The New Yorker: Забытый корифей идишской литературы
В 1966 году Ирвинг Хоу опубликовал статью, заголовок которой, «Не тот Зингер», намекал на литературную узурпацию. У американского читателя 1960‑х годов фамилия Зингер ассоциировалась исключительно с Исааком Башевисом‑Зингером, единственным идишским автором, покорившим вершины американской литературы. Рассказы Зингера о жизни евреев в Польше, где он родился, и в Нью‑Йорке, где он поселился в 1935‑м, печатали в «Форвертс», главной нью‑йоркской газете на идише, после чего они выходили по‑английски в крупнейших журналах, в том числе New Yorker, Harper’s и Playboy. В ту пору еврейская литература была в моде, книги таких авторов, как Сол Беллоу и Филип Рот, становились бестселлерами; Зингеру дважды присуждали Национальную книжную премию. В 1978 году он стал первым идишским писателем — лауреатом Нобелевской премии по литературе, и по сей день остается единственным.
По мнению Хоу, возвышение Зингера‑младшего — идишские читатели знали его под псевдонимом Башевис — не повод для радости, поскольку он заслонил автора куда более талантливого, своего старшего брата Исроэла‑Иешуа. В 1930‑х и 1940‑х именно Зингер‑старший был лучшим пером «Форвертс», писал и художественную прозу, и журналистские заметки, именно его книги переводили в Америке и Европе. Максимилиан Новак, исследователь идиша, в книге «Писатель как изгнанник: Исроэл‑Иешуа Зингер» (The Writer as Exile: Israel Joshua Singer) упоминает о том, что после выхода в 1936 году романа‑эпопеи Зингера‑старшего «Братья Ашкенази» его сравнивали с Толстым и прочили ему Нобелевскую премию. В 1944 году Исроэл‑Иешуа — ему было всего 50 лет — скончался от сердечного приступа. О его младшем брате тогда почти никто не знал.
Двадцать лет спустя «не тем» Зингером стал Исроэл‑Иешуа, и даже поклонники Исаака Башевиса порой не подозревали о том, что у него, оказывается, был старший брат‑писатель. И по сей день ничего не изменилось. Но недавно вышли два объемистых тома, по тысяче с лишним страниц каждый, с шестью произведениями Зингера‑старшего — пятью романами и воспоминаниями. Редактором выступила Анита Норич, исследовательница идишской литературы, она же подготовила предисловие и обширную библиографию; этот двухтомник — первое за долгие годы (а для одного из романов, «Товарищ Нахман» , первое с момента оригинальной публикации, то есть за 80 лет) издание сочинений И.‑И. Зингера. Двухтомник вышел в новом издательстве «Библиотека еврейского народа» (Library of Jewish People): цель его — стать для еврейской литературы тем же, чем стала «Библиотека Америки» (Library of America ) для классики американской литературы. (Кстати, произведения И. Башевиса‑Зингера издавала именно «Библиотека Америки».)
Обложка первого тома сборника произведений Исроэла‑Иешуа Зингера под редакцией Аниты Норич. Library of Jewish People, 2023
Братьев Зингер воспринимают по‑разному отчасти и потому, что младший пережил старшего едва ли не на полвека: И. Башевис‑Зингер скончался в 1991 году. Но и при жизни оба брата принадлежали, по сути, к разным литературным поколениям. (Они родились с разницей в десять лет — Исроэл‑Иешуа в 1893‑м, Исаак в 1904‑м.)
И.‑И. Зингер сформировался как писатель после Первой мировой войны и российской революции. Посредством литературы он исследовал политические и экономические силы, подрывавшие основы еврейской жизни в Восточной Европе. Первый его роман, «Сталь и железо» (1927), описывает судьбу солдата‑еврея, который во время Первой мировой войны дезертирует из царской армии, становится коммунистом и в конце концов принимает участие в штурме Зимнего дворца — решающий эпизод в захвате власти большевиками. В последующих произведениях Зингер писал о том, как Сталин обманул надежды коммунистов, и о мытарствах германских евреев при Гитлере.
«Братья Ашкенази», самая известная его книга, семейная сага о двух соперничающих друг с другом братьях‑близнецах: один — делец, одержимый честолюбием, второй — обаятельный бездельник. Но Зингера интересует не столько развитие отношений в семье, сколько эволюция еврейской жизни в польском городе Лодзь, центре текстильной промышленности и торговли, в тисках промышленного капитализма, зарождающегося национализма и коммунизма, после опустошений, произведенных Первой мировой войной. Сила Зингера как прозаика заключается в том, что он убедительно показывает, как судьба отдельного человека отражает движение истории, и в самых типичных его фрагментах повествование ведется во множественном числе, как в этом описании раздутого за счет кредитов финансового пузыря Лодзи:
«Забывшая о деньгах, раздразненная быстрым обогащением, развращенная неудержимой конкуренцией, Лодзь кипела, суетилась, работала без меры и системы, без пользы и необходимости. Люди спешили сами, подгоняли других, обливались потом, хватали без разбору, сбывали без счета, жили бумажной жизнью, упиваясь бесконтрольностью и произволом, не видя результата и реальной прибыли. Единственными, кто делал свое дело, работал тяжело и напряженно, не знал отдыха и покоя, были рабочие на фабриках, подмастерья и ремесленники в мастерских. <…> И вдруг город остановился. Огромный кусок застрял в его прожорливой глотке, и он заметался в судорогах и конвульсиях. Он начал извергать то, что жадно затолкал в себя за все прошедшие годы свинства и разврата» .
Обложка русского издания романа Исроэла‑Иешуа Зингера «Братья Ашкенази». М.: Книжники, 2012
Ирвинг Хоу утверждал, что показанный Зингером‑старшим сравнительный анализ еврейской жизни стал для идишской литературы существенным шагом вперед. До него идишские авторы интересовались разве что жизнью местечка, причем описывали ее в анекдотах и сладостно‑горьких байках. Зингер же, подобно великим европейским писателям вроде Томаса Манна, отмечал Хоу, видел в обществе «сложный организм, живущий собственной жизнью, и судьба его заменяла, а порой и подавляла волю отдельных его членов».
К тому времени, когда произведения Исаака Башевиса‑Зингера стали публиковать в переводах на английский, то есть к 1950‑м годам, подобный панорамный социальный реализм вышел из моды. После Второй мировой войны писатели помоложе уже не стремились объяснить, как устроено общество и куда движется история, — возможно потому, что боялись узнать ответ. Они обращались к жизни души — в надежде сказать свое слово о том, что лично пережили и поняли. Эта внутренняя правда, как показали Фланнери О’Коннор , Ральф Эллисон и другие авторы, порой требовала отказа от правдоподобия обыденности в пользу вымысла, иносказания, абсурда и преувеличения.
Зингер‑младший начинал в совершенно иных обстоятельствах — как с точки зрения культуры, так и географии, а вот кончил практически как старший брат. Исаак Башевис‑Зингер не писал о политических партиях и забастовках рабочих: проза его полнилась демонами и призраками, философскими дилеммами и сексуальными страстями. В рассказе «Геня‑огонь» женщина, известная вспыльчивым нравом, вдруг загорается, и от нее остается лишь уголек. Персонаж рассказа «Кафетерий», переживший Холокост, утверждает, что Гитлер не умер и по ночам проводит собрания в кошерном кафетерии в Верхнем Вест‑Сайде. В романе «Шоша» — действие в нем происходит в Варшаве накануне Первой мировой войны — рассказчик, альтер эго Зингера, встречает ту, в которую был влюблен, когда оба они были детьми. Выясняется, что с тех пор его бывшая возлюбленная так и не выросла, и умом, и телом осталась ребенком. Рассказчик решает остаться в Варшаве, чтобы защищать любимую, хотя и понимает, что тем самым обрекает себя на верную смерть.
Обложка русского издания романа Исаака Башевиса‑Зингера «Шоша». М.: Книжники, 2017
Для многих идишских читателей смесь фантазии, ностальгии и щекочущего душу удовольствия в рассказах Зингера‑младшего свидетельствовала об отступлении от творчества его старшего брата. И если послевоенные американские читатели больше любили Зингера‑младшего, то потому, что в большинстве своем уже не знали, какой была довоенная жизнь восточноевропейских евреев, пока ее не уничтожил Холокост. Слава И. Башевиса‑Зингера затмевала популярность других идишских писателей — к их растущей досаде.
Например, Хаим Граде — он перебрался в США в 1948 году — писал искренние и глубокие романы о религиозном мире своей юности. Но когда Граде умер — в Бронксе, в 1982 году, — лишь горстка его поклонников оплакивала потерю, которую понесла литература. Двадцать с лишним лет спустя вдова Граде Инна давала интервью, приуроченное к 100‑летию Исаака Башевиса‑Зингера. И с негодованием отзывалась об авторе, из‑за которого ее муж оказался в тени: «Я глубоко презираю всех тех, кто ест хлеб, на который помочился этот богохульник и шут».
И поныне те, кто способен прочесть произведения идишской литературы в оригинале — чаще это ученые, чем носители языка, — относятся к Исааку Башевису с некоторым подозрением, а к Исроэлу‑Иешуа намного теплее. В 2020 году писательница Дара Хорн — у нее докторская степень по идишской и ивритской литературе — в статье в журнале Tablet высказала мысль, что И.‑И. Зингер писал куда лучше брата, без свойственного последнему «снисходительного романтизма».
Быть может, потомкам отношения между братьями покажутся игрой с нулевой суммой , но в действительности все было иначе. Напротив, Исаак Башевис не упускал случая воздать должное Исроэлу‑Иешуа как своему главному учителю и союзнику.
Некогда именно Исроэл‑Иешуа взбунтовался против религиозной ограниченности их родителей, приобщился к современным идеям и художественной литературе и открыл для младшего брата подлинный новый мир. В 1920‑х Исроэл‑Иешуа познакомил Исаака с варшавскими литературными кружками и журналами на идише. Исроэл‑Иешуа сыграл решающую роль в судьбе младшего брата: в 1934 году он перевез Исаака к себе в Нью‑Йорк по туристической визе — а для отчаявшихся беженцев‑евреев границы в ту пору были, считай, закрыты — и устроил его на работу. Если бы не помощь старшего брата, Зингер‑младший, скорее всего, во время Второй мировой войны погиб бы, как его мать и младший брат, высланные в глухую советскую провинцию .
Неудивительно, что роман «Семья Мускат» (1950) целиком посвящен Исроэлу‑Иешуа: «Для меня он был не только старшим братом, но духовным отцом и учителем и всегда служил образцом высокой морали и литературной порядочности. Хотя человеком он был современным, его отличали лучшие качества наших набожных предков» . Но и в этой хвале можно усмотреть своего рода вызов, ведь Исаак лучше, чем кто бы то ни было, знал, что Исроэл‑Иешуа относился к еврейской набожности и предкам, чью жизнь она определяла, в том числе их отцу, раввину‑хасиду, без всякого пиетета.
Обложка русского издания романа Исаака Башевиса‑Зингера «Семья Мускат». М.: Книжники, 2012
Пинхасу‑Менделю Зингеру выпала удивительная судьба — он стал героем произведений трех своих детей: воспоминаний Исроэла‑Иешуа «О мире, которого больше нет», воспоминаний Исаака «Папин домашний суд» и автобиографического романа Эстер Зингер‑Крейтман «Танец демонов». Эстер, двумя годами старше Исроэла‑Иешуа, еще до Первой мировой вышла замуж, поселилась в Лондоне и стала писательницей средней руки (писала она на идише). Не так давно исследователи вновь обратили внимание на книги и переводы, которые Эстер публиковала в 1930‑х и 1940‑х.
И братья, и сестра относились к отцу практически одинаково — как к человеку глубоко верующему, безразличному к мирским делам, в том числе и к заработку. Главой семьи была их мать Башева. «Будь она мужем, а он женой, они были бы идеальной парой», — писал Исроэл‑Иешуа. Упрямая, умная, темпераментная Башева вместо стряпни и хозяйственных хлопот любила читать религиозные книги на идише из домашней библиотеки. И то, что трое из их с мужем детей стали писателями, явно ее заслуга — это признал и Исаак, взяв псевдоним на основе ее имени.
Ключевое событие семейной мифологии Зингеров случилось в ту пору, когда Исроэл‑Иешуа был совсем маленький, а Исаак еще не родился. В Российской империи, а Польша в ту пору была ее частью, раввинам для отправления гражданских и юридических обязанностей нужно было сдать экзамен на русском языке (для отправления обязанностей духовных требовались только иврит и идиш). А поскольку большинство городов по бедности могли обзавестись лишь одним‑единственным раввином, тому, кто рассчитывал заполучить обширную паству, приходилось сдавать государственный экзамен. Но учить русский Пинхас отказывался наотрез: эти уроки, считал он, отвлекают его от духовных занятий. В конце концов его уговорили взять репетитора, но через несколько недель Пинхас учебу забросил, заявив, что не может находиться под одной крышей с женой репетитора, поскольку та не носит парик, как предписывают традиции. В итоге экзамен Пинхас так и не сдал, а его жена и дети вынуждены были влачить нищенское существование.
Эстер пересказывает эту историю не без досады, но с уважением к отцу. Забросив учебу, пишет она, «отец единственный раз в жизни поступил как решительный человек». Исаак также восхищался верностью отца своим убеждениям, пусть «зятья и смеялись над его набожностью, над тем, как он старался быть евреем».
У Исроэла‑Иешуа, напротив, человек, «ненавидевший любую ответственность», и религия, обратившая его в «вечного мечтателя и люфтменша» (дословно — человек воздуха, так на идише называют неприспособленных к жизни людей, витающих в облаках), вызывали только презрение. Воспоминания Зингера‑старшего, по сути, — рассказ о том, как он порвал с традиционной еврейской жизнью из‑за ее пассивности и предрассудков. Исроэл‑Иешуа признает, что даже в детстве «бежал, подобно вору, из темницы Торы, страха Б‑жия и благоговения перед еврейством».
Впрочем, на рубеже XIX–XX веков многие его современники‑евреи бунтовали похожим образом. Жизнь в Восточной Европе с ее погромами и нищетой тяготила их все сильней; миллионы евреев переезжали в Соединенные Штаты. И миллионы евреев, в особенности из числа молодежи, проникались новыми нерелигиозными идеологиями, внушавшими им, что их судьба в их руках. Сионизм рассчитывал дать евреям не только государство, но и ощущение собственного достоинства, возможность распоряжаться собой, утраченную в изгнании. Как говорилось в одном из лозунгов, евреи поедут в Палестину, «чтобы создавать и создаваться».
И.‑И. Зингер увлекся не сионизмом, а другим массовым движением той поры — социализмом: тот обещал посредством единой мировой революции покончить с предрассудками евреев и антисемитизмом неевреев, равно как с бедностью и войной. К началу Первой мировой войны Зингер, движимый радикальными взглядами, уклонился от призыва и ушел в подполье, подобно своему персонажу Биньямину Лернеру из «Стали и железа». В 1918 году, вскоре после свадьбы, Зингер‑старший с женой Геней переехал из Варшавы на Украину, а оттуда в Россию, еще не оправившуюся от большевистской революции. Зингер участвовал в литературной жизни в Киеве и Москве. В 1921‑м, разочаровавшись как в литературной политике, так и в советском эксперименте в целом, Зингер с женой вернулся в Варшаву, уже столицу независимой Польши.
В Польше Исроэл‑Иешуа добился первого крупного литературного успеха — опубликовал рассказ, посвященный классовому сознанию. Главный герой «Жемчуга», пожилой торговец драгоценными камнями Мориц Шпилрейн, настолько недоверчив и скуп, что прячет драгоценные камни под одеждой: «Шпилрейн негнущимися пальцами ощупывает свою дряблую грудь и шею, но кости так выпирают наружу, что мелкие, изящные жемчужинки теряются среди них» . Шпилрейн слаб здоровьем и боится вставать с постели, однако за жизнь цепляется так же, как за свой жемчуг, — злорадствует на похоронах друзей, выжимает последний грош из жильцов принадлежащего ему многоквартирного дома. В конце рассказа, когда на двор въезжают погребальные дроги, кажется, что Шпилрейн наконец окочурился и никто о нем не пожалеет. Но выясняется, что Шпилрейн жив, а умер один из его молодых квартиросъемщиков; рассказ оканчивается горестными причитаниями матери покойного.
Если бы «Жемчуг» вышел из‑под пера автора‑нееврея, рассказ сочли бы антисемитской карикатурой. У Зингера же, писавшего на идише для читателей‑евреев, этот рассказ стал приговором больной экономической системе, угнетавшей евреев не менее, чем неевреи. Шпилрейн, как и капитализм, должен бы умереть, но живет и живет. «Жемчуг» доносит до читателя эту мысль без всякого идейного дидактизма, исключительно за счет мощи убедительно‑гротескных описаний.
Рассказ принес Зингеру‑старшему славу, и не только в Варшаве. Куда бы ни иммигрировали евреи, всюду они привозили с собой книги на идише, и «Жемчуг» привлек внимание Аврома Кагана, влиятельного редактора газеты «Форвертс». (Впоследствии именно «Форвертс» оплатила американскую визу Зингеру‑старшему и тем самым, получается, косвенно спасла жизнь Зингеру‑младшему.)
Исроэл‑Иешуа Зингер начал сотрудничать с газетой в качестве иностранного корреспондента, а в 1926 году, вновь побывав в Советском Союзе, написал путевые заметки. Эта поездка повлияла и на «Сталь и железо»: описанные в романе жестокость и предрассудки рабочего класса настолько отличались от канонов социалистического реализма, что Зингер стал изгоем в еврейских левацких кругах. Оскорбленный Зингер заявил, что впредь никогда не станет писать художественные произведения.
Но надолго его решимости не хватило, и следующий роман, «Йоше‑телок», стал самым успешным за всю его писательскую карьеру. Его публиковали по частям одновременно в Варшаве и Нью‑Йорке, затем, в 1932‑м, издали целиком на идише и на английском. Роман быстро переложили для сцены, и он стал одним из величайших хитов в истории нью‑йоркского идишского театра. К тому времени, когда Зингер (вместе с женой и сыном, второй их сын умер годом ранее) иммигрировал в Нью‑Йорк — это случилось в 1934 году, — там его уже знали и любили.
«Йоше‑телок» наименее типичный из всех романов Зингера‑старшего, и это что‑то да говорит о вкусах идишской публики. Действие романа происходит не в XX веке, а в приверженном традициям прошлом; это единственный из романов Зингера, в котором главные действующие силы — религия и романтика, а не экономика и политика. При этом Зингер относится к миру своих предков‑хасидов без всякой ностальгии.
По сюжету Нохем, талантливый молодой раввин, влюбляется в молоденькую жену своего тестя, и она беременеет от него. Когда она умирает в родах, Нохемче бежит из дома. Далее действие переносится в далекий городок, где мы знакомимся с таинственным бродягой по имени Йоше‑телок. Морис Сэмюэл перевел на английский прозвище Йоше как Олух; и действительно, молодой человек словно не от мира сего, почти не ест, не разговаривает и будто бы кается в неведомом грехе. Читатель сразу же догадывается, что Йоше и есть Нохемче, но когда действие романа подходит к развязке и устраивают суд, дабы определить, кто такой Йоше, тот не подтверждает и не опровергает, что он Нохем. «Подсудимый, скажите суду, кто вы?» — спрашивает судья, и Йоше отвечает: «Не знаю» .
По замечанию Норич в предисловии к новому изданию, имя Йоше звучит как идишский вариант имени Иисус, и персонаж действительно похож на жертвенного агнца (или телка, то есть теленка), который принимает на себя грехи порочного, гнетущего общества. Впрочем, автора в романе занимает никак не религия, а загадочные побуждения, владеющие человеком.
В прочих романах Зингера‑старшего персонажи выступают представителями социального класса или политического движения. Бессердечный делец Макс Ашкенази в «Братьях Ашкенази» олицетворяет ненасытную алчность капитализма, который гонится за все новой и новой прибылью. Трус и садист Егор Карновский, герой последнего романа Исроэла‑Иешуа Зингера «Семья Карновских», символизирует неразрешимые противоречия еврейской ассимиляции в Германии. Смирение Йоше‑телка озадачивает не менее, чем Билли Бад у Мелвилла , тоже жертва вечной вселенской несправедливости.
Это ощущение таинственности в романе странным образом внушает надежду — по крайней мере, открывает перед героями возможности. Потому что чем точнее писатель понимал развитие еврейской жизни в межвоенной Восточной Европе, тем безнадежнее она ему казалась. Возможно, это объясняет, почему романы Зингера‑старшего, которые увидели свет после «Братьев Ашкенази», по вдохновению и масштабности замысла уступают более ранним его произведениям.
В юности Зингер считал, что коммунистами движут искренние идеалы. Он, как многие евреи, верил, что революция сделает русских и антисемитов‑поляков их товарищами. Но к 1939 году, когда вышел его роман «Товарищ Нахман», коммунисты предстают или жестокими комиссарами, или властолюбивыми лицемерами, или незадачливыми дураками. Роман «Семья Карновских», опубликованный в 1943 году, пытается осмыслить нацизм, но с нацизмом в отличие от коммунизма Зингер‑старший лично не сталкивался, а потому сюжет изобилует голливудскими натяжками. В завершении романа доктор на столе в спальне оперирует своего сына‑подростка: тот пытался покончить с собой выстрелом в грудь после того как убил нацистского шпиона, который к нему приставал.
Но как бы ни было трудно, И.‑И. Зингер не прекращал работать. Исаак Башевис‑Зингер в воспоминаниях «Любовь и изгнание» пишет о том, что, перебравшись в 1935 году к брату в Нью‑Йорк, долгое время не мог написать ни строчки. Первое большое произведение Зингера‑младшего, мрачная фантасмагория «Сатана в Горае», вышло в Варшаве накануне его отъезда. И в следующие десять лет Исаак Башевис, можно сказать, забросил художественную прозу, зарабатывал на жизнь корректурой и журналистикой. Но, проходя мимо дома брата на Кони‑Айленде и видя в окно, как тот работает, Зингер‑младший неизменно чувствовал облегчение:
«Он сидел за узким столом с ручкой в одной руке и рукописью в другой. Я никогда не задумывался о том, как выглядит мой брат, но в тот вечер впервые вгляделся в него с любопытством, точно это был и не брат мой, а кто‑то чужой… Длинное лицо его было бледным. Пробегая глазами текст, он вдобавок шевелил губами. Время от времени приподнимал брови, будто спрашивал себя: “Как это я умудрился написать такое?” — и тут же длинными росчерками пера принимался что‑то вымарывать. Тень улыбки тронула его тонкие губы. Брат поднял веки — глаза у него были большие, голубые — и вопросительно посмотрел в окно, словно почувствовал, что с улицы за ним наблюдают. Я, казалось, прочел его мысли: сочинительство — лишь тщета, но раз уж взялся писать, так пиши как следует».
И лишь после смерти брата Зингер‑младший вновь принялся писать всерьез — и произведения хлынули рекой, точно где‑то открыли шлюзы. Длинный его роман «Семья Мускат», оммаж «Карновским» и «Ашкенази» Исроэла‑Иешуа, вышел на идише в ноябре 1945 года. В следующие 45 лет на английском было издано 14 его романов, десять сборников рассказов, множество воспоминаний и книги для детей. Некоторые произведения Зингера‑младшего переводили уже после его смерти, они выходят и по сей день: так, в 2022 году был опубликован сборник эссе «Старые истины, новые клише».
Когда братья Зингер перебрались в США, во всем мире на идише говорили миллионов тринадцать, в том числе миллионов семь в Восточной и Центральной Европе и три миллиона в Северной Америке. Ныне носителей идиша осталось что‑то тысяч шестьсот, почти все — члены ультраортодоксальных общин в Израиле и США. Большинство европейских носителей идиша были убиты нацистами, и там, где по сей день существуют общины говорящих на идише, дети их говорят уже на других языках — иврите, английском, русском.
Произведения Исроэла‑Иешуа Зингера, написанные за 15 лет до Холокоста, служат отражением времени, когда идишская культура была живее и современнее, чем когда‑либо. Они также свидетельствуют о том, что даже в ту пору, когда о Холокосте еще не слыхивали, евреи Восточной Европы чувствовали, что будущего у них нет. Это предвидел и Франц Кафка, писавший по‑немецки, и Ш.‑Й. Агнон, писавший на иврите.
Исаак Башевис‑Зингер, напротив, создал почти все свои произведения, когда это будущее кануло в небытие. Мало у кого из великих писателей такая же причудливая судьба — работать десятилетиями, сознавая, что читателей становится все меньше и преемников ему не отыщется. Однако, как ни парадоксально, лишившись надежды, он обрел свободу творчества. Еврейская жизнь продолжалась и после 1945 года, но идишскую культуру, к которой Зингер принадлежал и о которой писал, было уже не спасти, а значит, и отчаиваться было ни к чему. Все, что Исроэл‑Иешуа счел себя обязанным отвергнуть во имя разума и современности — религию, традицию, предрассудки, утопическую надежду, — с пугающей живительной силой вернулось, подобно призраку, в творчестве Исаака Башевиса‑Зингера.
И это сообщило произведениям Зингера‑младшего дерзость и свободу воображения, благодаря чему они не устарели по сей день. Аллегорию этого можно найти в его рассказе «Последний черт» — о черте, который после Холокоста живет на развалинах еврейского города. «Нужды в чертях больше нет. Нас тоже ликвидировали. Я — последний уцелевший беженец», — говорит черт. Он коротает дни за томиком рассказов на идише, который раскопал среди руин, да воспоминаниях о былом. «Пока моль не съела последнюю страницу, мне есть чем развлечься, — пишет Зингер. — А о том, что случится, когда исчезнет последняя буква, мне и говорить не хочется» .
Оригинальная публикация: The Forgotten Giant of Yiddish Fiction
Комментариев нет:
Отправить комментарий