталось курить «Беломор», стучать на машинке, пить водку и спать с женским полом.

 Но шло время, тот шёпот неумных теток не посещал его уже так часто, как прежде. Настоящим философом он не стал и, думается, не мог стать, а превратился в размышляющего писаку: сравнительно тихого и в обычной жизни и на бумаге. Тем не менее,  был он грешен мыслями о своем  особом предназначении в этом мире, так как считал, что смерть проходит мимо обреченных не случайно, а с тайным умыслом.

Проще говоря, лет до тридцати он думал, что наделен исключительными способностями и считал, что обязан жить, отдавая долг грядущим поколениям. Они, поколения эти, конечно же, будут читать его блистательную прозу, и смотреть удивительные фильмы, и это наполнит их жизнь радостью и новыми знаниями. Без этой, очевидной «энергии заблуждений» он бы, наверняка, не побоялся самоубийства, так как считал обычное, суетное и банальное заполнение дней – каторгой утомительной, постыдной и пошлой.

 Когда-то две тетки в белых халатах приговорили его к близкой смерти. И какая разница, когда наступит конец: сегодня, по своей воле или завтра – по Божьей. В те времена его не волновали проблемы с теодицией. Мысли о Всевышнем редко посещали его мутное сознание, зато он твердо знал о праве творческой личности на добровольный уход из этой пошлой, подлой и пустой жизни.

 В тайне он завидовал людям «не понимающим стиха» или обычным мастерам, изо дня в день занятым на обычной работе, от сих, до сих, с зарплатой по известным числам. Он считал такое существование в чем-то животным, но, повторю, завидовал покою, размеренному быту таких людей, покорных общему закону великой муравьиной жизни.

 Он был женат, но семилетняя бездетность его ни капли не волновала. Какая разница – были у Шекспира дети или нет, если на протяжении вот уже пяти веков всё мыслящее и чувствующее население Земли - его благодарное потомство. Он, конечно же, не ставил себя на один уровень с гением, потрясающим копьем, но всё же…

 Но вдруг, за городом, в какой-то мутный, сырой день, читая рассказ Антона Чехова «Крыжовник», он ясно осознал мизерность своего дара. Он удивился и даже устыдился, что прежде не посещало его это чувство. Он понял, что последние 10 лет просто лгал самому себя, пользуя эту ложь, как спиртное или наркотик. И тогда он стал думать о разных способах ухода из жизни, потерявшей для бедняги всякий смысл.

 Он был молод, достаточно силен, чтобы долгое время идти по лесу, утопая по колено в снегу. Идти, не разбирая дороги, в надежде заблудиться, замерзнуть и остаться где-нибудь под соснами навсегда. Может быть, до самой весны, когда люди найдут останки того, кто некогда, по ошибке, был уверен, что жизнь его имеет смысл.

 Раздумывая об этом, он внезапно вышел к черной полосе трассы, заполненной шумом тяжелых грузовиков. Грузовики шли один за другим, груженые чем-то необходимым людям. И он стоял, завороженный музыкой и силой этого движение в неизвестном направлении, вдруг подумав, что всё это неспроста и должно обязательно что-то произойти в его бытие, кроме чеховского «Крыжовника» и мыслей о самоубийстве.

 В тот же день, вернувшись домой, он узнал, что его жена беременна, летом он станет отцом и нужно подумать, как они все станут существовать дальше, потому что прежняя жизнь окажется случайной и недостаточной.

  Он воспринял эту весть с необыкновенной и неожиданной радостью, подумав, что радость эта - еще одно доказательство его творческой бездарности, скудности души за счет кое-какой, но победы тела. В любом случае, предстоящие годы должны были стать другой, новой, неожиданной, неизведанной прежде жизнью и ради этого стоило забыть о смерти в зимнем лесу.

 Он стал размышлять о том, что случится летом и о своем долге этому, еще не рожденному ребенку неизвестного пола. Мысли эти очень ему понравились уходом от себя – любимого, от своих мучительных страстей и амбиций.

 Терпи – и тебе воздастся, не отчаивайся, не отступай – и он придет – твой ребенок. Он должен прийти, потому что твой срок измерен. Он короток, он мало отличим от мига. И вот  – на белом осле – кроха, не способная удержаться в седле своими силами. Твой машиах. Машиах твоего, зримого только тобой, мира.

 От нетерпения, будь оно проклято, все революции, все несчастья души и тела. Христос был рожден нетерпением измученного еврейского сердца. Он ушел – и остались одни слова: добрые, умные слова, а дела - жестокие, кровавые - остались те же. И лев пожирал ягненка, а человек – человека.

 Считалось – он должен вернуться – тогда… Но откуда, из бытия, из чуда, не рожденного человеческим теплом и участием. А здесь никакой сказки: каждая мать может родить Машиаха – спасителя мира. Каждая: красивая и уродливая, глупая или мудрая, добрая или злая. Всем разрешено и предписано рожать во имя этого спасения мира. Кому выпадет счастье стать отцом и матерью особенного человека – не имеет значения. Главное, чтобы он родился, и он родится, если у людей хватит терпения ждать и производить на свет потомство.

 Нетерпеливый Голливуд сотворил своего спасителя-пришельца – богатыря, сотканного из того же сказочного воображения. Героя, способного на борьбу с частным злом и победу над дьяволом в человеческом обличье. Все здесь непременно кончается, и загорается свет в кинозале, и довольные зрители выходят из кинотеатра в мир, где, как и прежде, царит зависть, ненависть и месть.

 Остаётся, как всегда, одна надежда, одно терпение. Машиах – символ бесконечного терпения, мучительного для твоего, конечного тела, но спасительного для общества двуногих муравьев, именуемой человеческой цивилизацией. Для цивилизации, мечтающей стать бесконечной.