60 лет без Брехта
Брехт и сегодня интересен и как драматург-новатор, и как провозвестник сексуальной революции. Родившийся в феврале 1898 года в Аугсбурге, он был сыном бурной эпохи революций и мировых войн (тоже мог бы сказать как Мандельштам: «столетья окружают меня огнём») и одновременно человеком, обгоняющим время. В этом отношении он близок ровеснику Маяковскому.
Первые шаги
Родившийся в бюргерской семье (отец – владелец бумажной фабрики), Бертольд Брехт после начальной школы учился в реальной гимназии. Впереди ждала медицина (такова была воля отца). А пока – верховод озорников-одноклассников. Зуд сочинительства и пожар в крови. Ему было пятнадцать, когда местная проститутка открыла ему расписной и соблазнительный рай, и девятнадцать, когда одноклассница, дочь местного врача, красивая и весёлая Паула-Би родила ему внебрачного ребёнка, которого назовут Франком в честь драматурга Ведекинда, кумира беспутного гимназического барда. Скандал замяли, заботу о мальчике взяли на себя родители Брехта. Война близилась к концу, двух закадычных дружков и младшего брата призвали, а его, комиссованного по болезни, направили санитаром в госпиталь, где он вдоволь насмотрелся на человеческую боль и наслушался правдивых жизненных историй. Там рождаются его первые стихи и драма.
Тигр асфальтовых джунглей
Первая пьеса, которая принесла успех, – «Барабаны в ночи». Он начал писать её в 1919-м и поначалу назвал «Спартак». Приняв участие в ноябрьской революции в Германии, Брехт разочаровался в левых социал-демократах (спартаковцах), что и определило поведение героя пьесы солдата Краглера, вернувшегося из плена. Восстав было против социальной несправедливости, он предпочёл борьбе счастье с утраченной и вновь обретённой любимой. С рукописью Брехт отправился к Фейхтвангеру, тот пришёл в восторг, почувствавав в авторе прирождённого драматурга, а жена его Марта предложила новое название. В 1922 году благодаря Фейхтвангеру «Барабаны в ночи» были поставлены в мюнхенском театре «Каммершпиле».
Берлинский авторитетный критик Герберт Йеринг признал, что автор изменил поэтический облик Германии: «С Бертом Брехтом мы обрели новое звучание, новую мелодию, новое видение». Почти по Маяковскому: «На чешуе жестяной рыбы прочёл я зовы новых губ»… Через 2 месяца ему присудили премию Клейста – одну из высших литературных наград страны. После этого он изменил в имени букву «д» на «т» – Бертольт. Тогда слодился иго имидж: неизменная кепка и круглые очки в тонкой стальной оправе.
Избежать брачных уз не удалось: в том же 1922 году он женился на оперной певице Марианне Цофф, которая через 3 месяца родила дочь Ханну (будущая актриса Ханна Хиоб). Однако Брехта манил Берлин, а Мюнхен, город его разгульной молодости и начала литературной славы, всё больше вревращался в вотчину национал-социалистов. В 1924-м он уже в Берлине.
Брехт нуждался в команде, он любил работать коллективно. Как пишет Фейхтвангер, выступавший иногда соавтором, «где бы он ни был, вокруг него собиралось множество последователей, которые безоговорочно верили в него». В столицу за Брехтом последовала «девочка-мальчик» подвижная, живая Марилуиза Фляйсер. В Берлине Брехт через свою давнюю любовную симпатию познакомился с писательницей Элизабет Гауптман. Грациозная красавица, немногословная и сдержанная, оказалась неутомимой и сообразительной сотрудницей. Он называл 27-летнюю подругу Бэсс. Появилась в Берлине и актриса Карола Неер, неприступная Женщина-Персик. Между тем, сразу по приезду Брехта давний его друг по кличке Чёрная пантера, берлинский драматург Броннен познакомил Брехта с актрисой Еленой Вайгель, которая произвела на него глубокое впечатление. Помимо того, что Хелли была чертовски умна, она оказалась искусной кулинаркой. Хелли оставила Брехта в своём ателье и через год родила сына Стефана.
«Брехт наконец победил!»
В Берлине хозяевами сцены были Макс Рейнхардт и Эрвин Пискатор. Брехта никто не ждал и не жаловал. Наступил 1928 год. Зимой в Лондоне с размахом отметили 200-летие «Оперы нищих» Джона Гэя, восхищавшей самого Свифта. Элизабет Гауптман, владевшая английским, сделала подстрочный перевод. «Фабула старинной пьесы не просто заинтересовала Брехта, – пишет Юрий Оклянский в своём романе-исследовании «Гарем Бертольта Брехта», – но затронула глубинные основы его художественной натуры». А главная её мысль: торгаш, бандит и полицейский – дружная троица, заединщики – один к одному выразила суть современности. Она и сегодня актуальна, по крайней мере, для России.
Брехт привлёк к работе композитора и музыканта Курта Вайля, они заменили все стихотворные тексты арий, зонгов и куплетов, заново переписали и прозаические реплики персонажей, сохранили, но заострили и осовременили сюжет. А новое название – «Трёхгрошовая опера» – предложил Фейхтвангер.
Поставленная в 1928 году, она стала триумфом Боехта и его команды. Это сатирический фарс, комический мюзикл с серьёзным содержанием, самое трезвое и насмешливое произведение конца 20-х годов. Перед нами «асфальтовая лирика», волшебные «огни большого города». Главные герои: Джонатан Пичем, босс мафиозного треста под циничным названием «Друг нищего», на которого «работают» сотни попрошаек, глава банды уголовник Макхит, по кличке Мэкки-Нож, и его покровитель шеф полиции Браун, которому отстёгивается доля добычи. Самое парадоксальное, что от этих закоренелых мерзавцев исходит соблазнительный дух свободы! Впрочем, Брехт – любитель и друг парадоксов! Они ведь будят мысль и тем опасны. Это понимали руководители СССР и, ралушно принимая левака и симпатизанта страны Советов Брехта, с 1932 года вели на него дело в НКВД и не пропускали его пьесы на советскую сцену. Правда, Таиров в 1930-м поставил «Трёхгрошовую оперу», но ведь известно, что сделали с Камерным театром Таирова!
Мелодии Курта Вайля, в которых отголоски негритянского блюза смешались со старинными немецкими ярмарочными куплетами, оказались привязчивыми. Зонги Брехта пел в конце 1920-х весь Берлин, а вскоре они зазвучали на Бродвее. Голос неподражаемой джазовой певицы Эллы Фицджеральд, исполнявшей балладу о Мэкки, обладал загадочной магической силой: «У акулы зубы – клинья,/ Все торчат, как напоказ./ А у Мэкки нож, и только,/ Да и тот укрыт от глаз». Казалось бы, что нам этот бандит, аферист, сутенёр, эти шлюхи, воры, нищие, а ведь увидев, наконец, спектакль в Москве, мы стали мурлыкать, насвистывать эту мелодию.
Брехт – реформатор и теоретик театра
В этой пьесе уже разрабатывались главные принципы «эпического театра» Брехта: она построена на принципе монтажа, усложнённого разъединением элементов. Монтаж на драматургической сцене первым предложил Мейерхольд. Он предполагает перенесение в драматический театр структуры мюзик-холла, цирка и ревю. Брехт же ввёл разбивку пьесы на законченные эпизоды. Нередко они контрастны по отношению друг к другу. Разрозненные эпизоды прерываются пением – зонгами. В зонге герой комментирует сюжет и одновременно душевно обнажается, предлагая трезвый взгляд на себя со стороны (знаменитый принцип «очуждения, или остранения»). Причём музыка Вайля, как правило, звучит вразрез с текстом Брехта. В стихах – жестокие и низкие истины, а музыка сердечна, лирична. Слова будоражат, а мотив усыпляет.
И ещё одно важное свойство новаторского театра Брехта: люди и предметы показаны одновременно с одной и другой стороны, и сверху и снизу. Зрителю демонстрируется сразу несколько точек зрения. Требуются усилия, чтобы собрать этот расколотый мир, увиденный с разных позиций. Зритель в его театре должен был не столько сопереживать, как в «аристотелевском», сколько думать, размышлять, мыслить. Драматический персонаж в «Трёхгрошовой опере» может поступать и хорошо, и дурно, открыт добру и злу, может прислушаться к тому или иному голосу, звучащему в его душе, у него есть выбор. А что будет выбрано, зависит от множества обстоятельств. Общество – на перепутье. Как оно себя покажет, ещё неясно. Думайте, думайте, люди! Несомненно одно – грядут перемены. Неслучайно искусствовед Б. Зингерман назвал «Трёхгрошовую оперу» «Чайкой» эпического театра.
В начале 30-х Брехт заметил, что нужно найти счастливый желудь, из которого произрастёт всё дерево. Такой образ-символ он стремиился отыскать и впоследствии. В «Трёхгрошовой опере» и «Карьере Артуро Уи» (1941) – это образные конструкции «треста нищих» и гангстерского треста «Цветная капуста»; в «Мамаше Кураж» (1939) – фургон маркитантки Анны Фирлинг, который тащится по дорогам и просёлкам Тридцатилетней войны; в «Добром человеке из Сезуана» (1941) – приём раздвоения человека на два начала, доброе и злое.
«Жить единым человечьим общежитием»…
Брехтом владели две страсти – творчество и женщины. Много женщин – это полнота жизни. А жизнь и работа были для него одно и то же. Отнюдь не записной красавец, не мачо, он оказался настоящим Дон-Жуаном. Женщины льнули к нему, покорённые не столько мужской силой, сколько обаянием личности, интеллектом и … нежным сердцем. Он никогда не был альфа-самцом, у него была своя любовная этика. Он не только обольщал, но и обольщался. Он помогал каждой раскрыться, расти, они же ему отвечали преданностью, доходящей до самоотречения, продолжали любить даже после расставания.
Он не только фонтанировал идеями, был требовательным режиссёром, пролагателем новых троп, но и трудоголиком: с 6 утра – за письменным столом. К тому же он нуждался в заработке: у него трое детей и, по существу, три жены – Елена Вайгель, Элизабет Гауптман и Марилуиза Фляйсер. Бракоразводный процесс с Марианной Цофф тянулся 3 года и также требовал средств.
Ему были созвучны мечты Маяковского: «Чтоб не было любви-служанки,/ замужеств,/ похоти, хлебов./ Постели прокляв,/ встав с лежанки,/ чтоб всей вселенной шла любовь.// Чтоб жить/ не в жертву дома дырам».
Брехт хотел соединить чувственность и духовность, он явно тяготел к полигамии. Не желая потерять Вайгель, он уступил её требованиям, женился на ней, но наряду с официальной супругой в его «открытую семью» в 30-е годы входили Маргарет Штеффин (маленький Мук) и Рут Берлау, его сотрудницы, подруги-советчицы, возлюбленные и неофициальные, но фактические жёны. После фашистского переворота они последовали за ним в эмиграцию – в Данию, оттуда – в Швецию, наконец – в Финляндию.
Женское «перетягивание канатов», конечно, имело место, тем более что Элизабет Гауптман, явившаяся из Берлина, где спасала библиотеку, архив и вещи Брехта, бежавшего в 1933-м налегке, поначалу не хотела уступать места Грете Штеффин, в которой учуяла своего делового двойника. Отвергнув предложение Брехта остаться четвёртой, Бэсс уехала в США. Вскоре от туберкулёза умерла Грета Штеффин, а «троцкистку» Каролу Неер замучили в ГУЛАГе. Получив Сталинскую премию и добившись её выплаты в твёрдой валюте, он купил домик в Дании верной Рут Берлау.
Вторжение Брехта на советскую сцену
Жизнь полна парадоксов, но парадоксы советской действительности озадачивают сверх меры. Почему пьесам Брехта, этого реформатора театра, отрицателя буржуазного искусства и создателя нового, революционного, при его жизни не оказалось места на советской сцене? С конца 40-х её заполонили бездарные пьесы апологетов бесконфликтности в искусстве Корнейчука и Софронова.
Но вот после смерти мужа в 1956 году Елена Вайгель везёт его театр «Берлинер ансамбль» в «оттепельную» Москву. После триумфальных гастролей картина резко меняется. Мы только успеваем бегать на новые спектакли по Брехту. Первым Любимов на Таганке ставит «Доброго человека из Сезуана». Что там аншлаг! Попасть на спектакль практически невозможно, но я всё же его смотрела дважды. Позже он поставит «Галилео Галилея» с Высоцким в главной роли. В театре имени Маяковского Штраух поставил «Мамашу Кураж» с неподражаемой Юдифь Глизер, «Кавказский меловый круг» идёт в театре имени Гоголя, а в театре имени Станиславского – «Трёхгрошовая опера». Москва в период «оттепели» просто помешалась на Брехте.
Одной из первых пьес Брехта, которую мне повезло увидеть, была «Карьера Артуро Уи» в студенческом театре МГУ на Моховой. А через некоторое время я попала на спектакль по этой пьесе, привезённый ленинградским БДТ. Пытаюсь сейчас, задним числом, понять, почему спектакль студенческого театра произвёл на меня большее впечатление, чем постановка профессионалов-товстоноговцев. Казалось бы, Артуро Уи–Гитлера в спектакле БДТ гениально сыграл Лебедев, а Дживолу-Геббельса – Юрский. Самодеятельным актёрам до них далеко. Гротескный спектакль ленинградцев, поставленный приглашённым из Польши режиссёром, был выдержан в серо-зеленоватых мрачных тонах. На лице персонажа, который подлежал уничтожению, вдруг появлялась белая маска: живой, но уже покойник. Белых масок по ходу пьесы оказывалось много. Это было страшно. А театр МГУ создал яркое балаганное зрелище. Это была смесь из оперетты, шантана, фарса. Маски, пёстрые нелепые костюмы, джазовая музыка – разлюли-люли малина. По молодости лет я предпочла буффонаду. Интересно, а что бы предпочёл сам Брехт? Этого никогда не узнать. Он давно покоится на старинном городском кладбище, где когда-то хоронили гугенотов, в центре Берлина.
Я забрела сюда совершенно случайно: шла-то в Дом-музей Брехта. Была поражена не столько неожиданным соседством могил Брехта, Гегеля и Фихте, сколько ситуацией в духе чёрного юмора: автор «Трёхгрошовой оперы» из окна своей последней квартиры взирал на кладбище, присматривая уголок для своего погребения. И присмотрел.
Пределы Брехту не поставлены…
Спустя 60 лет после триумфа Брехта в далёкой России родилась «Трёхгрошовая сказка» Юлия Кима. Как сказано, – «близко к Брехту и точно по Вайлю». В ней есть, как положено, пролог и эпилог. Правда, этого Киму показалось мало, придуман «Второй трёхгрошовый финал», где воскресший Мэкки делится истинами: «Каждый смертный знает непреложно,/ Что праведно и честно надо жить./ И каждый знает: это невозможно…/ Одной моралью разве будешь сыт?/ А тот, кто сыт, – на что ему мораль?» На глас небесный: «Не хлебом единым жив человек!» следует беспощадный ответ Мэкки: «Не только хлебом,/ Но и корыстью, злобой, страхом, клеветой!/ Уже который век под общим небом/ Вражда кипит и льётся кровь рекой!» Пиратка Дженни продолжает спор с небесным гласом: «Не только хлебом,/ Ещё и похотью, распутством и враньём!/ Уже который век под чистым небом/ Разврат и грязь, и нет стыда ни в ком!»
Парадоксы и при этом атакующая манера Брехта по душе Киму. Русскоязычные израильтяне «на-ура» приняли музыкальный спектакль по «Трёхгрошовой сказке» Кима (музыка Г.Гладкова), поставленный А. Шапиро в театре «Гешер».
Брехт умер, но время его не кончилось, что единодушно решили театральные деятели в итоге дискуссии, прошедшей в 2012 году в московском театре «Эрмитаж», и примкнувшая к ним Грета Ионкис.
Грета Ионкис
Комментариев нет:
Отправить комментарий