М.СААКАШВИЛИ О В, ПУТИНЕ

7 апреля 2014 г.

Михаил Саакашвили | Foreign Policy

Война близится: почему безумного короля России невозможно задобрить

Присоединив Крым, Россия "заложила фундамент новой российской парадигмы беззаконного мира", пишет экс-президент Грузии Михаил Саакашвили в Foreign Policy. Материал проиллюстрирован фотоколлажем: человек с лицом Владимира Путина сидит на Железном троне из телесериала "Игра престолов".

По мнению Саакашвили, происходящее на Украине отнюдь не неожиданность и не "последний акт в драме". "Российские стратеги говорят об "уик-энде гнева", который, возможно, будет включать в себя что-то вроде вооруженной осады правительственных зданий на Юге и Востоке Украины", - пишет Саакашвили в статье, которая была опубликована еще 4 апреля. "Если местным провокаторам и "силам самообороны" удастся удержать эти здания, как они ранее проделали в Крыму, это может стать основой для дальнейшей военной интервенции".

Саакашвили проводит исторические параллели: "В Чечне десятки тысяч человек были убиты просто для того, чтобы сделать Путина президентом и укрепить его власть. Затем, когда "цветные революции" - и проводимые ими успешные реформы - стали угрозой для его правления, он вторгся в Грузию". Сейчас, на фоне падения своей популярности в России, "сланцевой революции" и необходимости доступа к портам "для снабжения ближневосточных союзников" Путин атаковал Украину и захватил Крым.

Несмотря на эти многочисленные примеры, Запад по-прежнему неверно толкует агрессию Путина или ищет ей оправдания, сетует Саакашвили. Одни эксперты намекают, что Россия вправе аннексировать соседние земли, так как дорожит ими больше, чем Запад. Другие призывают свыкнуться с мыслью, что Россия не вернет Крым. "Ровно то же самое мне говорили летом 2008 года", - вспоминает Саакашвили.

Но циклы задабривания сокращаются в геометрической прогрессии. Возможно, вскоре те же эксперты объявят, что "потеряна" Молдавия, или Латвия, или какая-нибудь провинция Польши. На взгляд Саакашвили, самой большой потерей для Запада будут даже не государства-союзники, а основополагающие принципы западного мира. Россия наказывает Грузию, Украину и Молдавию за их желание жить в свободном и демократическом обществе. Экс-президент Грузии призывает Запад защитить эти страны.

Россия бросает крупнейший с вторжения в Афганистан в 1979 году вызов международному закону и порядку, считает автор. Но западные лидеры не желают воспользоваться своим экономическим и военным превосходством над Россией. Запад не хочет ужесточать санкции, так как пострадают и западные компании.

Саакашвили прибегает к медицинским метафорам: "Раковая опухоль российской агрессии впервые проявилась в Грузии, но Запад решил пренебречь диагнозом и предпочел лечить эту болезнь аспирином. Крым - метастаз грузинских событий, но Запад вновь исключает хирургическое вмешательство - то есть военную интервенцию - как чересчур рискованное. И все же, как минимум, Западу следует применить химиотерапию".

В заключение Саакашвили напоминает слова Черчилля: "Вам предложили выбор между войной и бесчестьем. Вы выбрали бесчестье, и вы получите войну". Автор надеется, что западные политики не захотят прослыть "Чемберленами XXI века".

УГРОЗЫ РОССИИ

Как наказать Россию?

Armenia Today [ 07.04.2014 | 07:19 ]

Пока интернет-сообщество спорит о том, каким должен быть ответ США на захват Крыма Владимиром Путиным, администрации Обамы стоит освежить в памяти те геополитические схемы, которыми воспользовался Рональд Рейган, когда Россия попыталась оказать давление при помощи своей энергетической политики в гораздо более напряженной ситуации. Рассмотрим текущий кризис. Россия аннексировала Крым, украинский тепловодный порт и важнейший участок, влияющий на способность России экспортировать нефть и газ в Европу и другие страны мира. Экспорт энергоресурсов остается основой российской экономики и важнейшим источником дохода. К настоящему моменту Запад не сделал практически ничего, что могло бы помешать незаконному захвату украинских баз и военных Путиным. США обратились в Совбез ООН, чтобы призвать Россию к ответу за нарушение международного права, однако Россия воспользовалась своим правом вето, лишив, таким образом, Совбез возможности предпринять какие-либо действия. Поскольку многие европейские страны зависят от российских энергоресурсов, США смогли найти всего несколько партнеров, несмотря на словесную поддержку со стороны многих их союзников. А теперь давайте вспомним, как Рейган сумел справиться с прошлыми попытками России использовать энергоресурсы в качестве геополитического инструмента и направлять доходы от их продажи на финансирование своих имперских амбиций. Подобно современной России, Советский Союз использовал нефть и газ в качестве источников дохода, направляемого на поддержку советской экономики. Тогда Рональд Рейган отпустил цены на нефть, чтобы они начали падать, существенно снизив доходы советского государства в устойчивой валюте. Этот шаг привел к тому, что в 1984 году цены на нефть упали с 60 долларов за баррель до 10. Помогло также и то, что Рейган сотрудничал с такими нашими партнерами, как монарх Саудовской Аравии, король Фахд, который помог ему наводнить мировой рынок нефтью, вытеснив Советский Союз. Более того, у Рейгана был стратегический план, который разработала команда экспертов в области национальной безопасности, в том числе советник по вопросам национальной безопасности Уильям Кларк (William Clark), тогдашний советник, а позже министр юстиций Эд Миз (Ed Meese), и глава ЦРУ Билл Кейси (Bill Casey). Как говорится в рассекреченных документах NSDD 32 и NSDD 75, администрация Рейгана прибегла к экономическому давлению, чтобы дестабилизировать СССР. Проще говоря, их план заключался в том, чтобы обанкротить советскую экономику. И этот план сработал. Администрация Обамы может и должна следовать подобной стратегии, рассчитанной на то, чтобы максимизировать объемы добычи американских энергоресурсов за счет России. В нашем распоряжении есть огромное количество нефти и газа. По некоторым оценкам, на территории США находится до 300 миллиардов метрических тонн нефте- и газоносного сланца. Это в 10 раз больше, чем у России. Кроме того, администрация Обамы уже больше года рассматривает вопрос о выдаче свыше двух десятков лицензий на экспорт природного газа. Если она выдаст эти лицензии, это поможет обеспечить природным газом большую часть Европы, снизив, таким образом, зависимость европейцев от российского газа, транспортируемого через территорию Украины. Подведем итог: американская нефтегазовая промышленность готова удовлетворить энергетические потребности Европы. Теперь нужно только убедить администрацию Обамы выдать необходимые разрешения. Сегодня у нас есть хорошая возможность нанести удар по российской экономике. Как только будут сняты все нормативные препятствия, наша энергетическая промышленность сможет начать склонять чашу весов в нашу пользу на мировых рынках энергоресурсов. Россия финансирует свою внутреннюю политику и вмешательства в мировую политику при помощи доходов от продажи нефти. Однако теперь новейшие методы добычи энергоресурсов позволяют США в значительной степени превзойти Россию с ее производственными и экспортными возможностями. Российская нефть требует больших затрат на ее добычу, поэтому цены на нефть должны оставаться на уровне свыше 100 долларов за баррель, чтобы ее добыча приносила доход. Таким образом, сейчас нам нужно, чтобы правительство сняло ногу с тормоза и дало зеленый свет американской изобретательности. Если США хотят заставить Путина заплатить за вторжение на Украину, удар нужно наносить по самому больному месту — по его нефтекошельку. Оуэн Смит ("Forbes", США)

"АПАРТЕИД" В ИЗРАИЛЕ

Реальные жертвы «Недели апартеида в Израиле» –

не израильтяне

Эвелин Гордон

Во вторник, 25 февраля, я писала о том, как «Неделя апартеида в Израиле», которая продлится две недели, подпитывает скрытый антисемитизм. Но общеизвестно, что антисемитизм никогда не приносит вред только евреям, и «Неделя апартеида в Израиле» (НАИ) являет собой классический пример этого. Чтобы убедиться в справедливости этого утверждения, давайте рассмотрим три новостных сообщения, появившихся в масс-медиа в течение последних двух недель.

Около 500 тысяч сирийских мирных жителей, а может и больше, вынуждены были бежать из Алеппо после начала серии воздушных бомбардировок города правительственной авиацией, что привело, по словам работников организаций гуманитарной помощи сирийскому населению, к «одному из самых крупных потоков беженцев в ходе всей сирийской гражданской войны» - впечатляющее «достижение» для войны, в результате которой уже имеются 2,4 миллиона беженцев из Сирии и 6,5 миллионов человек, вынужденных покинуть места своего постоянного проживания и перебраться в другие районы Сирии. Десятки тысяч мусульман покидают Центральную Африканскую Республику вследствие раскручивающейся спирали насилия, что описывается «группами по защите прав человека, а также высокопоставленными представителями ООН как фактические этнические чистки». А в Южном Судане, где было нарушено хрупкое перемирие, почти 900 тысяч человек покинули свои дома, в то время как «миллионы могут оказаться на грани голода, если им не удастся вспахать поля до наступления сезона дождей».

И это всего лишь три примера. Во всём мире миллионы людей были убиты, изгнаны и/или страдают от голода. Но активисты НАИ  устраивают на кампусах университетов и колледжей по всему миру массовые кампании, чтобы убедить молодых образованных людей потребовать от своих правительств сосредоточить свои усилия на решении самой большой, по их мнению,  проблемы мира. Проблема, которую они имеют в виду – отнюдь не глобального масштаба конфликт, который не является источником массовой гибели людей, не приводит к изгнанию из своих домов больших количеств людей, и не обрекает их на голод. Общее число жертв этого конфликта за 65 лет составляет всего одну десятую от числа погибших и раненых в гражданской войне в Сирии за период времени, меньший трёх лет. Но поскольку у несчастных сирийцев, жителей Центральной Африканской Республики и южных суданцев нет на международной арене хорошо финансируемых и хорошо организованных групп, которые отстаивали бы их интересы, большому числу доброжелательных жителей стран Запада навязывается мнение, что «угнетение» палестинцев (населяющих Иудею и Самарию арабов – прим. перев.) Израилем действительно является самой большой проблемой мира. И они требуют от своих правительств действовать соответствующим образом.

Правительства демократических стран стараются реагировать на общественное давление. В качестве классического примера можно упомянуть видео «Кони 2012», в котором были детально зафиксированы зверства, совершенные в Уганде, Центральной Африканской Республике и Южном Судане милицией Господней Армией Сопротивления под командованием самопровозглашённого «посланника Господа» Джозефа Кони. Видео производило сильное впечатление, и его общественная популярность сыграла главную роль в решении правительств стран Запада безотлагательно начать настоящую охоту на Кони, что, в свою очередь, побудило Африканский Союз подключиться к этой миссии. Однако, у каждого правительства есть ограничения на время, энергию, деньги и политический капитал, которые оно может потратить на решение той или иной проблемы; поэтому увеличение ресурсов, необходимых для данного конкретного дела, неизбежно приводит к уменьшению ресурсов для решения других проблем, в отношении которых общественное давление либо отсутствует, либо не проявляется достаточно сильно.

Следовательно, в той мере, в какой группам, занятым проведением НАИ, удаётся активизировать общественное давление на правительства стран Запада и заставить их сделать борьбу с «угнетением палестинцев Израилем» своей первоочередной задачей, они неизбежно вынуждают эти правительства уделять меньше внимания районам, где происходят подлинные преступления, как в Сирии, Центральной Африканской Республике и Южном Судане. Другими словами, они прямо способствуют продолжающимся убийствам, изгнанию людей и голоду в этих странах, убеждая граждан стран Запада и, следовательно, их правительства, что следует приложить ещё больше усилий для создания палестинского государства вместо того, чтобы попытаться облегчить куда более серьёзные страдания людей в других районах мира.

Вот таким образом израильтяне, являющиеся главной целью НАИ, оказываются далеко не главными жертвами этих кампаний. Подлинными жертвами становятся миллионы, которых убивают, изгоняют и морят голодом, в то время как Запад игнорирует их, будучи слишком занят своим обсессивным преследованием Израиля.

Опубликовано в журнале  Commentary 27 февраля 2014 г.,

http://www.commentarymagazine.com/2014/02/27/the-real-victims-of-israel-apartheid-week-arent-israelis/

Перевод с английского Эдуарда Маркова

Хайфа, апрель 2014 г.

ЖИВОЙ ТОВАР рассказ

За рулем сидел грузный, угрюмый, тяжелый тип с одутловатым лицом. Не люблю такие лица, но пришлось сесть рядом с шофером. Другой возможности покинуть отдаленный пункт на севере Израиля у меня не было.

-          Ничего, - утешил я сам себя. – Два часа - не вся жизнь, потерпим.

Но два часа, как это часто бывает в дороге, превратились в четыре. Да и жалеть не пришлось о той, слишком затянувшейся поездке.

Обычно, если человек нам сразу чем-то не нравится, мы и ждем от него разных неприятных сюрпризов. Он, как бы, должен всем свои поведением подтвердить наши подозрения разными пакостями.

Вот и этот угрюмый тип сразу и без спроса, на полную громкость, включил в своем фургоне магнитофон. Динамики зарычали под гитару с каким-то пьяным, больным надрывом.

Отец родной свой лучший взвод

Послал на смерть под Кандагаром.

Земля горела там пожаром

И камни плавились как воск.

Прости, отец, прости родной,

Мы больше не придем домой…

Шофер фургона, был сильно контужен той страшной войной и песни об одном и том же шли без перерыва и паузы… Я молча нервничал, злился, но постепенно, и по старой, рабской привычке приспосабливаться к любым обстоятельствам, стал прислушиваться к песням, стараясь понять тот смысл, который несли в себе эти окопные шлягеры.

 Мне показалось, что я понял, почему СССР начисто проиграл войну в Афгане. Не было в песнях этих проклятий в адрес врага. Да что там проклятий – не было ни одного дурного слова о противнике. Мало того, было совершенно непонятно, на какой войне сложили свои головы "пацаны и братушки". Всего лишь  единственный раз услышал: " Несчастный, бедный мой Афган" – и все. На этом "проклятия" в адрес врага себя исчерпали.

 Понял тогда, что над таким противником - невидимкой одержать победу невозможно. Русский солдат не знал, за что и с кем он воюет. Об этом и решился сказать грузному типу, в паузе, когда он надумал заменить кассету в магнитофоне.

-          Нет, - сказал он. – Мы не проиграли ту войну. Мы просто ушли от нее. И правильно сделали…. Я-то свою войну чуть не продул. Ранило сильно. Месяца три в госпитале провалялся, в Херсоне…

 Не стал я тогда с ним спорить, напоминать о том, что получила Россия после "ухода" из Афганистана. Не стал, поняв, что спор в этих обстоятельствах не будет иметь смысла, да и рядом со мной сидит человек незаурядный, настоящий солдат, "сделанный" и сформированный войной, а потому достаточно интересный. Почувствовал невольное уважение к этому человеку, и желание разговор с ним продолжить. Таких людей нужно слушать, а не спорить с ними.

 Настроился, если честно, на рассказ или рассказы о войне, но об этом шофер, его звали Петром, а в Израиль он прибыл "по бабушке", говорить не хотел. Мои попытки развить  тему Афгана наткнулись на упрямое и демонстративное молчание.

 В часе езды от Тель-Авива мы попали в чудовищную пробку. Как потом выяснилось, впереди случилась серьезная авария. Вот мы и двигались вперед долго и со скоростью пешехода. Разговор должен был завязаться сам собой. Так и получилось.

Афганистан оставил в покое, но были в те дни и другие  "затравки" для разговора между двумя человекообразными существами в брюках и с бородой: война в Ираке, кризис, забастовки, безработица…

 Оказалось, что Петр вот уже четыре месяца имеет сносную работу: развозит по стране бригады ремонтников – электромонтеров. Спросил, где он раньше «получал паек». Ответил, что мотался "как дерьмо в проруби", долго сидел на пособии, а однажды даже загремел по-черному.

-          Это как? – спросил я.

Он усмехнулся, ничего не ответил. Я же понял, что настаивать на разъяснениях не имею права… Пауза затянулась, но мы все еще двигались вперед неспешным "шагом", и мне даже показалось, что Петр испытывает что-то вроде угрызений совести, будто по его вине я не  смогу во время попасть домой.

-          Нужно было ехать через Афулу, - сказал он. – Но кто знал?

-          Ерунда, - отмахнулся я. – Дело обычное. Да и я никуда не спешу.

  Петр на мои слова, будто впервые, решил приглядеться к человеку рядом с собой, потом он вновь усмехнулся и процедил сквозь зубы:

-          За любую дрянь хватаешься, когда тебя в угол загонят…

 Вновь промолчал и даже с откровенным любопытством стал разглядывать полицейские машины, автомобили скорой помощи и несчастные останки некогда роскошных "джипов" на обочине…

-          Не умеют ездить, - сказал Петр, переключив передачу. – По – наглому ездят, а это верная смерть рано или поздно.

Мы мчались по шоссе с приличной скоростью.

-          Встретил тут одного знакомого, - даже с каким-то облегчением начал свой рассказ шофер. – Он меня и втравил. Сам-то уже давно возил шлюх из России. Прием значит, такой был. Не знаю, как сейчас с этим делом, а тогда он придумал один хитрый трюк: находил мужиков холостых в Израиле, давал им по две тысячи баксов, за своей счет в Россию отвозил, кормил от пуза, поил, там, женил их на профессионалках… Остальное, сам понимаешь, дело техники. Ну, с постоянным местом жительства никто  торопиться не думал. Дамы приезжали по "гостевой", и сразу на приготовленное место службы в бордель. Деньги на "женихов" они быстро отрабатывали, месяца за три, остальное шло в прибыль.

Сам понимаешь, что сами женихи "товаром" были тоже недоброкачественным. Как правило, алкаши, наркоманы, бродяги, лузеры…. Эти на все были готовы.  А нам от них требовалось только одно: чистый паспорт.

 Но пускать их в Россию одних никто и не думал. Тут глаз нужен был за такими и глаз. Контора наша "брачная" работала официально, по лицензии. Скандалов никто не хотел. Вот и организовали с каждой группой сопровождение. Меня на работу взяли сразу, после первого разговора. Я же непьющий, семья нормальная, двое детей и квартира собственная. Ну, и подрядился…. Первый раз все прошло без сучка и задоринки. Отвез я группу из пятерых "женихов". Назад привез пять  "невест". "Товар" столичный и образцовый…

 Но, знаешь, везде интриги: меня и бросили на один южный город. Мне, кстати, хорошо знакомый. Я в том городе, после Афгана, работал в порту на таможне…. Не хотел, если честно, туда лететь, но выбирать не приходилось. Взял, на этот раз, четверых женихов. Паршивый народ оказался, скандальный. Предупредили их, что во время поездки "сухой закон", так они в первую же ночь сорвались…. Ну, пришлось повозиться…. Ничего, довез "женишков". "Невест" наш агент уже подготовил. Я уж не знаю, как там насчет профессии, но внешний вид имели они…  Ну, прямо королевы красоты. Одна мне особенно понравилась: веселая такая девчонка: Люба – Любовь.

 Ну, поженили мы их быстро, в один день, но канал визовый был у нас только в Москве. Я же почему-то решил  везти свою компанию в столицу поездом. Думаю, с дальним умыслом решил. Себе, само собой, взял  купе – люкс на одного. Всех остальных разместил в соседнем вагоне.

 Любе, еще при посадке, объяснил, что ждать ее буду к себе ночью обязательно.

-          Приду, - говорит. – Не пожалеешь, - и смеется, глазищами сверкает. Губы пухлые, ямочка на одной щеке, лет на двадцать меня моложе…. Ну, не девочка, а подарок…

Тут мы опять застряли в пробке. Вновь, досадуя на новую задержку, Петр замолчал, чертыхаясь и проклиная все на свете. Стал он звонить домой. Пожаловался на пробку, но обещал все-таки быть к приходу каких-то гостей. Отговорив, шофер раздраженно сунул аппарат на место, но, похоже, рассказ свой не собирался продолжить, а я по опыту знал, что торопиться в таких случаях нельзя. Вот и взял инициативу на себя,  стал рассказывать о какой-то ерунде из своей же непутевой жизни. Вижу, шофер меня и не слышит, о своем думает. Ну, я и замолк. Так, молча, и ползли мы в пробке минут двадцать. Наконец, снова вырвались на волю, миновав очередных, задевших друг друга, лихачей, и Петр продолжил свой рассказ:

-          Жду, значит. На столик коньяк выставил, закусон приличный. Только вот сердце вдруг стучать стало, будто я сопляк какой и бегу на первое свидание. А Люба все не идет. Выпил я тогда сам с полстакана, сжевал что-то. Думал уже спать лечь. Стучит. Отодвинул дверь, увидел ее, и тут, веришь, понял, что ждал эту девчонку легкого поведения совсем не за тем, о чем думал.

Что-то в ней такое было… запретное, что ли. Будто и она пришла ко мне не за сексом вовсе, а совсем за другим.

-          Ой, - говорит. – Как вкусно… Можно?

-          Ешь, - говорю. – Затем и поставлено.

 Вот сижу я напротив этой Любы, а она уплетает все подряд. Знаешь, сначала пирожные проглотила, а потом бутерброд с икрой сжевала…. Ну, совсем как ребенок. А я сижу  дурень – дурнем и совсем забыл, зачем эту Любу позвал. Сидит передо мной ребенок, лопает с аппетитом, а я этим любуюсь.

 Наелась она, спасибо сказала, губы свои пухлые вытерла, смотрит на меня. Ну а я что, разговоры начал разговаривать. Сам знаю, что это верная "могила" для такого дела. Знаю, к чему эти разговоры приводят, а все спрашиваю, не могу остановиться. Ну, а Люба отвечает. Охотно и подробно отвечает.

 Занялась, мол, этим  всего два месяца назад. Не очень ей нравится, но ничего не поделаешь…. Ей очень один парень год назад полюбился. А он подонком оказался, "друзьям Любу отдал". После того насилия ей уже было все равно. От матери  она  ушла. Всегда с ней не ладила. В общем, обычная для нынешней России история.

-          А отец где? – спросил я.

-          Кто его знает, - вздохнула Люба. – Я его ни разу и не видела. Мама как-то говорила, что был у нее один солдатик лихой, приблудный, да случайный, в госпитале она его выходила, в Херсоне, - вот от  него и понесла. Врачи тогда сказали, что аборт ей делать нельзя, а то детей совсем не будет. Вот мамочка, дуреха, и решила рожать себе на горе – несчастье. А тот солдатик, как оклемался, так и… - и она махнула рукой в сторону ночи за окном.

Вот на этом месте ее рассказа и стал я догадываться, почему не заладилась у меня любовь с этой девицей. Веришь, спина стала холодной, как лед, а по этому катку горячие мурашки поползли. Даже не знаю, как из себя выдавил тот вопрос:

-          А мать-то твою… как зовут?

-          Тебе-то зачем? – вдруг насторожилась Люба. – Тебе-то, какая разница?

-          Анной, - говорю. – Аней?

Тут эта Люба вдруг как закричит, как бросится на меня с кулаками. Колотит меня прямо по лицу и визжит на сто децибел: " Нет! Нет! Не хочу!! Нет!!!!"…   А я только локтями и закрываюсь от ударов.

В дверь стучать стали. Резко так, громко. Слышу голос проводника: " Что там у вас? Прекратите, ночь!". Тут Люба и очнулась, перестала меня бить, села тихо на прежнее место.

-          Все в порядке – говорю я проводнику, достал пяток долларов, отодвинул дверь, сунул ему их в щель, сел на место, оставив дверь открытой….

 Знаешь, я раньше думал, что страшнее войны нет ничего на свете. Оказалось, не так это. Бывает и мир пострашнее войны…. Выходит, мог я свою дочь родную…. Не знаю, что меня от греха этого спасло. С того дня стал я думать о Боге, честное слово…

 Петр замолчал. Понял тогда, что вновь не имею никакого права на вопросы. После такой истории мог только молчать в ожидании возможного финала.

-          Чудной ты мужик, - после долгой паузы усмехнулся шофер. – И неинтересно тебе, чем  то дело кончилось?

-          Почему же? - сказал я. – Интересно.

-          Еле тогда расхлеб ту кашу, - сказал Петр. – Еле Любу отбил. Не буду рассказывать как…. Не интересно…. Со мной она живет сейчас, в моей семье. С женой, сыном и дочкой, вроде, ладит. Работает на фабрике пластмассовых бутылок, устроил ее к приятелю. Поглядим, как дальше пойдет. Тут загадывать ничего нельзя. Ну, а меня с той хлебной работы, конечно, поперли. За последний вояж  с "женихами" не заплатили ни шекеля, даже свое пришлось отдать: все бабки со счета в банке. Это понятно. Я и не возражал.

 В самом Тель-Авиве, как ни странно, пробок не оказалось. Петр быстро подвез меня к дому. В последние минуты вел он себя так, будто ничего мне и не рассказывал о себе, будто придорожному столбу, а не человеку откровенно поведал о том, что он счел более страшным испытанием, чем война.

 Я не обиделся, и не стал делать вид, что четыре часа в дороге, да и с такой историей, все-таки должны сблизить людей. Поблагодарил, правда, Петра за подвозку. Мы сухо и быстро пожали друг другу руку, на том и расстались,  Судя по всему, больше и не встретимся никогда.

УКРАИНА НАКАНУНЕ ГРАЖДАНСКОЙ БОЙНИ

                    Чернобыль. Май 1986 г.
"- Президент Чехии призвал НАТО ввести войска на Украину в случае вторжения России в ее восточные области". Из СМИ

В Донецком регионе русских 46%. Не думаю, что остальная часть населения зовет к себе армию России, как это сделали некие представители в Донецке. Значит, все то, что происходит, - это старательное разжигание пламени гражданской войны в Украине. Гражданской, которая легко может перерасти в кровавый конфликт мирового значения. Забудем о ядерном оружие и вспомним, что в Украине ПЯТЬ атомных электростанций. И это пострашнее любого ядерного потенциала. Любая гражданская война - разруха. Балагана в СССР хватило, чтобы отравить значительную часть мира четвертым блоком. Следовательно, есть риск, что вся Европа может превратиться в гигантский Чернобыль. Понимают ли это власти Кремля? Не знаю. Если верить истории нашего многострадального мира, могут и не понимать. Как не понимал Наполеон, куда он ведет за собой Францию, как не понимал Ленин, разжигая мировую революцию, как не понимал Гитлер, призывая к тысячелетнему рейху, как не понимал Сталин, братаясь  с фюрером. Понятно, что ни одному из них не удалось бы соорудить пирамиды из человеческих черепов без дружной поддержки прежних их обладателей - толпы "патриотов". Самоубийственный инстинкт и сегодня владеют массами. Люди вновь, обезумев, готовы сгореть в огне ненависти и агрессии. Революция толп продолжается. Вполне возможно, что в последний раз.

ВМЕСТЕ рассказ

   

                                           

Юг Израиля. Небольшой провинциальный город. Русское кладбище. Пятьдесят могил. Пустые заасфальтированные ячей­ки для новых захоронений. Ни одного креста над могилами или звезды. Встречаются надгробия с надписями только на иврите, но на большинстве лишь кириллица.

На самой давней могиле дата: 1990 год. На самой свежей, засыпанной еще не увядшими цветами, табличка из жести: "Смирнов Геннадий Афанасье­вич. 1957-2002".

Смирнова Геннадия вышиб пинком из кабины фургона зна­комый, угнавший в шутку эту ма­шину вместе с ним. Смирнов по­гиб под колесами автобуса, сле­довавшего по встречной полосе.

Оба - и сам погибший, и его приятель - выпили в тот день по случаю субботы. Впрочем, наве­селе они были чуть ли не каждый день недели.

Жена Смирнова - Анаста­сия выплакала все слезы за три года до смерти мужа, на могиле сына Василия, зарезанного в пьяной драке еще в России, у шалмана "Ракушка", на централь­ной площади райцентра К.

- Пусть правосудие покарает убийцу, - тихо сказала Анаста­сия, стоя нал могилой мужа.

На самом деле она не хоте­ла суда, ей не нужно было право­судие. Она страшилась властей, расследования, допросов... Больше всего несчастная жен­щина боялась возвращения до­мой, в город К.

У Анастасии Смирновой двое детей - мальчик десяти лет и дочь. Девушка закачивала шко­лу и готовилась к службе в армии. Анастасия знала, что в родном городе ее дети погибнут, как по­гибли старший сын и муж, уже здесь, в Израиле.

Ей хотелось, чтобы похоро­ны мужа закончились как можно быстрей. Вдову пугали люди на кладбище. Анастасия давно оп­лакала и своего беспутного, шального мужа и свою несчаст­ную бабью судьбу.

Какой-то человек в кипе го­ворил на иврите непонятные слова над могилой ее покойного мужа. Она не зна­ла, зачем нужно это подобие ри­туала, но тихий голос кладбищен­ского служителя успокаивал Анастасию. Значит, ее все еще признавали за свою.

В городе К. пили почти все мужики: одни запоем, другие каждый день, третьи эпизодичес­ки. Как раз в этом городе, на ме­стном заводе арматуры, дирек­тор стал выплачивать премиаль­ные тем, кто приходил на работу в трезвом виде.

Директора показали по цен­тральному телевидению, будто в шутку. Но многие из руководите­лей производств шутку приняли всерьез и стали у себя на пред­приятиях вводить передовой опыт из города К.

Сын Анастасии Смирновой работал на том самом заводе арматуры и никогда премиаль­ных за трезвость не получал. Пил он, как правило, вместе с отцом, рабочим на железной дороге, а потом отправлялся куролесить в компании таких же молодых пар­ней, как он сам.

Осталось невыясненным до конца, при каких обстоятель­ствах Василий Смирнов получил смертельное ножевое ранение. Собственно, все эти обстоятель­ства были похожи одно на дру­гое, и мало кто из буйной компа­нии обычно помнил, почему на­чиналась драка.

Одно было ясно всем: заре­зал Смирнова его бывший одно­классник и друг Зорий Псарев - сын начальника местной мили­ции.

Поздно вечером, в день ги­бели Василия Смирнова, семью погибшего посетил сам Псарев Иван Николаевич. Его приняли как полагается: отец убитого по­ставил на стол бутыль "московс­кой", а хозяйка позаботилась о нехитрой закуске. Выпили по стакану.

- Светлая память Васе, - ска­зал Псарев. - Хороший был хлопец. Не воротишь теперь. Так что же другую судьбу калечить, сажать сына моего единственного на парашу? Много дать не могу: десять тысяч долларов деньгами и еврейский документ.

-Чего? - не понял Геннадий.

- Выправлю бумаги, - поднял­ся во весь свой могучий рост Псарев. - И валите отседа за кордон, в ихний Израиль.

Два слова чаще всего произ­носились в городе К. И оба из трех букв.

- Куда, в жидовию? - только и смог выдохнуть ошарашенный Геннадий Смирнов.

- Туда, - кивнул начальник милиции, ополовинив второй стакан и закусив коркой черного хлеба.

Сердце Анастасии Смирно­вой сладко заныло. Ей было все равно, куда бежать из этого го­рода и страны, где она родилась. Все рушилось на глазах и гнило. Не было у нее больше сил сопро­тивляться сивушному духу. Млад­ший сын подрастал, и женщина знала, что и этого мальчика рано или поздно увидит она пьяным, жестоким и наглым.

- Там пьют? - тихо спросила у начальника милиции Анастасия.

- Так наш Абрашка Сыркин рази пьет? - напомнил Псарев.- Тольки по праздникам.

-Пятнадцать тыщ, - выпалил Геннадий. - И по рукам!

-Ты свой паспорт дай и метри­ку, - повернулся к Анастасии всем своим могучим телом Псарев.

В архиве местного отдела милиции хранились старые блан­ки метрик. Псарев лично выпра­вил один документ, из которого можно было заключить, что ба­бушку Анастасии Смирновой звали Саррой Натановной Ко­ган.

Шел 1999 год. Сохнут в областном городе, в свою очередь, быстро соорудил все недостающие бумаги, необходимые для переезда в Еврейское государство.

В последние годы у Сохнута было совсем мало работы, и эта организация открывала объятия любому, желающему перебрать­ся в Израиль.

Враги Псарева пробовали, несмот­ря ни на что, инспирировать про­цесс над его сыном. Особенно старал­ся редактор мест­ной газетки "Ле­нинское знамя" не­кий Благосветов, но в одну дождли­вую ночь во дворе Благосветова заго­релся сарай, в ко­тором стояла кормилица его боль­шой семьи - коро­ва Диана. Сарай сгорел дотла. Диану не смогли вытащить из огня. На следую­щий день сын Благосветова был сбит мотоциклистом, когда мальчик шел домой из школы. Малыш отделался сильными ушиба­ми, но редактор га­зеты понял, что по­единок с началь­ником милиции ему не выиграть малой ценой. А к большой редак­тор не был готов.

Смирновы оказались в Изра­иле летом 2000 года. Первое время отец семейства пил роб­ко. Он даже посещал вместе с Анастасией ульпан. Затем ро­бость прошла. Геннадий был при­ятно удивлен стоимостью и оби­лием спиртных напитков, и муки несчастной Анастасии вернулись к ней в прежнем объеме.

Спасалась она тем, что сын и дочь, неплохо освоив иврит, учились, и у нее на глазах из бледных, запуганных, тихих зверьков превращались в обыч­ных человеческих детей.

Геннадий работал на хозяи­на столярной мастерской и пил. Много работал и много пил. Хо­зяин платил ему минимум, но тер­пел в своей мастерской русского алкаша, потому что в трезвости за час Смирнов успевал сделать больше, чем его сосед за полдня.

В Израиле Геннадий меньше измывался над женой и детьми, в городе К., просто потому, что реже их видел. Климат позво­лял гулять на природе. Смирнов любил море, а потому приходил домой только к ночи, чтобы завалиться в койку и, если силы позволяли, потребовать от жены Анастасии плотских утех.

Анастасия тоже определи­лась на работу - уборка. Жилье Смирновы нашли в бедном райо­не, где жили почти сплошь выход­цы из России. На каждом мага­зине в местном торговом центре висела афиша на русском языке, ниже русских букв название пи­салось на иврите. Таков был по­рядок, установленный мэрией.

Слепые стены и столбы в этом районе лохматились объявлени­ями на одном русском языке. Здесь администрация городка была бессильна.

Тяжело жилось Анастасии, а все-таки гораздо легче, чем в родном городе. Быт отнимал не так много времени. Ей удалось спасти часть денег, полученных от начальника милиции, и понем­ногу, как ей казалось, жизнь вхо­дила в нормальную колею.

Только об одном не могла забыть Анастасия Смирнова: о том, что находится в Израиле по подложным документам и бабуш­ку ее покойную звали Екатери­ной Богдановной Пилипко, а не Саррой Натановной Коган.

Сама Анастасия Смирнова вела себя тихо, но муж ее, Генна­дий, особенно в подпитии, терял над собой контроль и начинал поносить Израиль всеми бранными словами. У него теперь был замечательный предлог, чтобы оправдать свое пьянство.

- Замуровали, гады! - шумел Геннадий, устроившись на поли­вной травке, под пальмой, непо­далеку от пляжа, вместе с при­ятелями. - Родины лишили, жиды проклятые. Разве тут жизнь?! Одно жулье. Арабы их гноят по­чем зря, а не заноситесь! Будь все они прокляты! Эх, на родину бы, ребята! Ну, наливай! Будем здоровы! Живите порхато!

Ребята наливали, соглаша­ясь в глубине души со всем, что говорил Геннадий Смирнов, Бе­зобразий вокруг было множе­ство, и чужие испытывали под­линное удовольствие, списывая эти безобразия на специфичес­кие особенности еврейского на­рода, как они особенности эти, родовые черты, понимали.

Анастасия не любила руга­ни в адрес Израиля и всячески пробовала урезонить мужа.

- Ген, - говорила она. - Ты бы потише, а то вышлют. Проверят
документы, так и вышлют обрат­но.

- Ага! - гоготал муж. - Спугалась? Продала родину да вели­кий народ свой, а теперь дрожмя дрожишь. У, жидовка! - и Генна­дий замахивался на Анастасию, но никогда не бил ее, как случалось в городе К. Видимо, стал чувствовать между собой и женой некую дистанцию, в чем и сам однажды признался.

В тот день водку друзья раз­бавили какой-то дрянью. Дрянь прибавила особого куражу к обычной агрессии. Решили уг­нать фургон знакомого парня. Точнее, это знакомый Смирнова решил, а Геннадий только присоединился к нему, потому что очень уж хотелось прокатиться на халяву. В дороге повздорили. При­ятель уже не помнил, по какому поводу. Слово за слово - вот он и вышиб Смирнова из машины под колеса встречного автобуса....

Все, народ стал расходиться. Кладбище быстро пустело. Толь­ко теперь Анастасия заметила, что сын ее младший привел на похороны отца своего приятеля по имени Эли. Приятель родился в Израиле, русского языка не знал. Дочь, будущий солдат ЦАХАЛа, поддерживала мать под руку, хотя в этом не было необходимо­сти. Они шли позади мальчиков. Сын Анастасии и Эли говорили на иврите.

Кое-что Анастасия Смирно­ва смогла понять.

-Чего твой отец умер? - спра­шивал черноволосый и курчавый Эли.

- Болел,- отвечал русый, с хохолком на темечке, мальчиш­ка. - Пил гадость эту. Вот и умер.

"Гадость", - подумала Анаста­сия Смирнова и, не отдавая себе в этом отчета, улыбнулась.

 Люди, бредущие от кладбища рядом, с осуждением смотрели на вдову. Ей было не положено улыбаться в этот день и в этом месте.

НАСЛЕДСТВО рассказ

   

                                      

Яков Штраубе последние три года никаких писем не получал, а тут ему вручили большой конверт с заграничными марками. Текст письма был составлен на английском языке. Да и бланк имел солидный, официальный вид. Знакомый Якова, бывший педагог из Киева, сделал перевод. В извещении сообщалось, что он, Яков Штраубе, согласно имеющимся документам, может принять во владение пятиэтажный дом № 5, на улице Ульманиса, в городе Р. Муниципалитет города просил сообщить, когда господин Штраубе сможет прибыть в страну уведомителя для оформления соответствующих документов на владение. В первый момент Штраубе решил, что он стал объектом неумной и даже жестокой шутки, но затем вспомнил, откуда он родом, свою семью и прочие детали автобиографии и понял, что все это серьезно и согласуется с переменами в стране, где он когда-то имел неосторожность родиться.

Надо сказать, что старик Штраубе не без оснований считал себя неудачником. Он так и не смог обзавестись семьей, а последствие его короткого брака — сына Виталия - нельзя было назвать удачным продолжением рода. Отца Виталий знать не хотел, считал его негодяем. Когда-то Штраубе сделал попытку объяснить сыну, что это не так, что как раз он сам был подло обманут и предан, но, поразмыслив, Штраубе не сделал этого, так как не мог и не хотел оскорбить женщину, которую любил когда-то и продолжал любить,

Письмо вернуло старика во времена совсем давние, когда жизнь казалась Штраубе открытой книгой, которую стоит только прочесть с толком и расстановкой.

Отец Леопольда Ноевича Штраубе, дед Якова, выбился из низов в купцы первой гильдии и открыл в городе Р. несколько больших магазинов, торгующих колониальными товарами. Сын, Леопольд, преумножил богатство отца. Он был честен, трудолюбив и набожен. Жена, Сарра, родила мужу двоих мальчиков и девочек: Розу и Марту. Старший сын, Исаак, с детских лет отличался усидчивостью и разного рода талантами. Отец не жалел денег на воспитание и образование Исаака, зато младший сын, Яков, родился настоящим шалопаем, болтуном и гулякой, С большим трудом удалось Якову одолеть пять классов гимназии,  но тут подоспели другие пламенные «педагоги», и младший сын подался в революционеры.

 Леопольд Штраубе сделал попытку образумить Якова, но говорить красно и убедительно он не умел, и весь их разговор свелся к монологу юного революционера, который битый час доказывал отцу, что он, Леопольд Штраубе, кровосос, эксплуататор и нет таким, как его собственный отец, места в будущем лучезарном мире. Он говорил, что только  великий гений — Иосиф Сталин знает путь в этот мир будущего, и советовал отцу для начала прочесть труд Карла Маркса «Капитал».

Купец вздохнул тяжко и сказал сыну одно-единственное, громкое слово тихим голосом:

 - Вон!

Яков, казалось, даже обрадовался такому исходу. Все усилия матери ни к чему не привели, и младший сын устроился на завод паровых котлов чернорабочим, а жить он стал в общежитии при этом заводе.

 Отец, Леопольд Штраубе, первое время был рад такому решению сына. Он даже сказал, что теперь тот научится трудиться по-настоящему и узнает истинную цену денег. Но Яков нажить мозоли не успел, так как был арестован по знаменитому делу социалиста Залимана. Просидел в тюрьме он недолго. Из Централа отец выкупил сына за большую взятку. Он не хотел делать это. Но мать Якова молча легла на кровать и пролежала так трое суток, не принимая пишу.

За три месяца тюрьмы юный революционер, казалось, образумился. По крайней мере, вышел он к отцу из тюремных ворот тихим, немногословным юношей, с бледным, как белая глина, лицом.

Несколько недель Сарра Штраубе откармливала младшего сына. Яков по-прежнему помалкивал и кивал, соглашаясь со всем, что ему говорили. Все, казалось бы, налаживалось в семье Штраубе. Но в мае 1936 года Яков исчез. Домашний сейф отец семейства нашел вскрытым, а в сейфе обнаружил лишь записку от сына. Яков писал: «Извини. Я реквизирую деньги, нажитые тобой на эксплуатации твоих рабочих и служащих. Эти деньги помогут победе мировой революции. Целую и обнимаю маму. Яков».

Денег в сейфе было немного, и Леопольд Штраусе решил, что сын ударился в бега ненадолго. Однако он ошибся. Якову удалось пересечь границу Латвии и оказаться в стране победившего пролетариата. С тех пор Штраубе потерял младшего сына из виду.

Миновало четыре года. В Латвию пришли большевики и реквизировали в пользу народа имущество Штраубе. Впрочем, бывшим хозяевам оставили небольшую квартирку в их же доме, а Леопольд Ноевич остался на своем же заводе бухгалтером. Сарра хотела доложить новым властям, что их сын — коммунист и в свое время эмигрировал в СССР, но муж отсоветовал ей делать это. Он вовремя отсоветовал, потому что Яков в те годы был заключенным ГУЛАГа. И, сообщи мама новым властям о сыне, вполне возможно, они бы и встретились в Восточной Сибири, под Магаданом, где отбывал свой немалый срок Яков.

Потом пришли немцы, и вся семья Штраубе погибла. Впрочем, они погибли еще до прихода фашистов от рук местных наци. Их всех вывели во двор реквизированного большевиками дома и там расстреляли.

Выходит, что товарищ Сталин спас Якова Штраубе от верной смерти. Однако в сердце сына капиталиста не было благодарности вождю народов, а была смертельная усталость и решимость жить только потому, что ему, вопреки всему, удалось выжить. Младшего Штраубе выпустили из лагеря в 1955 году. Он долго не мог приспособиться к вольной жизни, но потом стал как-то существовать и даже женился неудачно, о чем уже рассказывалось.

В лагере Яков стал молчаливым, даже слишком молчаливым человеком. Молчание выработалось с годами, как защитная реакция на окружающую среду. Яков понял, что каждое лишнее слово смертельно опасно и только у молчаливого человека есть шанс выжить. Еще молодым он молчал под пытками, ничего не подписывал и никого не оклеветал. Это спасло Якова от расстрела. И в дальнейшем молчание не раз спасало Штраубе.

Долгие годы он проработал в отделе снабжения трикотажной фабрики. Был безукоризненно честен и за годы службы получил немало почетных грамот и поощрительных записей в трудовой книжке.

Он не забыл свою семью. И однажды, в середине шестидесятых годов, сделал попытку найти родных. Он не нашел даже могилы. Что-то заставило Штраубе пойти на улицу, где стоял дом его детства. В доме этом тесно и суетно жили чужие люди. Штраубе не увидел ни одного знакомого лица. Только в продовольственном магазине напротив он нашел такое лицо. Там работала кассиршей немолодая женщина — Ирма. Она тоже узнала Якова и попросила его подождать, пока не кончится очередь в кассу. Она-то и рассказала сыну Леопольда Штраубе о том, как погибла вся его семья. Она не сказала только, что убили родных Якова их же соседи: мясник Морис и его сын - Людвик. Она не сказала это, потому что сын мясника в то время работал в милиции, а Ирма была уверена, что у палачей всегда власть и изменить что-либо в таком порядке вещей невозможно.

Яков покинул свою родину и больше не думал о ней и о доме в городе Р. И вот теперь кто-то властной рукой возвращал его в прошлое.

Штраубе никогда не жил богато. Он даже не понимал и не хотел понимать, что такое богатая жизнь. Старый лагерник, он всегда довольствовался малым. Бедность вошла в привычку, стала неотъемлемой частью его существа. В Израиль Яков эмигрировал просто потому, что ему перестали выплачивать пенсию. Накоплений у Штраубе не было никаких. Торговать на вокзале бутылками с водкой и сигаретами он хоть и попробовал раз, но не смог.  Яков решил стать гражданином Израиля, но прежде сделал еще одну попытку примириться с сыном. Штраубе столкнулся с ним на улице, но сын не узнал отца или не захотел узнать. Так Яков и уехал, не попрощавшись с единственным человеком, с которым он хотел проститься.

В Израиле он начал жить как бы по инерции. Он делал все, что положено было делать одинокому репатрианту, даже ходил в ульпан и пробовал одолеть иврит. Положено было снять квартиру и записаться в больничную кассу — он сделал и это. Положено было при его доходах покупать продукты на базаре — он ходил на ближайший рынок пешком и обзавелся для этой цели сумкой на колесиках... В общем, ничего такого особенного о жизни Якова Штраубе в Изра¬иле не происходило. Он продолжал помалкивать и упорно избегал новых знакомств.

И вот это письмо. Яков хотел выбросить приглашение и забыть о нем, как о тяжком, суетном сне, но почему-то не сделал этого. Денег на билет у него не было, но переводчик с английского предложил ему помощь и сказал, что долг Яков сможет отдать сразу или в течение года: каждый месяц небольшую посильную сумму. Переводчика взволновала вся эта история с домом. Он даже сказал, что теперь Яков разбогатеет, сам начнет давать деньги в долг и подавать должникам два пальца. Он несколько раз с кривой улыбкой повторил про эти два пальца. И даже показывал Штраубе, как он, Яков, станет делать это при встрече.

Родной город встретил нового домовладельца густым и вонючим туманом. Туман, казалось, рождался в глубинах могучей реки и поднимался к черепичным крышам домов, чтобы втянуть их в себя, уничтожить едким дымом.

Этим, туманным, промозглым, осенним утром Яков отправился в мэрию. Там его встретили радушно и долго объясняли, что он теперь может сделать со своей собственностью. Выяснилось, что, прежде всего, Яков должен потратить сто тысяч долларов на капитальный ремонт дома, а потом может жить в нем сам или отдать в аренду нуждающимся. Яков сказал, что таких денег у него нет, и теперь уже вряд ли они появятся. Тогда ему предложили на определенных условиях акционирования собственности банковский кредит. Яков сказал, что подумает, и ему вручили очень красивый и пахнущий свежей краской документ, подтверждающий, что дом на улице Ульманиса № 5 принадлежит только ему на правах наследования собственности. Вел с Яковом переговоры немолодой человек с рыхлым, как бы изъеденным туманом, расплывчатым лицом, но потом начальник отдела вызвал молодого клерка и велел тому препроводить господина Штраубе к его дому, на предмет оценки состояния строения и перспектив коммерческого использования

 Разговорчивый клерк сделал это, усадив Штраубе в свою невероятно грязную машину непонятной модели. Он извинился за грязь, сославшись на предельную занятость. Но Штраусе вдруг сказал парню, что это ерунда, это ничего, потому что ему пришлось ездить в кузове грузовика, набитом трупами. И парень испуганно замолчал, так как это внезапное откровение нарушало привычную гармонию его юного бытия. Он молчал до самого поворота на улицу Ульманиса, искоса и даже как-то испуганно поглядывая на  странного старика.

  Потом они остановились, и клерк сказал Штраубе, что Он подождет его или поможет осмотреть квартиры, а затем доставит гостя к гостинице, но Яков отказался от помощи и  отпустил откровенно довольного этим обстоятельством молодого человека.

 Тот уехал, лихо рванув с места, а Штраубе направился к знакомому продовольственному магазину. Но магазин давно переоборудовали. Он не нашел там знакомую кассиршу. Его пожалели и дали адрес квартиры, где она жила в соседнем доме. Старушка встретила Штраубе радушно, напоила чаем, растрогалась и обрадовалась, что именно он входит в права наследства. И на этот раз рассказала Якову о том, кто и как убил его родных. Теперь она не боялась правды, потому что к тому времени мясник умер, а его сын куда-то пропал при невыясненных обстоятельствах. Штраубе поблагодарил старушку за прием и сказал, что теперь он должен осмотреть свой дом.

Проход под низкой аркой вел во двор. Уже под аркой Яков уловил знакомый прелый запах и подумал, что запахи остаются жить дольше, чем предметы и вещи, их породившие, как свет погасших звезд. Двор дома был мощен булыжником, как и в годы его детства. И меж камней по-прежнему виднелась сизая мшистость. Двор был невелик и зажат облупившимися, некогда покрашенными желтой краской, стенами домов. У крыши болтались и позвякивали на сквозняке остатки водосточной трубы. За окнами дома, если верить жалким занавескам, жили люди небогатые и скучные в своей извечной и покорной бедности.

—Он не смог отойти далеко с автоматом, — подумал Штраубе. — Он стрелял в упор. Наверно, поставил их здесь, В проем, перед спуском в подвал, где не было окон. Он стрелял в них, а из этих окон смотрели люди точно так же, как они сейчас смотрят на меня.

Яков почувствовал внезапную слабость в ногах, но  сесть было негде. Он вышел на улицу, свернул за угол и там, в сквере, среди чахлых акаций, упал на скамейку и отдыхал долго, пока не появилась уверенность, что он сможет двинуться с места. Уверенность эта появилась вместе с каким-то странным, легким шумом в голове. Шум этот понравился старику, будто летучим газом наполнился его череп и приподнял Якова со скамейки.

Он шел по улице своего детства в радостном возбуждении и говорил сам с собой, пугая случайных прохожих. Он говорил громко о себе, о своей трудной жизни в России, о каторжном лагере, о сыне, несправедливо отвергнувшем Якова... Потом он заговорил о своей большой и некогда счастливой семье, о таланте брата — Исаака, о красоте сестер. Он вспомнил нежность и доброту матери и мудрость отца. Он шел по улице слишком быстро. Он размахивал руками и говорил, говорил, говорил. Будто плотина молчания прорвалась и потаенные слова вырвались на волю потоком.

— Она меня будила утром! — улыбаясь, почти кричал он. — С этой Розой не было сладу. Она будила меня просто: стаскивала одеяло — и все. А за ночь остывали печи, и никакая ночная рубашка не спасала от холода... Господи, я спал тогда в ночной рубашке!

Он выпалил это странное сообщение в лицо женщине, спешившей за покупками в магазин. Он испугал ее своим почти криком.

— Псих! — зло отозвалась женщина. — Старый пень. Ходят тут...

Яков Штраубе бестолково мотался по городу до сумерек. Устав наконец, он забрел на старый вокзал. Он вспомнил, что в этом зале ожидания много лет назад ему передали документы «для передачи товарищам в СССР». Он вспомнил, что с этого вокзала он и начал свой побег в вагоне  товарняка, везущего невыделанные телячьи шкуры. С этим воспоминанием он и заснул, удобно устроившись на причудливо гнутой скамейке в дальнем углу зала. Он спал крепко и долго. Уже ночью Якова Штраубе разбудил полицейский. Старик был одет неплохо, и страж порядка обратился к нему вежливо:

— Господин, покажите ваш билет. Вы можете не успеть на поезд. Когда и куда вы едете?

— На поезд? — переспросил, выплывая из сна, Штраубе. — Какой поезд?

— Вот и я хотел бы это узнать, — вежливо продолжал полицейский. — Ваш билет, пожалуйста.

Штраубе покопался в кармане куртки и отдал молодому человеку все свои документы. Тот долго рассматривал их.

Потом сказал:

— Господин Штраубе, у вас билеты на самолет, а это вокзал железнодорожный. Скажите, где вы остановились?

— В своем доме, — сказал Штраубе. — Ульманиса, пять. У меня есть свой дом, а в этом доме двор, где убили всю мою семью. У стены убили, и они упали на булыжники. Было много крови, но кровь эта за много лет ушла в землю, Кровь всегда уходит в землю. Ее смывают дожди….

Полицейский помог Штраубе подняться со скамьи. Он отвел его в отделение при вокзале, а утром вызвал врача. Врач долго говорил со стариком, потом оставил его в покое. Дежурство полицейского закончилось. Он торопился домой.

— Надо вызвать кого-то из их посольства, — сказал, позевывая, врач. — Пусть с ним возятся.

Полицейский так и поступил. На следующий день Штраубе отправили домой. В аэропорту его встречали, но к Якову, уже в воздухе, вернулась его привычная сдержанность. Встречающие не обнаружили в старике никакой психической патологии. Его подбросили на легковой машине в дом для престарелых и там оставили в покое.

Якову Штраубе продолжали приходить извещения разного рода из родного города Р. Но он, не читая, рвал их и выбрасывал в унитаз, спуская воду.

 Знакомому переводчику с английского не нравилось это, но Яков каждый месяц вручал ему часть одолженных на билет денег, и у этого кредитора не было причин для особого недовольства.

ОДНА ИЗ "ПЯТОЙ КОЛОННЫ"

Для меня все то, что происходит сегодня в России, все эти разговоры о "социальных предателях", о "пятой колонне" о врагах народа -  предательство памяти миллионов, безвинно замученных большевизмом, сталинщиной. Миллионов безымянных жертв: как правило, лучших сынов страны, не умеющих писать доносы. И предательство памяти великих талантов, убитых на взлете русским фашизмом. Думаю, это и предательство тех, кто погиб в войне с Гитлером, в битве с чумой нацизма. Знаю, что стихи сегодня читать не любят, но то, что было написано Анной Ахматовой, - это даже не стихи - это боль. И, если бы дожила Ахматова до наших дней, ее бы нынешние "патриоты" в обязательном порядке  тоже отправили в "пятую колонну". как это было сделано их предшественниками почти 70 лет назад.

	Анна Ахматова - стихи
	Реквием Нет, и не под чуждым небосводом, И не под защитой чуждых крыл,- Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был. 1961 Вместо предисловия      В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):      - А это вы можете описать?      И я сказала:      - Могу.      Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом. 1 апреля 1957, Ленинград Посвящение Перед этим горем гнутся горы, Не течет великая река, Но крепки тюремные затворы, А за ними "каторжные норы" И смертельная тоска. Для кого-то веет ветер свежий, Для кого-то нежится закат - Мы не знаем, мы повсюду те же, Слышим лишь ключей постылый скрежет Да шаги тяжелые солдат. Подымались как к обедне ранней, По столице одичалой шли, Там встречались, мертвых бездыханней, Солнце ниже, и Нева туманней, А надежда все поет вдали. Приговор... И сразу слезы хлынут, Ото всех уже отделена, Словно с болью жизнь из сердца вынут, Словно грубо навзничь опрокинут, Но идет... Шатается... Одна... Где теперь невольные подруги Двух моих осатанелых лет? Что им чудится в сибирской вьюге, Что мерещится им в лунном круге? Им я шлю прощальный свой привет. Март 1940 Вступление Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском качался Возле тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев от муки, Шли уже осужденных полки, И короткую песню разлуки Паровозные пели гудки, Звезды смерти стояли над нами, И безвинная корчилась Русь Под кровавыми сапогами И под шинами черных марусь. 1 Уводили тебя на рассвете, За тобой, как на выносе, шла, В темной горнице плакали дети, У божницы свеча оплыла. На губах твоих холод иконки, Смертный пот на челе... Не забыть! Буду я, как стрелецкие женки, Под кремлевскими башнями выть. [Ноябрь] 1935, Москва 2 Тихо льется тихий Дон, Желтый месяц входит в дом. Входит в шапке набекрень, Видит желтый месяц тень. Эта женщина больна, Эта женщина одна. Муж в могиле, сын в тюрьме, Помолитесь обо мне. 1938 3 Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Я бы так не могла, а то, что случилось, Пусть черные сукна покроют, И пусть унесут фонари... Ночь. 1939 4 Показать бы тебе, насмешнице И любимице всех друзей, Царскосельской веселой грешнице, Что случится с жизнью твоей - Как трехсотая, с передачею, Под Крестами будешь стоять И своею слезою горячею Новогодний лед прожигать. Там тюремный тополь качается, И ни звука - а сколько там Неповинных жизней кончается... 1938 5 Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой, Кидалась в ноги палачу, Ты сын и ужас мой. Все перепуталось навек, И мне не разобрать Теперь, кто зверь, кто человек, И долго ль казни ждать. И только пыльные цветы, И звон кадильный, и следы Куда-то в никуда. И прямо мне в глаза глядит И скорой гибелью грозит Огромная звезда. 1939 6 Легкие летят недели, Что случилось, не пойму. Как тебе, сынок, в тюрьму Ночи белые глядели, Как они опять глядят Ястребиным жарким оком, О твоем кресте высоком И о смерти говорят. Весна 1939 7 Приговор И упало каменное слово На мою еще живую грудь. Ничего, ведь я была готова, Справлюсь с этим как-нибудь. У меня сегодня много дела: Надо память до конца убить, Надо, чтоб душа окаменела, Надо снова научиться жить. А не то... Горячий шелест лета, Словно праздник за моим окном. Я давно предчувствовала этот Светлый день и опустелый дом. [22 июня] 1939, Фонтанный Дом 8 К смерти Ты все равно придешь - зачем же не теперь? Я жду тебя - мне очень трудно. Я потушила свет и отворила дверь Тебе, такой простой и чудной. Прими для этого какой угодно вид, Ворвись отравленным снарядом Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит, Иль отрави тифозным чадом. Иль сказочкой, придуманной тобой И всем до тошноты знакомой,- Чтоб я увидела верх шапки голубой И бледного от страха управдома. Мне все равно теперь. Клубится Енисей, Звезда Полярная сияет. И синий блеск возлюбленных очей Последний ужас застилает. 19 августа 1939, Фонтанный Дом 9 Уже безумие крылом Души накрыло половину, И поит огненным вином И манит в черную долину. И поняла я, что ему Должна я уступить победу, Прислушиваясь к своему Уже как бы чужому бреду. И не позволит ничего Оно мне унести с собою (Как ни упрашивай его И как ни докучай мольбою): Ни сына страшные глаза - Окаменелое страданье, Ни день, когда пришла гроза, Ни час тюремного свиданья, Ни милую прохладу рук, Ни лип взволнованные тени, Ни отдаленный легкий звук - Слова последних утешений. 4 мая 1940, Фонтанный Дом 10 Распятие Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящия. ___ Хор ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне. Отцу сказал: "Почто Меня оставил!" А матери: "О, не рыдай Мене..." 1938 ___ Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел. 1940, Фонтанный Дом Эпилог I Узнала я, как опадают лица, Как из-под век выглядывает страх, Как клинописи жесткие страницы Страдание выводит на щеках, Как локоны из пепельных и черных Серебряными делаются вдруг, Улыбка вянет на губах покорных, И в сухоньком смешке дрожит испуг. И я молюсь не о себе одной, А обо всех, кто там стоял со мною, И в лютый холод, и в июльский зной Под красною ослепшею стеною. II Опять поминальный приблизился час. Я вижу, я слышу, я чувствую вас: И ту, что едва до окна довели, И ту, что родимой не топчет земли, И ту, что красивой тряхнув головой, Сказала: "Сюда прихожу, как домой". Хотелось бы всех поименно назвать, Да отняли список, и негде узнать. Для них соткала я широкий покров Из бедных, у них же подслушанных слов. О них вспоминаю всегда и везде, О них не забуду и в новой беде, И если зажмут мой измученный рот, Которым кричит стомильонный народ, Пусть так же они поминают меня В канун моего поминального дня. А если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне, Согласье на это даю торжество, Но только с условьем - не ставить его Ни около моря, где я родилась: Последняя с морем разорвана связь, Ни в царском саду у заветного пня, Где тень безутешная ищет меня, А здесь, где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов. Затем, что и в смерти блаженной боюсь Забыть громыхание черных марусь, Забыть, как постылая хлопала дверь И выла старуха, как раненый зверь. И пусть с неподвижных и бронзовых век Как слезы, струится подтаявший снег, И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли.

О поэме Анны Ахматовой: "Реквием".

"Реквием" — одно из крупнейших произведений Ахматовой — поэма - была написана в 1935-1940 годах. Именно 40-м годом датирован эпилог — последняя часть поэмы. Но к читателю "Реквием" пришел лишь во второй половине 50-х годов, поскольку в 1946 году Ахматова была подвергнута жестокой критике со стороны чиновников и надолго отлучена от литературы. Возможно, в этом отлучении был повинен и Реквием, и те события, которые положены в его основу. 

Муж Ахматовой был обвинён в участии в антиправительственном заговоре и расстрелян по приговору недалеко от Петрограда в 1921 году. В поэме "Реквиеме" отражены те чувства, которые пережила Ахматова, потеряв любимого человека. И хотя события, описанные в "Реквиеме", относятся к 30-м годам, в них звучат боль и горе, пережитые самой поэтессой. 

По композиции "Реквием" Ахматовой скорее всего поэма. Отдельные стихотворения объединены одной идеей — протестом против насилия. В "Реквиеме" отразились не только чувства и переживания самой Ахматовой, не только горе тех, кто был оторван от своих близких и заключен в тюремные камеры, но и боль тех женщин, тех жен и матерей, которых видела Ахматова в страшных тюремных очередях. Именно к этим женщинам-страдалицам обращено посвящение. В нем звучит тоска от внезапной разлуки, когда сраженная горем женщина чувствует себя оторванной, отрезанной от всего мира с его радостями и заботами. 

Во вступлении поэмы дана яркая безжалостная характеристика времени. В первых главах нашла своё отражение безграничная, глубокая бездна человеческого горя. Кажется, что эти строки перекликаются с плачем Ярославны, скорбящей и по своему любимому, и по всем русским воинам. 

Поэзия Ахматовой — это свидетельства человека, который прошел через все испытания, на которые ее обрёк "век-волк", свидетельства того, насколько ужасно и несправедливо стремление кучки людей уничтожить естественные основы человеческого существования, то, что складывалось мире столетиями. Но одновременно это и свидетельство того, что живую жизнь, настоящее, вечное в людях уничтожить невозможно. И наверное именно поэтому поэзия А.Ахматовой так важна и так значительна для нас. 

В поэме "Реквием" Анна Ахматова встраивает свои переживания в контекст эпохи. Недаром поэма начинается так:

Нет, и не под чуждым небосводом, 

И не под защитой чуждых крыл — 

Я была тогда с моим народом, 

Там, где мой народ, к несчастью, был. 

Таков был окончательный выбор поэтессы.