С ВАМИ ХОЧЕТ ГОВОРИТЬ ЛИБЕРМАН

Aleks Tarn

12 мин. · 

У меня зазвонил телефон. Не сейчас – года полтора назад.
– С вами будет говорить Авигдор Либерман, – сказал секретарский голос. – Вы не возражаете?
– Не возражаю, – сказал я, частично олицетворяя собой бессмертную фразу «перед его глазами пронеслась вся прошлая жизнь». Частично – потому, что перед моими глазами пронеслась не вся жизнь, но лишь некоторые ее фрагменты, а именно – кадры из советских фильмов (Товарищ Петров? – С вами будет говорить Ленин… Академик Иванов? – С вами будет говорить Сталин… Инженер Брунц? – С вами будет говорить Орджоникидзе… и проч.).

– Вы не могли бы подъехать к нам в Иерусалим? – спросил Либерман после первых приветствий.
Разговор шел по-русски.
– Зачем?
– Поговорить.
– На какую тему? – осторожно поинтересовался я.
– Вообще, о смысле жизни, – с шутейной интонацией ответствовал бывший министр.

В принципе, уже на этом этапе следовало отказаться. Прошлая жизнь научила меня, что беседы, чья тема не определена заранее, как правило представляют собой бессмысленную трату времени. Но меня одолело любопытство. Тогда, до Амоны, я еще не выработал четкого мнения об этом политике и человеке. Нечеткое мнение как раз было: как-то перед выборами, не помню уже в каком году, меня позвали на встречу лидера НДИ с «русскоязычными интеллектуалами». Понятия не имею, кому я был тогда обязан своим явно незаслуженным включением в этот почетный список.

Так или иначе, преодолев длительное объяснение со службой безопасности по поводу несоответствия данных удостоверения личности указанному в приглашении литературному псевдониму, я был со всеми мерами предосторожности препровожден в зальчик одного из министерств, коим тогда заведовал А. Либерман. Там уже сидели десятка два русскоязычных интеллектуалов и в их числе – ныне покойная Майя Каганская (ז"ל), безмерно мною уважаемая и чтимая. Кто-то, а уж она-то действительно соответствовала званию, заявленному в заголовке события. Остальных я не знал, но по умолчанию предположил их высокий, соответствующий присутствию Майи, калибр и оттого еще больше почувствовал себя черной вороной в сплошном окружении белых.

Встреча продолжалась около получаса, в течение которых меня занимало прежде всего соседство с Каганской – ведь именно она, а не хозяин-министр, составляла главную достопримечательность этого зальчика. Либерман, если и запомнился чем-то, так это откровенно презрительным отношением к Юрию Штерну (ז"ל), который тоже участвовал – и, возможно, даже инициировал это совершенно бесполезное мероприятие. Понятия не имею, кому принадлежит сама идея подобных встреч, но, видимо, есть такой пункт в регулярном расписании наших политиков – «встреча с русскоязычными интеллектуалами» – а уж если есть пункт, то должна быть и галочка.

Либерман восседал прочно, по центру, этакой скифской степной бабой – бульдозером не столкнешь, а Штерн (так и хочется назвать его просто Юрой, но не могу – личного знакомства так и не завел) будто даже и не сидел, а примостился сбочка, на краешке. Босс веско, как ломовая лошадь навоз, ронял тяжеловесные банальности, отпускал глуповатые начальственные шуточки – преимущественно в адрес Штерна, который очень по-человечески конфузился и очень по-человечески суетился. Не знаю, каковы были детали тогдашних взаимоотношений двух этих людей, но суть их проявлялась в той сцене абсолютно явно: Либерман даже не пытался скрыть своего презрения. И в этом нежелании притвориться даже на полчаса, даже перед чужими незнакомыми людьми – если не из вежливости, то хотя бы из элементарного нежелания выметать сор из избы – чувствовалось презрение не только к Штерну, но и собственно к нам. Этот ломовой испражняющийся штампами тяжеловес не то чтобы нас в грош не ставил – он просто не видел нас в упор. Смешно сказать: какой-то Либерман не видел в упор саму Каганскую! Таким он и запечатлелся в моей памяти – забавным несоответствием раздутого самомнения реальному человеческому размеру.

С той поры прошло не помню сколько лет. Они давно уже не с нами – и светлой памяти Майя Каганская, и светлой памяти Юрий Штерн. Зато Либерман – вот он, живой как «Правда», в телефонной трубке, зовет поговорить о смысле жизни. И какая память останется о нем, еще неизвестно – во всяком случае, БЫЛО неизвестно на момент того звонка. Тогда он пребывал в оппозиции и звучал решительно, бесповоротно – так, что временами действительно думалось: а вдруг? Вдруг не врет? Вдруг он и в самом деле способен укротить БАГАЦ, ХАМАС, МЕРЕЦ и прочих свистящих-шипящих врагов рода человеческого? А что до моего прошлого впечатления, то люди ведь меняются, да и впечатления бывают ошибочны… Кроме того, одно дело – человек, и совсем другое – политик...

И я, старый дурак, согласился. Дурак – потому что впечатление от этой беседы – уже с глазу на глаз, в течение получаса, мало чем отличалось от прежнего. Дурак – потому что на этот раз в комнате даже не было Майи Каганской, чье царственное присутствие могло бы хоть как-то оправдать мою бессмысленную поездку в Иерусалим. Непонятно, на черта я там понадобился – как видно, в оппозиции делать особо нечего, вот ретивые помощнички и изобретают пунктики повестки дня, а уж если есть пунктик (встреча со старым дураком), то должна быть и галочка.

В общем, мне и хотелось бы передать вам содержание этой беседы, но увы, не могу: его просто там не было, содержания, – как, впрочем, и обещанного смысла. Были общие фразы, штампы, банальности. Лишь однажды, когда зашла речь о русскоязычной израильской журналистике и мой собеседник презрительно фыркнул: «Да они же все продаются и покупаются за пятачок!» – лишь тогда мне живо припомнилась и давешняя встреча, и давешний Либерман – в точности такой же, как и сейчас. Он и на меня, старого дуралея, смотрел точно так же: вот ведь, стоило только свистнуть, сразу сам прибежал, без поводка и ошейника.

С этим я и уехал назад в свою берлогу, теперь уже окончательно наученный (умному хватило бы и одного раза, а дуракам, даже старым, обычно требуется минимум два): а вот не ходи, дурачина, с твоим-то рылом, да в «русскоязычные интеллектуалы», поумерь неумеренное любопытство… Тем более, что по интересовавшей меня теме БАГАЦ-ХАМАС-МЕРЕЦ я так ничего и не выяснил.

Зато теперь с этим ясно, как в солнечный полдень. Теперь понятно, какую память оставит по себе Авигдор-палач-Амоны-Либерман. Захватив наконец не мытьем так катаньем вожделенный ключевой пост, он, как тогда, на той давней встрече, даже не пытается скрыть своего циничного презрения. Презрения к своим пожилым избирателям, которые раз за разом неизвестно за что и почему видят в нем заступника, презрения к тем, кто имел глупость верить его громогласным заявлениям, презрения к поселенцам, чьи дома он пустил под бульдозерный нож, презрения к никак не ожидавшим подобного циничного фортеля партнерам по национально-консервативному лагерю. Каков человек, таков и политик – похоже, это правило действительно универсально.

Прояснилось теперь и значение двух моих постыдных паломничеств к начальственному двору. Ничего не случается в судьбе просто так – всему находится применение, так что можно считать, что тот наш разговор и в самом деле шел о «смысле жизни». Я попал туда, чтобы рассказать об этом сейчас, – только за этим. Никакой не «русскоязычный интеллектуал», оцениваемый большим боссом примерно в пятачок, – а всего лишь свидетель и рассказчик. И, знаете, этого мне вполне хватает, даже без пятачка.