Стахановцы смерти: одесский палач-рекордсмен бежал в Херсон, а секретарь тройки нашел клад и умер уважаемым адвокатом
«Думская» продолжает цикл «Красные палачи Одессы», посвященный преступлениям коммунистического режима, которые были совершены на территории нашего города и области. Сегодня мы расскажем о двух персонажах, которые принимали самое непосредственное участие в кровавых событиях 1937-1938 годов. Один из них ставил свою подпись под расстрельными списками, другой лично нажимал на курок, ежесуточно отправляя на тот свет десятки людей. Оба умерли в своих постелях, окруженные любящими детьми и внуками…
«…А С БУМАЖКОЙ – ЧЕЛОВЕК»
Как мы уже отмечали, советская система отличалась излишней страстью к обилию документов. Любое движение внутри гигантского государственного механизма обязательно должно было сопровождаться надлежащей бумажкой с подписью и печатью. А ну как ревизоры спросят, на что товарищем таким-то и тогда-то потрачена сотня револьверных патронов, пять пачек щелока, три тряпки половые, мыло хозяйственное один кусок, одеколон «Тройной» одна мензурка, литр спирта питьевого и три талона на усиленное питание по норме летного состава ВВС, не говоря уже об ежемесячной премии исполнителю в размере 95 рублей?
Именно столько ресурсов уходило в среднем на одну массовую казнь, которые совершались в Одессе обычно раз в два-три дня. Кому из репрессированных жить (в лагере), а кому упасть с простреленным затылком решали в то время два органа. Всесоюзная «двойка» санкционировала убийства по самым важным, обычно «шпионским» делам. В Одессе наиболее масштабными были «польское», «немецкое» и «румынское» дела, в рамках которых людей пачками стреляли якобы за сотрудничество с соответствующими разведками. В основном убивали представителей нацменьшинств, но под раздачу попали и «титульные» русские и украинцы. «Двойка» состояла из наркома внутренних дел Ежова и прокурора СССР Вышинского.
 
Ломкие от времени страницы документов одесского управления НКВД за 1937 год содержат много фамилий участников массовых репрессий. Но одна встречается особенно часто. Она присутствует во всех расстрельных актах 1937 года. По традиции тех лет – без инициалов, но с обязательным упоминанием должности и спецзвания. Это собственно палач — сначала сержант, а затем лейтенант госбезопасности, комендант одесского облуправления НКВД товарищ Лелеткин. Не ЛелЁткин, как мы вначале прочитали и как его называют некоторые историки, а именно Лелеткин.
Один из самых «результативных» убийц в истории нашего города. Незаслуженно забытый.
ЗАПАХ СМЕРТИ
Расстрелы, как правило, производились с утра и до конца рабочего дня. Но иногда, из-за спешки и чересчур большого количества приговоренных, коменданту-расстрельщику приходилось работать сверхурочно.
Впрочем, в сталинские времена это всячески поощрялось. Стахановское движение охватывало все отрасли народного хозяйства, и борцы с врагами трудового народа не могли остаться в стороне. Есть даже косвенные свидетельства, что между различными подразделениями были соцсоревнования: кто больше врагов выявит и кто больше проклятых троцкистов и украинских националистов-сионистов (термин «жидобандеровцы» еще не придумали) в расход пустит.
В Одессе в разные годы казнили в разных местах. До 1935 и после 1955 года приговоренных к «высшей мере социальной защиты» расстреливали во дворе Тюремного замка на Люстдорфской. Ветеран одесской пенитенциарной службы показывал одному из авторов этого материала каменные бараки во дворе СИЗО, которые использовались для таких целей. Сейчас там какие-то кладовки.
Трупы расстрелянных ночью хоронили в траншеях на окраинах городских кладбищ – трех еврейских, Второго и Третьего христианского.
«Из тех 170, что были найдены на Втором христианском, у меня были на исследовании были почти все, — рассказывает бывший сотрудник бюро судебно-медицинской экспертизы Владимир Саркисян. — Все убиты из огнестрельного оружия, практически все раны черепа располагались в затылочной части головы, с разбросом в два-три сантиметра. Выходные — в области лицевого черепа: скула у носа, глазная ямка… Не более десятка черепов были с двумя огнестрельными повреждениями, то есть, убивали профессионально. У некоторых были также повреждены кости скелета. Прижизненность их, по-моему, не определяли. Документов в могилах было немного. Предметы — пуговицы, в том числе и военного образца, пряжки, обрывки проволоки, в том числе колючей. Что меня особенно поразило — колючей проволокой обмотанная жертва. По-моему, был один труп ребенка. Но тут не уверен».
С 1935 года расстреливать стали во внутренней тюрьме НКВД на Энгельса, нынешней Маразлиевской.
Тюрьма находилась с тыльной стороны здания управления и смотрела зарешеченными окнами на большой двор, куда можно было заехать как с Маразлиевской, так и с Канатной (был еще внутренний, малый, двор, на который выходили окна начальства). Камеры были узкими и длинными – три шага в ширину, семь в длину. Казнили, впрочем, не в них, а в подвале.
Сейчас на месте комплекса НКВД, взорванного «партизанами» капитана госбезопасности Молодцова осенью 1941 года, стоит послевоенная сталинка колледжа техфлота и двенадцатиэтажка 1969 года с маленьким сквером.
 
Немецкая аэрофотосъемка 1942 года. Здание УНКВД на Энгельса. Благодаря тому, что взрыв снес крышу, мы имеем представление о планировке комплекса
В 1937-м, с началом «операции по репрессированию», количество приговоренных превысило все разумные пределы. Расстреливать такую массу людей в центре города и хоронить их на гражданских кладбищах стало неудобно и весьма опасно с политической точки зрения. Одесса, как известно, — большая деревня, и продолжение казней на Энгельса могло вылиться в бунт. Поэтому «исполнение» перенесли прямо на загородные спецучастки. Один из них предположительно находился на нынешнем 6-м километре Овидиопольского шоссе, на территории международного аэропорта.
К сожалению, в отличие от московских коллег, палачи одесского УНКД мемуаров не писали. Поэтому то, как был обустроен расстрельный спецучасток на шестом километре, мы можем судить лишь по отрывочным воспоминаниям очевидцев. Так, одному из авторов доводилось беседовать с ныне покойной одесситкой Майей Жиленко.
«Перед войной на окраинах Одессы было несколько обнесенных бетонными заборами мест, — рассказывала она. — Они тщательно охранялись, но ни для кого не было секретом, что это территория НКВД, ведь охраняли солдаты в синих фуражках с малиновыми петлицами. Через забор было видно только деревянную вышку с мощным прожектором и пару крыш бараков. Что там происходило, никто не знал. Да и не очень тогда этим интересовались – время такое было. Перед сдачей Одессы румынам эти заборы и строения на них заровняли бульдозерами».
В апреле 1943 года массовые захоронения обнаружили оккупанты. Вот как описывает находку издание «Одесса», выходившее при румынах.
«В семи километрах от Одессы по указанию некоторых местных жителей найдено место в 300-400 кв. метров, засыпанное строительным мусором, камнями, кирпичом, разбитыми консервными коробками и прочим мусором. Под слоем в 75-100 см обнаружены заваленные трупы людей, убитых по приказу НКВД…
…Из показаний местных жителей удалось выяснить, что все это место тщательно охранялось агентами НКВД, которые не разрешали движения по соседнему шоссе (Овидиопольской трассе, — «Думская») во время расстрела своих невинных жертв…
…Среди найденных трупов обнаружены убитые со связанными за спиной руками.
Также установлено, что среди убитых находятся одесситы, арестованные НКДВ и приговоренные к высылке в Сибирь».
В 2007-м еще одно захоронение в районе аэропорта нашли активисты «Мемориала». Из братской могилы они достали тела тысячи с лишним человек, убитых выстрелами в упор из стрелкового оружия.
Сложив три пазла вместе – воспоминания одесситки, найденные в 1943-м и десять лет назад массовые захоронения, — можно сделать вывод, что загородные спецучастки находились на месте нынешнего аэропорта, Аэропортовских переулков и села Прилиманское (Татарки). Идет ли речь об одной большой огороженной территории, или мест массовых убийств было несколько, сказать трудно. Нужны масштабные археологические изыскания, которые никогда в том районе не проводились.
Происходило это примерно так. Приговоренных еще живыми доставляли на участок накануне казни, запирали в бараке. Затем по одному под конвоем переводили в другой барак, где казнили. Палач, облачившись в холщовый или кожаный фартук, стрелял человеку в затылок снизу вверх. В основном, и это подтверждают данные современной судмедэкспертизы останков, применялось малокалиберное оружие. Звук выстрела из такого пистолета был несильным, сродни хлопку, и не оглушал палача. Наружу он не проникал – тот, кто когда-нибудь стрелял из оружия калибра .22 LR, знает о таком его свойстве.
Затем сотрудники комендантской команды приступали к черновой работе – смывали из шланга кровь и ошметки выбитого пулей мозга в специально оборудованные стоки и вытаскивали труп на территорию участка. После расстрела всех приговоренных, траншею с трупами закапывал землей специальный сотрудник на экскаваторе. Да-да, была в комендантской команде и такая должность – оператор экскаватора.
После «трудового дня» товарищ комендант (Лелеткин, а потом его преемник на этом посту Иванов, о котором, к сожалению, нам пока ничего не известно) ополаскивался тут же водой из шланга. Умывшись и растеревшись ворсистым полотенцем, он опрыскивал торс и руки «тройным» одеколоном. Запах смерти – человеческой крови, мозга, мочи и испражнений — буквально пропитывал палачей, избавиться от него обычным купанием было невозможно. Вот и приходилось чекистам выбивать клин клином: запах смерти – запахом вонючего одеколона.
После «работы» палачам полагалось усиленное питание: по три талона на спецпаек или обед в спецстоловой на каждого члена расстрельной команды и литр чистого спирта на всех. Спиртное и усиленные пайки – колбаса, шпроты, сало, масло, яйца и хлеб, полученные заранее, как правило, потреблялись прямо на спецучастке. Стахановцам в конце месяца полагалась премия.
А еще все они регулярно получали бесплатные путевки в санатории для поправки здоровья и доступ в магазины, которые по минимальным ценам торговали добром, конфискованным у расстрелянных и высланных в лагеря.
Судя по архивным документам, работа у товарища Лелеткина была напряженной: за раз он убивал по 60-120 человек, казни происходили с перерывом в день-два. Отпуск в годы Большого террора Лев Иванович не брал. На износ трудился человек с холодной головой, чистыми руками и горячим сердцем.
Здесь стоит пояснить, почему казнями занимался не кто-нибудь, а комендант облуправления НКВД. Традиционно комендант – это начальник замка или крепости. Здания, занимаемые советской спецслужбой, были именно крепостями, поэтому они имели своих комендантов. Собственно, таковыми эти здания остаются до сих пор, хоть и занимают их уже правоохранительные органы демократического государства.
Комендант отвечал (и отвечает) за охрану такого комплекса, заведовал внутренней тюрьмой, распоряжался солдатами внутренней охраны, выдавал пропуска и оружие. Ну а поскольку штатной должности палача в Советском Союзе не существовало, то ему приходилось также исполнять приговоры и внесудебные решения. Сначала, видимо, это происходило в силу традиции, а потом было закреплено каким-то ведомственным документом. Кстати, комендантам поручались и аресты высокопоставленных сотрудников советской тайной полиции, попавших в опалу. Скажем, 23 июня 1937 года Лев Лелеткин задержал на ведомственной даче в Одессе начальника транспортного отдела НКВД Письменного (расстрелян в сентябре того же года).
Поэтому, как правило, они имели иммунитет против репрессий и пережили многих своих начальников, умерев своей смертью. Палач – штучный продукт системы. Это вам не следователь, палачей много не бывает. Ими и не разбрасывались.
ВАШЕ СЛОВО, ТОВАРИЩ ВАЛЬТЕР…
В черепах, найденных на 135 участке Второго христианского и возле аэропорта, были характерные отверстия от пуль малого калибра. Это укладывается в версию о том, что коменданты одесского управления НКВД расстреливали людей из самых надежных и малошумных пистолетов того времени – самозарядных Walther PPK калибров .22 LR и 6,35 мм АСР.
В 1930-х НКВД закупило в Германии большую партию этого оружия для своих нужд. Вальтеры были на несколько порядков надежнее пистолетов системы Коровина, Маузера и револьверов Нагана, находившихся на вооружении советских карательных органов. Малые калибры закупленной партии идеально подходили сотрудникам секретной полиции сразу по двум параметрам – малой шумностью и высокой точностью из-за слабой отдачи. Пуля, попадающая в человека при выстреле в упор, плющится, но выходное отверстие имеет совсем небольшой диаметр, в отличие от штатных пистолетов калибра 7,62 и 9 мм. Следовательно, крови вытекало меньше, что было существенным критерием как для палачей, так и для их помощников из комендантской команды.
В 1991 году один из руководителей «операции» по расстрелу польских военнопленных в Осташковском лагере генерал Дмитрий Токарев рассказывал на допросе, что для казней использовались именно Walther PPK.
ВАЛИЛ ЛЕС И ЛЮДЕЙ
Но вернемся к одесскому стахановцу смерти. О заплечных дел мастере Льве Ивановиче Лелеткине известно немного.
Родился будущий комендант одесского НКВД в 1896 году в селе Богородицкое Голубовской волости Суражского уезда Черниговской губернии. Ныне это Брянская область Российской Федерации. Русский. Отец был пильщиком леса. Образование начальное. Уже будучи совершеннолетним, Лев Лелеткин едва умел читать и писать. Он валил лес, как отец, был чернорабочим на кирпичном заводе и текстильной фабрике.
В 1916 году Лелеткина мобилизовали и выучили на пулеметчика. Он воевал в рядах 265-го Вышневолоцкого пехотного полка на Юго-Западном фронте.
Февральская революция и октябрьский переворот обошли его стороной. В 1917-м Лелеткин вернулся в родное село, где снова начал работать вместе с отцом на лесопилке. Но через два года все поменялось. Льва Лелеткина уносят вихри смутного времени в форме предложения занять место пулеметчика в красном отряде по борьбе с бандитизмом. Дальше карьера сельского парубка с глухого российско-украинского пограничья покатилась, как по рельсам. Он стал уважаемым человеком!
В 1919-1920 годах Лелеткин отслужил красноармейцем особотдела ВЧК Днепровской военной флотилии в Киеве. Через некоторое время стал чекистом и тюремщиком. Пару лет он был надзирателем тюремного отдела ЧК в Харькове. Тогда же, очевидно, и освоил профессию палача, в которой ему предстояло достичь самых вершин. Выше, пожалуй, были только работники нацистских фабрик смерти и полпотовские мастера мотыги и кирки.
В 1930-1933 годах Лев Лелеткин занимал должность помощника коменданта ГПУ в Харькове и Киеве. К этому периоду относится его первое известное «исполнение». 21 февраля 1933 года Лелеткин вместе с комендантом ГПУ УССР товарищем Зеленым в присутствии заместителя областного прокурора тов. Шрифтова на основании приказа председателя ГПУ УССР Карлсона расстрелял осужденных месяцем ранее коллегией ОГПУ бывших милиционеров Григория Коляду, Николая Черноуса, Льва Клименко и Ивана Крохмаленко.
А через несколько дней он срочно выехал в Одессу, где произошли кадровые перестановки в облотделе ГПУ. Прежнего начальника Юрия Перцова сняли с поста за пьянство и казнокрадство – он тратил государственные деньги на любовницу, актрису Зою Вансович (позднее Перцова посадили на 5 лет). Новым шефом одесской охранки стал Фома Леонюк, который до того занимал должность зама председателя республиканского ГПУ. Вместе с Леонюком из Киева приехала группа чекистов, в том числе Лелеткин. Его назначили комендантом одесского отдела (позже – управления НКВД). В нашем городе товарищ Лев проработал 5 лет. Именно здесь он достиг пика своей карьеры, уничтожив только в 1937, только по официальным данным и только по решению троек 5395 человек.
 
14 марта 1938 года Лев Лелеткин пошел на повышение и стал комендантом всея наркомата внутренних дел Украинской ССР. По мнению историков, это назначение стало возможным благодаря его последнему начальнику в Одессе Николаю Федорову, который был доверенным лицом первого зама наркома Фриновского. Но в Киеве Лелеткин не задержался. 2 июня 1938 года его назначили вр.и.о. начальника УНКВД по Харьковской области. На этой должности он пережил бериевский разгром ежовцев и арест своих покровителей. Хороший был палач…
Осенью 1939 года, после вступления Советского Союза во Вторую мировую войну на стороне нацистской Германии, его отправили наводить сталинские порядки в оккупированную Галичину. Лелеткин был помощником и заместителем начальника Тернопольского областного управления НКВД, активно зачищал регион от украинских националистов и буржуазных элементов.
«МОНУМЕНТАЛЬНЫЙ МУЖЧИНА»
Далее его следы теряются. Личное дело палача в архиве СБУ, как мы уже говорили, отсутствует. В учетной карточке никакой информации о дальнейшем его жизненном пути нет. Известно лишь, что войну Лелеткин пережил и в 1945 году снова стал заместителем начальника Тернопольского облуправления НКВД. В одной из научных работ, посвященных личному составу репрессивных органов советской империи в Украине, говорится, что он «в 1956 году проживал в Одессе». И все.
Но нам удалось прояснить дальнейшую биографию заслуженного чекиста. Корреспондент «Думской» побывал в Херсоне, где завершился жизненный путь Льва Лелеткина, пообщался с людьми, которые его знали, и восстановил недостающие звенья.
Итак, в годы советско-германской войны Лев Иванович продолжал заниматься любимым делом, работал в комендатурах особых отделов нескольких фронтов. Стрелял шпионов, дезертиров и получил несколько уже боевых наград.
На пенсию Лев Лелеткин вышел в звании полковника МГБ уже после войны, в 1948 году. Вернулся в Одессу и до 1952 года жил здесь – видимо, с Городом у него были связаны особо приятные воспоминания. В Одессе он поднял на ноги детей – дочь Любу, родившуюся в 1928 году, и сына Володю, появившегося на свет в 1938-м. Любовь Львовна Лелеткина поступила в Одесский мединститут, а после его окончания стараниями папки была успешно пристроена медработником в одесское управление МГБ, где и отработала до самой пенсии. Она до сих пор проживает в Одессе, но под другой фамилией.
В 1953 году Лев Лелеткин вместе с сыном Владимиром и женой перебирается в провинциальный Херсон. Там он купил половину дома на улице Суворова, 41. Почему Херсон? Дело в том, что после смерти Сталина над Львом Ивановичем начали сгущаться тучи. Случилась утечка информации, многие узнали, кем был Лелеткин в 1937-1938 годах. В Одессе было слишком много родственников лично убитых им людей. И некоторые вполне могли рискнуть свободой и жизнью ради мести. Так что, переезд был, по сути, бегством. Именно тогда, надо сказать, Любовь Лелеткина и перешла на фамилию мужа.
Когда Лев Иванович приобрел половину дома в Херсоне, его соседке Валентине Иосифовне Коваленко было уже 25 лет.
«Он был таким… монументальным мужчиной, — вспоминает она. — Два с лишним метра ростом, внушительной комплекции. Выходил на крыльцо и подолгу молчал, глядя куда-то вдаль. Всегда был серьезным и очень скрытным. Никогда не рассказывал подробностей о своей работе в органах. Мы знали лишь то, что он был старым чекистом. Очень любил шахматы и шашки, был очень эрудированным в политике человеком. Часто водил сына в планетарий. Его сын Володя Лелеткин окончил музыкальное училище, женился в Херсоне, родился сын – внук Льва Ивановича. Он был чекистом до мозга костей – за Сталина всегда горой. На все юбилеи к нему приходили коллеги поздравлять. Пил мало, никаких ссор или конфликтов с соседями не было. Лев Иванович был атеистом, икон в доме не держали. Жили семьей по высшему разряду. Дом у них был - полная чаша! Лев Иванович получал очень хорошую пенсию как ветеран МГБ.
Орденов было у него много, на праздники и юбилеи надевал. В городе о нем знали как о ветеране войны (видимо, и в пионеры Лев Иванович принимал, такая традиция была, — Ред.). Правда, о том, как их получил, молчал. В последние годы его жизни, а умер он 18 сентября 1975 года, вокруг него начали ходить странные слухи. Мол, в НКВД был причастен к репрессиям. А однажды, уже после его смерти, в дом к соседям постучался какой-то пожилой человек с молодым спутником. К счастью для Лелеткиных, их не было дома. Пожилой мужчина сказал своему спутнику, мол, смотри в этом доме жил тот, который расстрелял твоего деда. После этого пожилой плюнул на дверь Лелеткиным. Оба после этого повернулись и ушли…».
Свою половину дома потомки товарища Лелеткина продали год назад, после чего переехали в другой город.
«Думская» попыталась найти могилу Льва Лелеткина в Херсоне. Однако то, что мы увидели на центральном кладбище этого областного центра, повергло нас в шок. Центральный погост Херсона фактически разгромлен вандалами. Почти все могильные памятники явно специально повалены и исковерканы, таблички сорваны, трава вокруг сожжена. Видимо, под одним из таких оскверненных памятников и лежит один из самых заслуженных палачей Украины – Лев Иванович Лелеткин…
 
Биография другого участника коммунистических преступлений в Одессе – Марка Спектора — известна куда лучше. Во многом благодаря ему самому: Марк Борисович оказался талантливым литератором и, выйдя на пенсию, написал несколько остросюжетных автобиографических повестей. Человеком он, действительно, был интересным – даже странно, как Спектору удалось не повторить судьбу других нетривиальных чекистов из когорты Дзержинского, почти поголовно истребленных в ежовско-бериевский период.
Но давайте по порядку. Родился Марк Спектор в Николаеве, в еврейской семье. Отец был печником. Будущий спецслужбист окончил два класса казенного (государственного) еврейского училища. Работать начал в 12 лет. Был переплетчиком, учеником столяра и слесаря. Трудился на судостроительном заводе «Наваль» — нынешнем ЧСЗ. В 1917 году, во время революции, вступил в ряды Красной гвардии и проявил себя лихим и безжалостным бойцом. Его заметили и приняли в ряды ЧК. Сначала Спектор служил в пограничном полке, а потом перешел на оперативную работу.
Работал коллега Штирлица на анархистском направлении. Сначала его внедрили в группу «Набат», откуда он перешел в Повстанческую армию Нестора Махно. В махновской организации Спектор быстро продвинулся. Стал адъютантом начальника политотдела Ильи Гордеева (Тепера) и завербовал его. Полученная через Гордеева информация помогла красным разгромить махновцев.
За эту операцию Спектор получил наградной маузер из рук самого Феликса Эдмундовича.
«Потеряв надежду на благополучный исход, на одном из допросов, который проводил Спектор, Зиньковский попросил: если ему будет грозить расстрел, то Марк Борисович должен принести чекушку водки, — рассказывает сын Задова Вадим Зиньковский. — После шести месяцев допросов судьба Зиньковского решилась в его пользу. Органы решили использовать его богатый опыт работы в разведке и контрразведке, а также большой авторитет среди махновцев, привлечь к нелегальной работе в ГПУ. Да и к тому же на тот момент на него уже распространялась амнистия от 1922 года для бывших махновцев. Первым весть об освобождении принес Зиньковскому чекист Марк Спектор, ранее конспиративно работавший у махновцев под именем «Матвей Бойченко».
«Ребята присели на корточки и начали осторожно перебирать содержимое, — вот как описывал эту редчайшую удачу Марк в своей повести «Глухой» фармацевт». — Тряпки и войлок отложили в сторонку, а ценности выкладывали на разостланную гимнастерку. Потом Горожанин и Валя стали сортировать драгоценности, раскладывая их кучками: бриллианты с бриллиантами, рубины — с рубинами, изумруды с изумрудами, сапфиры с сапфирами, жемчуг к жемчугу, отдельно миниатюры с эмалью или украшения тончайшей филигранной работы. Были полные гарнитуры: браслеты, кулоны, кольца, серьги, диадемы с одинаковыми камнями, а также табакерки, маленький образок, икона-складень — и все из золота или платины и с драгоценными камнями. Горожанин разглядывал каждую вещицу в лупу».
В октябре 1937 года кладоискатель становится заместителем начальника УНКВД Одесской области.
Лейтенант госбезопасности Марк Спектор с самого начала сталинско-ежовской «операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» был ответственным секретарем одесской внесудебной тройки, подписывал расстрельные протоколы, включая самый первый от 8 августа 1937 года. Он же и передавал эти документы нашему первому «герою», непосредственному исполнителю «приговоров» — Льву Ивановичу Лелеткину.
Вторую мировую Марк Спектор встретил в должности начальника отдела 3 управления народного комиссариата ВМФ. С декабря 1942 по апрель 1943 он начальник особого отдела Северного флота, затем — замначальника особых отделов 2-й резервной и 63-й армии, а потом – в резерве контрразведки «Смерш». В 1946-м Спектор выходит на пенсию по болезни.
На гражданке заслуженный чекист и палач прожил еще 39 лет. Работал юристом, писал книжки. Был заместителем председателя Московской городской коллегии адвокатов. Умер кавалер орденов Ленина, Красного знамени, Красной звезды, Отечественной войны, владелец маузера от Железного Феликса в августе 1985 года. Похоронен с воинскими почестями на Введенском кладбище советской столицы.
Его сын Петр Маркович Спектор нашел себя в спортивной журналистике. Сейчас он заместитель главного редактора «Московского комсомольца» и о политике, видимо принципиально, не пишет.
Авторы — Александр Сибирцев и Олег Константинов
|
воскресенье, 2 июля 2017 г.
СТАХАНОВЦЫ СМЕРТИ
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий