«Имя? Что оно значит?»
Материал любезно предоставлен Tablet
Наш дед, второй сын кошерного мясника, появился на свет в конце XIX века в Германии, в городке Вертхайм: он расположен на берегу реки, над ним красиво высится замок.
Мы звали его Опа , но его имя было Феликс Мюллер. По крайней мере, так мы думаем. Возможно, на самом деле его имя было Феликс‑Исраэль Мюллер. Но и в этом мы не уверены.
Вот история его имени и имен десятков тысяч других немецких евреев, а также свидетельство того, что следы нацистского законодательства не изжиты до сих пор.
Если знать год рождения своего предка, найти его метрическую запись в небольшом немецком городе несложно. Идешь в архив, где хранятся городские «бюргербюхер» (дословно «книги горожан») — тома в твердом переплете, в которых регистрировали рождения, бракосочетания и смерти. Просишь книгу, соответствующую году рождения предка, и листаешь страницы со сведениями о младенцах, пока не доберешься до своего предка. Рождения записаны в хронологической последовательности, каждый новый житель — на отдельной странице.
Страница нашего Опы — номер 31 в книге за 1890 год. Чиновник городской администрации удостоверил нижеследующее: Исаак Мюллер из Вертхайма, мясник, вероисповедание — israelitische , лично явился 16 мая, чтобы сообщить: 9 мая в половине первого пополудни у них дома его жена Бабетта Мюллер, урожденная Хойслер, тоже israelitische, родила мальчика, которому дали имя Феликс.
В других томах есть похожие записи о старшем брате Феликса — Леопольде‑Фридрихе (родился 5 февраля 1889 года), сестре Регине (родилась 21 мая 1899 года) и еще одной сестре, Хедвиг, умершей в младенчестве.
Отметки о вероисповедании на этих страницах хоть и выглядят сегодня, на наш взгляд, странно, в то время были вполне обыденны: их проставляли в соответствующей графе напечатанного в типографии бланка. В Вертхайме указывали вероисповедание всех новоиспеченных родителей, будь то протестанты, католики или евреи. Ничего унизительного в этом не было. По крайней мере в те времена.
Наш Опа, его брат и сестра выросли в сказочном городке. Вертхайм — а его корни можно проследить до VIII века — расположен в знаковом месте, где от Майна ответвляется приток Таубер, и прямо под гребнем холма графы Вертхаймские в начале XII века возвели замок, решив, что лучше места не сыскать. Маленькую рыночную площадь тесно обступили фахверковые дома с остроконечными крышами.
Феликс с братом и сестрой жили в комнатах над отцовской мясной лавкой, на углу Майнгассе (улицы Майн, названной по реке) и Юденгассе (Еврейского переулка) — возможно, названного так потому, что вел к городской синагоге.
Эту синагогу в городке выстроили уже в третий раз. Ее прежнее здание снесли в 1447 году, чтобы освободить место для церкви. А ту синагогу, что предшествовала нынешней, община разрушила в 1349 году, в разгар «черной смерти».
Да‑да, в 1349‑м: еврейская община Вертхайма древняя. О евреях в Вертхайме есть упоминания еще в XI веке. Одно из надгробий на еврейском кладбище (за пределами городской стены) датировали 1405‑м годом. В начале ХХ века, когда Феликс прошел бар мицву, община — а в ней насчитывалось примерно 200 евреев — молилась в синагоге и покупала кошерное мясо в лавке его отца Исаака.
Наш Опа учился как нельзя лучше в вертхаймской гимназии, за что и был зачислен в знаменитый Гейдельбергский университет, где изучал классическую филологию, латынь и древнегреческий. Получив диплом, вернулся в родной город, чтобы отработать испытательный — годовой — срок учителем в своей же гимназии.
Однако планы профессионального роста пришлось отложить: в 1914‑м Германия вступила в войну. Феликс и его брат Леопольд пошли служить в кайзеровскую армию. Леопольд вскоре покалечил при ружейном выстреле руку, и до конца его дней она свисала плетью. Феликс прослужил до конца войны, чудом остался цел и невредим и, вернувшись домой, успел вместе с Леопольдом и сестрой Региной проводить в последний путь свою мать Бабетту, умершую в пятьдесят один год, вероятно, от «испанки».
Как и в записях о рождении, в записях о смерти указывали вероисповедание покойных, так что Бабетта покинула этот мир, как и пришла в него, с пометкой «israelitischе».
Чиновники XIX века, разработавшие эти регистрационные записи, не то чтобы дополнили их графой о вероисповедании, а просто сохранили ее. Даже в XIX веке регистрация рождений, браков и смертей еще долго была делом скорее религиозных, чем светских властей. Церкви и синагоги вели учет прихожан в своих реестрах, предоставляя гражданским чиновникам информацию по запросам. Когда же это дело перешло к городским властям, те просто продолжили действовать по традиции.
Метрические книги города Вертхайма хранятся в архиве на территории Клостер Броннбах — красивой церкви и монастыря начала XIII века в нескольких километрах от городской стены. По меркам этого древнего собрания рукописей «бюргербюхер» за 1890 год с записью о рождении нашего Опы — недавнее приобретение. Мы ненадолго заглянули в архив, сосредоточившись на записях о нашей семье. Но будь у нас побольше времени, не исключено, что мы попросили бы показать, например, долговое обязательство от 1303 года, в котором король Альберт поручил графу Рудольфу Вертхаймскому взыскивать из имущества евреев Вертхайма проценты по ссуде, составлявшей 100 серебряных марок, при условии, что граф не слишком сильно их обременит.
В 1929 году наш Опа — уже зарекомендовавший себя гимназический преподаватель классических языков — заключил брак с Алисой‑Флоренсой Вайль в ее родном Фрайбурге‑им‑Брайсгау: в «бюргербюхер» этого города событие зарегистрировано как положено. Два года спустя в «бюргербюхер» города Карлсруэ появилась запись о рождении первенца Феликса и Алисы, нашего отца Йоахима.
Молодая семья жила‑поживала в Карлсруэ до 1933 года, когда к власти, став канцлером Германии, пришел Адольф Гитлер. Тогда ее жизнь начала рушиться.
В апреле Феликса лишили места преподавателя по новому правительственному «Закону о восстановлении профессионального чиновничества», отстранившему евреев от государственной службы. Правда, вскоре Феликс вернул себе должность: под закон не подпадали евреи, воевавшие на фронтах Первой мировой за Германию. Но уже в 1935 году Нюрнбергские законы упразднили эту льготу, и Феликс вновь остался без работы. И не только без работы, но и в некотором роде без гражданства, ведь Нюрнбергские законы лишили немецких евреев гражданства, превратив их в сословие «государственных подданных», не имевших политических прав.
В 1938 году нашему отцу пришло время идти в школу. Но в Карлсруэ это было невозможно: по всей Германии еврейских детей не брали в государственные школы. Во Франкфурте продолжала работать одна еврейская школа, поэтому весной семья переехала туда.
Осенью жизнь стала совсем уже кошмаром. Однажды, когда наш отец возвращался из школы, за ним, размахивая веревочной петлей, гналась по франкфуртским улицам банда членов гитлерюгенда. В ночь, прозванную Хрустальной, сотрудники гестапо арестовали нашего деда и отправили в концлагерь Бухенвальд.
Домой он вернулся через две недели — похудев на девять килограммов, с обритой головой, весь в экземе. Целую неделю он просидел в углу, как истукан, глядя в пространство.
На исходе 1938 года семье удалось бежать в Швейцарию — выручил высокопоставленный швейцарский знакомый. Там они провели два года с лишним как на иголках в ожидании виз, любых виз любой страны, которая согласится их принять. В конце концов удалось получить американскую визу.
1 апреля 1941 года Феликс, Алиса, Йоахим (вскоре он сделался Джимом) и его маленькая сестра Беатриса прибыли в порт Нью‑Йорка. В конце года обосновались на птицеферме на юге Нью‑Джерси, вдали от опасностей.
Регина, сестра Феликса, тоже спаслась, перебравшись в Англию. Но Леопольд с женой Иреной оставался в Германии. (Феликсу и Регине, как они ни старались, не удалось добыть им визы.) В апреле 1942 года Леопольда и Ирену отправили в пересыльный лагерь в польском городе Избица. Либо прямо там, либо в лагере смерти Собибор их убили. Где именно, мы не знаем. Это событие — единственная веха нашей семейной хроники, не занесенная ни в какие государственные реестры.
К тому времени, когда Леопольда‑Фридриха убили, у него было новое официальное имя: Леопольд‑Фридрих Исраэль Мюллер. Как и у Феликса: Феликс Исраэль Мюллер. А их сестра стала Региной Сарой Мюллер.
И они не были исключением: нацисты дали каждому еврею в Германии второе имя Исраэль, а каждой еврейке — Сара. Это переименование было частью, и немаловажной, стремления Гитлера изолировать и заклеймить немецких евреев. Смена имен осуществлялась на основании двух законов. Первый из них, «Закон о перемене фамилий и имен» от 5 января 1938 года, наделял министра внутренних дел полномочиями в одностороннем порядке менять все имена, не соответствующие немецкому законодательству.
В Германии при регистрации актов гражданского состояния требовалось — и до сих пор требуется, — чтобы местный орган одобрил выбранное имя.
Главной задачей этого закона было заложить основы второго закона — его приняли 17 августа того же года. Этот закон имел следующее название — «Второе постановление об обеспечении выполнения Закона о перемене фамилий и имен», и он преследовал две цели. Во‑первых, законом устанавливалось, что с 1 января 1939 года родители‑евреи могут давать новорожденным детям только имена из утвержденного списка типичных еврейских. Дозволенных мужских имен было 185 (например, Акиба, Изодор или Шмуль), а женских — 91 (например, Хана, Хадассе или Рахель). Во‑вторых, закон предписывал пометить в Германии, как клеймом, новым вторым именем — Исраэль или Сара — всех евреев и евреек, чьи имена в утвержденный список не попали: всех Леопольдов, Феликсов, Регин.
С тех пор «арийцы» уже по одному имени понимали все, что им требовалось знать о человеке, с которым они имеют дело.
До ратуши сонного Вертхайма постановление о перемене имен добралось с некоторым опозданием. 1 февраля 1939 года чиновник достал с полок множество «бюргербюхер» с данными за много десятков лет и приступил к изнурительной работе: принялся помечать страницы с записями о рождении еврейских младенцев. На каждой странице он делал на полях, от руки, одну и ту же приписку, осуществляя на практике закон о перемене имен. Приписка была такой многословной, что занимала полстраницы.
Трудами этого чиновника запись о рождении нашего деда теперь опоганена нижеследующим:
«В соответствии с § 2 “Второго постановления об обеспечении выполнения Закона о перемене фамилий и имен” от 17 августа 1938 г., официально обнародованного 30 декабря 1938 г. и вступившего в силу с 1 января 1939 г., вышеупомянутое лицо взяло дополнительно также имя Исраэль.
Вертхайм, 1 февраля 1939 года, регистратор: подпись поставил Менслер.
Заверено в соответствии с основным реестром, Вертхайм, 1 февраля 1939 года, регистратор: подпись поставил Менслер.
Верность подтверждена: Вертхайм, 27 февраля 1939 г., секретарь канцелярии окружного суда».
Подо всем этим стоят инициалы чиновника и — лиловыми чернилами — большая официальная печать местного суда. Круглая, размером с пятидесятицентовую монету, на ней — орел с широко раскинутыми крыльями. Орел цепко держит в когтях венок со свастикой.
Точно так же пометили и запись о рождении Леопольда, и запись о рождении Регины, только в ее случае вместо Исраэль значилось Сара.
Конституция Германии 1949 года, составленная под бдительным надзором Союзных держав, предлагала восстановление гражданства тем, кто был лишен его по расовым, религиозным или политическим мотивам в 1933–1945 годах. Закон распространил это предложение и на потомков указанных лиц. Получить немецкое гражданство по этому закону стоит немалых трудов. Можете нам поверить: мы через это прошли. Необходимо предоставить заверенные документы о рождении, гражданстве и браке (если таковой имел место), а в придачу сведения о местожительстве за всю жизнь. Также вы должны предъявить те же самые документы касательно предка, чья утрата немецкого гражданства по воле нацистов служит основанием для ваших притязаний на восстановление гражданства.
Мы указали в заявлении, что наши притязания основаны на истории нашего отца, поскольку он к тому времени уже восстановил немецкое гражданство и имел на руках все необходимые документы.
Но если бы наш отец родился за пределами Германии, нам пришлось бы указать в заявлении, что наши притязания основаны на истории нашего деда. Нам пришлось бы подкрепить заявления заверенными копиями записи о рождении нашего Опы — той самой записи, которую в 1939 году обновил нацистский чиновник, той записи, где ему навязали второе имя — Исраэль. Той самой записи со свастикой.
Можно подумать, что записи в германских «бюргербюхер» — лишь следы далекого, отжившего прошлого. Ничего подобного, это юридические документы, сохраняющие актуальность и имеющие силу. А на евреях Вертхайма (и, без сомнения, других немецких городов) до сих пор как меты — безобразные шрамы неизжитого нацистского прошлого.
Впрочем, это не совсем верно. Вскоре после окончания войны положение вещей решили исправить. Контрольный совет Союзных держав, управлявший оккупированной Германией в 1945 году, первым делом отменил массу нацистских законов, включая тот, который навязывал евреям имена Исраэль и Сара. В 1955 году немцы забрали бразды правления у Контрольного совета и немедля отринули правила бывших оккупантов. Но несколько начинаний Контрольного совета немцы поддержали, в том числе отмену нацистского закона о перемене имен.
Можно только гадать, что влекут за собой юридические последствия его отмены. Очевидно, ни одному еврейскому ребенку, родившемуся в Германии, никогда больше не придется брать имя Исраэль или Сара. (Хотя таких младенцев, вероятно, немного.) Но как быть со всеми рожденными в Германии — и на 1939‑й год живыми — евреями, с теми, кто стал беженцами, и теми, кто позднее погиб? Восстановила ли отмена закона их имена до 1939 года? Стал ли Феликс Исраэль Мюллер автоматически Феликсом Мюллером, как прежде? Или для того, чтобы чиновник в ратуше Вертхайма вычеркнул на поле его метрической записи печать со свастикой и имя Исраэль, он должен подать прошение?
Казалось бы, требовать, чтобы евреи подавали прошения, то есть обременять их волокитой, — абсурдная трактовка закона, но давайте рассмотрим аналогичную ситуацию. В 1945 году Контрольный совет, упразднив закон о перемене имен, одновременно упразднил Нюрнбергские законы от 1935 года, включая положение о лишении евреев немецкого гражданства. Однако отмена этого закона никогда не предполагала, что немецкое гражданство всех, кто ранее был его лишен, и их потомков будет восстановлено автоматически. Чтобы добиться этого изменения, приходилось подавать официальное ходатайство, как это сделали мы.
Если послевоенная отмена закона не восстановила гражданство евреев автоматически, отчего вдруг послевоенная отмена другого закона должна была автоматически восстановить их имена?
Некоторые немецкие чиновники именно полагали, что имена автоматически не восстанавливались. В недавно изданной увлекательной книге под названием «Имена, Гитлер и Холокост» исследователь И. М. Ник приводит в пример Франкфурт‑на‑Майне, крупнейший город земли Гессен, где в 1947 году власти, сославшись на загруженность административной работой, решили вычеркивать имена Исраэль и Сара только из метрических записей евреев, которые сами об этом ходатайствовали. Разумеется, как заметил один не слишком сердобольный гессенский чиновник, евреев «преследовали по расовому признаку», так что им пришлось «претерпевать куда более серьезные неприятности», и почему бы им не «взять на себя сущую мелочь» и подать ходатайство, — как‑никак, достаточно «двух‑трех строк на адрес отдела регистрации»?!
Что такое одно коротенькое письмецо для человека, которому уже довелось, побросав имущество, бежать за границу или выживать в концлагере?
Несмотря на все пережитое — потерю свободы, профессии и дома, гибель брата, — наш Опа так и не разлюбил сказочный городок своего детства. На уроках немецкого в вечернем колледже — там он преподавал, уйдя на покой с птицефермы в Нью‑Джерси, — он частенько пускал по рядам альбом с видами Вертхайма, чтобы ученики восхитились его очарованием.
Делу помогло то, что в середине 1970‑х Вертхайм решил восстановить отношения с бывшими горожанами‑евреями, которым удалось выжить. Мэр Карл‑Йозеф Шойерманн, человек замечательный, счел делом своей жизни отыскать их в разных странах мира и протянуть руку дружбы. Наш Опа охотно откликнулся и принял у себя мэра, когда тот посетил Соединенные Штаты.
В 1976 году, когда городские власти поручили установить мемориальную доску на месте, где прежде стояла синагога, наш дед поехал в Вертхайм на торжественную церемонию. Как старейшего из собравшихся там бывших горожан — а деду было восемьдесят шесть — его попросили произнести речь. У нас есть ее текст, и мы часто удивляемся тому, насколько мягким, примирительным был ее тон.
«О прощении и забвении часто говорят, ставя эти понятия рядом, — замечал он. — Мы можем простить, но мы никогда не сможем забыть. Возникла новая, другая Германия, выросло новое поколение».
«Как мы можем, — риторически вопрошал он, — считать сегодняшнюю Германию ответственной?»
Наш Опа был добряк покладистого нрава, и тем не менее его великодушие нас несколько озадачивает. Дружба с мэром и гостеприимство города, пожалуй, вряд ли дают основания простить колоссальные — и прямо коснувшиеся нашего Опы — преступления.
Мы гадаем, изменилось бы его мнение, узнай он, что в тогдашнем правительстве Германии все еще кишмя кишели бывшие члены нацистской партии? И что несколько послевоенных десятилетий немецкие суды оправдывали большинство тех, кого обвиняли в нацистских преступлениях? И что судья, после войны отклонивший его требование о реституции, сам бывший нацист? И что, пока он выступал со своей речью, в его метрической записи с оттиском свастики, хранящейся на стеллаже в нескольких кварталах, неподалеку, он по‑прежнему значится как Феликс Исраэль Мюллер?
Мы не можем с уверенностью утверждать, было ли это важно для него, но для нас это важно. В первые десять лет после войны некоторые немецкие города действительно взялись за старые «бюргербюхер», чтобы внести поправки в связи с отменой нацистского закона о перемене имен. Такая поправка есть, например, в записи о рождении нашей бабушки в городе Донауэшинген, хотя она никаких ходатайств не подавала. В поправке, датированной 30 августа 1947 года, говорится: «Запись выше на полях, касающаяся дополнительного имени Сара, аннулирована согласно приказу № 10 950 от 10 июня 1947 года Министерства внутренних дел Бадена».
Мы не можем выяснить, в скольких городах записи о рождении — как и запись нашего Опы — до сих пор не исправлены. Если поискать информацию в интернете, всплывают примеры из городов Оберелленбах, Нетра и Хильдесхайм. Наверняка есть такое и в других городах.
Если бы сегодня мы подали ходатайство об исправлении метрики нашего деда, принял бы его Вертхайм к исполнению? Или городская администрация заявила бы, что ходатайство должен был подать он сам, пока был жив?
Этого мы не знаем, но не следовало бы взваливать это на нас. А так последнее слово касательно имени нашего деда и не счесть скольких еще людей осталось за нацистами. Вот почему всем немецким городам пора взять на себя инициативу: проверить, не остались ли в метрических записях следы нацистского закона, а если остались — исправить их. Да, это загрузит их дополнительной работой. Но если власти в прошлом нашли время на то, чтобы поставить эти клейма, новая демократическая Германия может найти время, чтобы их изгладить.
Оригинальная публикация: What’s in a Name
