Моше — человек и горящий куст. Недельная глава «Везот а‑браха»
«И умер там Моше, раб Г‑спода, — в стране Моав, по слову Г‑спода. Его похоронили в долине, в земле моавской, напротив Бейт‑Пеора, и никто по сей день не знает, где он погребен. Моше было сто двадцать лет, когда он умер; [до самой смерти] его глаза не тускнели , а его силы не истощались. Сыны Израиля оплакивали Моше в степях Моава тридцать дней — пока не истек срок траурного плача по Моше».
Так рассказано о завершении жизни величайшего из лидеров Израиля на все времена. Тора заканчивается тем же, чем началась, — проявлением Б‑жественной нежности.
С нежной заботливостью Б‑г когда‑то вдунул дыхание жизни в первого человека, а теперь погребает величайшего из людей, испустившего с последним вздохом дыхание жизни. Возникает ощущение, что под трудным этапом подведена черта: Адаму и Хаве запрещалось есть плоды Древа Жизни, но Моше дал Израилю Тору, «дерево жизни для придерживающихся ее» (Мишлей, 3:18), а значит, даровал возможность познать вкус вечности. Но с этим соседствует мотив изгнания и неоконченного дела: Адаму и Хаве пришлось вынужденно покинуть Эден, и точно так же Моше не было суждено войти в Землю обетованную.
Адама и Хаву, возможно, посещал соблазн оглянуться назад, а Моше смотрел вперед. Но оба рассказа, в сущности, о бренности человека. Как‑никак имя Адам образовано от слова «адама» («земля»). В обоих случаях мы встречаем одну и ту же игру слов.
В случае Адама: «Г‑сподь Б‑г создал человека (а‑адам), [взяв] прах с земли (а‑адама), и вдунул в его ноздри дыхание жизни».
В случае Моше: «Моше был очень смиренным человеком, [смиреннее], чем любой другой человек (а‑адам) на земле (а‑адама)» .
Параллель поразительная. Хотя каждый из нас создан по «образу и подобию» Б‑га, в то же время мы — «прах с земли», души, облеченные плотью, часть природной вселенной со всеми ее неумолимыми законами роста, угасания и распада. Нам не дано жить вечно. Исключением из правила не стали ни первый человек, хоть его сотворил Сам Б‑г, ни величайший из людей, хоть он видел Б‑га «лицом к лицу». У каждого из нас есть свой Иордан, который не суждено перейти, путь, который не суждено пройти до конца, рай, которого не суждено достичь при жизни. Но в наших сердцах теплятся неумирающие устремления.
Второго Моше не было и никогда не будет. Но его жизнь повествует об истине столь же красноречиво, как его наставления, и так же дерзко оспаривает стереотипы. Личность Моше — опровержение всех устоявшихся представлений о лидерстве.
Мы судим о лидерах по их успехам. Моше чуть ли не на каждом этапе терпел неудачу. Когда он впервые попытался добиться свободы для сынов Израиля, фараон в ответ ухудшил их тяжелое положение. Сыны Израиля роптали. Не переставали роптать все долгие годы в пустыне. Жаловались то на отсутствие еды, то на отсутствие воды, то на однообразную еду, то на горькую воду, заявляли, что хотят вернуться в Египет. Сорок дней спустя после величайшего Б‑жественного откровения всех времен народ изготовил золотого тельца. Когда страна была уже близко, разведчики вернулись с обескураживающим отчетом, и за это Б‑г отсрочил вступление народа в страну на сорок лет. Корах оспаривал право Моше на лидерство. Родные брат и сестра и те говорили о Моше плохо. Самому Моше Б‑г не позволил войти в Землю обетованную, покарав за минутный срыв в эпизоде с ударом по скале. В своих последних речах Моше предрек, что Израиль, удостоившись всех благословений, забудет о своем призвании и вновь будет изгнан. Можно ли считать успешной жизнь, изобилующую неудачами? В мирском понимании успеха — нет. А в духовном понимании — да, безоговорочно можно.
Мы ждем, что лидер сознает свое высокое предназначение и личное величие. Лидеры, как правило, верят в себя. Моше это было чуждо. Когда Б‑г просил его возглавить еврейский народ, Моше многократно отказывался. Отвечал: «Кто я [такой], чтобы пойти к фараону и увести сынов Израиля из Египта?» Говорил, что недостоин. Говорил, что люди ему не поверят. Но именно этот, казалось бы, неимоверно скромный человек берет под крыло недружный, строптивый народ и при жизни одного поколения превращает его в нацию, которая в силах завоевать страну, построить государство и в соавторстве с Б‑гом создать примечательную историю, не имеющую равных среди всех историй всех людских сообществ на свете.
Нам приходится напоминать себе, что тот самый человек, который в книге Дварим произнес самые красноречивые и провидческие речи всех времен, в начале книги Шмот сказал: «Я не умею красиво говорить, и никогда не умел, и [не научился] даже с тех пор, как Ты обратился к рабу Своему. Я не красноречив и косноязычен». Величие Моше коренилось именно в том, что он не верил в себя. Зато верил в Того, Кто его призвал, и в само призвание.
Моше не походил на Авраама. Тот был миролюбив, невозмутим, сдержан, жил вдали от шумных политических баталий, поддерживал с Б‑гом отношения в качестве частного человека. Моше — фигура позднейшего этапа истории, когда Израиль превратился из семейного клана в народ, а эта перемена несла с собой потенциальные конфликты и раздоры. Моше — человек, занимающий промежуточное положение между землей и небесами: он передает народу слово Б‑га, а Б‑гу — слова народа, иногда пререкается то с народом, то с Б‑гом, убеждая народ слушаться Б‑га, а Б‑га — простить людей. Ему не суждено умереть мирно, как Авраам, «в доброй старости, мудрый и насытившийся жизнью». Напротив, у Моше до самой смерти «глаза не тускнели, а силы не истощались». Он, говоря словами поэта Дилана Томаса, не согласен уйти «смиренно в мрак ночной».
В вышеприведенном библейском стихе первое утверждение — объяснение второго: силы Моше не истощались именно потому, что его глаза не тускнели, что он никогда не забывал о картине будущего, к которому стремился с самого момента встречи с Б‑гом у горящего куста. Моше сам был горящим кустом, в его сердце пылала страстная тяга к справедливости, он (в отличие от его брата Аарона) ставил принципы выше компромисса.
Раши отмечает, что по Аарону скорбело больше людей, чем по Моше (об Аароне сказано, что «весь дом Израиля оплакивал» его, а в случае с Моше слово «весь» отсутствует).
Дело в том, что Аарон был миротворцем, а Моше — борцом за правду. Мы любим, когда все тихо и мирно, а правда порой колет нам глаза. У борцов за правду есть не только друзья, но и враги.
В этом отрывке более всего привлекают внимание слова «а‑иш Моше» («[этот] человек, Моше»). В Торе он назван так пять раз (Шмот, 11:3; Шмот, 32:1; Шмот, 32:23; Бемидбар, 12:3; Дварим, 33:1). Моше, величайший из людей, когда‑либо живших на свете, все же был и оставался человеком, простым смертным. Эта мысль — очевидный лейтмотив заключительных глав, и Тора доносит ее сразу несколькими способами.
Утверждение «никто по сей день не знает, где он (Моше) погребен» призвано предотвратить превращение его могилы в место паломничества или поклонения: «Взойди на эту гору и умри на ней, отойди к праотцам своим, — как умер твой брат Аарон на горе Ор, отойдя к своим праотцам. [Так суждено вам] за то, что <…> вы проявили неверность Мне среди сынов Израиля…»
Многократные отсылки к прегрешению Моше напоминают нам, что «нет на земле такого праведника, который творил бы [только] благо и не согрешил бы» , даже если это величайший из людей.
Задолго до возникновения других монотеистических религий Тора формулирует основополагающую аксиому своего учения: лишь при условии, что Б‑г — именно Б‑г, человечество может стать человечеством. Границы между Б‑жественным и человеческим никогда не должны размываться.
Иудаизм зародился в мире, где граница, отделявшая небеса от земли, была крайне нечеткой. Боги были наполовину людьми. А эпические герои человечества — полубогами. Собственно, иудаизм — неумолчный протест против этой нечеткости. В иудаизме герои никоим образом не могут быть богами в человеческом обличье. Наоборот, Б‑г недоступен чувственному опыту, и именно из Его полной трансцендентности вытекает, что человечество несет полную ответственность за свои поступки. Именно в иудаизме более, чем в любой другой религии в истории, человеческая личность в полной мере обретает масштаб, достоинство и свободу. Иудаизм не считает, что на нас лежит неизгладимое пятно первородного греха. Он не требует от нас полного повиновения. Иные взгляды на положение человека в земном мире тоже заслуживают уважения, но у евреев свой взгляд.
Кстати, ранее я указывал на отличие синагог от соборов в Средние века. Синагоги (один из немногих уцелевших образчиков — пражская Староновая синагога) занимали небольшие, скромные, непритязательные здания. Соборы же представляли собой великолепные сооружения, возведение которых во многих случаях длилось несколько столетий. Я отметил, что в соборе у верующих появляется чувство, что Бог огромен, а человечество ничтожно мало. А мы в шуле ощущаем близость Б‑га и величие человечества. Потому‑то голос иудаизма в общечеловеческом разговоре всегда ведет свою, особую линию.
«А‑иш Моше»: Моше, простой смертный, отнюдь не безгрешный человек, который глубоко сомневался в себе, часто разочаровывался в успехе своих действий, иногда гневался, однажды даже скатился в бездну отчаяния… И тот же Моше, как никто другой, оставил отпечаток в сердцах своего народа, который он вел к свободе, бесповоротно расширил горизонты устремлений людей. Моше, каким мы знаем его из Торы, — не мифическая фигура, не эпический герой, не архетип. Его недостатки не заретушированы, чтобы перед ним было легче преклоняться. Ведь это только умножает его величие. Моше — человек, и он великолепен именно этим.
Маймониду принадлежит замечательное высказывание о человеческой свободе воли: «Каждый человек (обратите внимание, не только «каждый еврей». — Дж. С.) способен стать праведником, подобным учителю нашему Моше, или преступником, подобным Яроваму» . Подобное утверждение о любом другом основателе любой другой религии звучало бы абсурдно, но в применении к Моше — ничуть.
Тот факт, что Моше не было чуждо ничто человеческое, сближает его с нами и поощряет наше стремление расти над собой. Моше — величайший из пророков, а пророки жили среди народа. У пророков не было пышных священнических облачений. Они не совершали святых обрядов. Хотя Б‑г говорил с пророками, сами они выбирали слова, понятные народу. Пророки не были ни оракулами, ни шаманами, их не окутывал ореол таинственности, они не говорили притчами и загадками, доступными лишь посвященным. Поскольку небеса отделены от земли четкой, абсолютно прочной, онтологической границей, Б‑г никогда не требует от людей сверхчеловеческих подвигов: пусть просто остаются людьми. Не больше — но и не меньше.
Это суровый взгляд на мир, но в то же время самый проницательный из известных мне и, в конечном счете, самый гуманный.
Проницательный в силу того, что он настаивает на принципиальном отличии бесконечного от конечного, вечного от эфемерного, Б‑га — от нас.
И чрезвычайно гуманный, ибо он наделяет каждого из нас равным достоинством sub specie aeternitatis . Каждый из нас — образ и подобие Б‑га. Чтобы говорить с Б‑гом, нам не нужны посредники. Чтобы просить прощения у Б‑га, нам не нужны жертвоприношения. Чтобы Б‑г простил нас, нам не нужны священники или некие Б‑жественные заступники. Все мы — сыны и дочери Б‑га.
Возможно, дистанция между нами и Б‑гом бесконечно велика, но через эту пропасть переброшен мост. Функцию моста выполняет не человек или место, а нечто принципиально иного порядка. Мостом служат язык, слова, общение. В откровениях Б‑г говорит с нами. На молитве мы говорим с Б‑гом. Величие Моше в том, что этот человек (утверждавший: «я не умею красиво говорить») принес нам Б‑жье слово: Письменную Тору, которая никогда не устаревает, и Устную Тору, благодаря которой это слово обновляется и наполняется жизнью в каждом поколении.
Иудаизм — религия святых слов. И если впитать их сердцем, эти слова властны сделать из «строптивого народа» рожденных в рабстве «царство священников и святой народ», чье твердое намерение — построить общество на началах милосердной коллективной свободы.
Иудаизм — непрекращающийся диалог между «Я» Б‑га и «ты» человечества, разговор, в котором участвует каждый из нас.
Именно этот общий разговор дает возможность Аврааму, говорящему о себе: «Я прах и пепел», заявить Б‑гу: «Разве Судья всей земли не поступит по справедливости?»
Именно благодаря тому, что диалог возможен, Моше может сказать: «Но теперь, пожалуйста, прости им их грех, а если не простишь, то сотри меня из книги, которую Ты написал» .
Именно эта постоянная диалектика Письменной и Устной Торы — откровения и толкования — была благодатной почвой для праотцев и пророков, мудрецов и простых переписчиков, поэтов и философов, авторов комментаторов и авторов кодексов, существуя беспрерывно со времен Моше до наших дней.
Не случайно, выбирая самый почетный эпитет для Моше, еврейская традиция именовала его не Моше‑освободителем, не законодателем, не лидером, сформировавшим нацию, не героическим полководцем и даже не величайшим из пророков, а просто Моше‑рабейну: «Моше, учителем нашим».
«Учение заповедал нам Моше, [передал] наследие общине Яакова!» Эти слова не просто слова, а основополагающий документ, текст Завета, предопределивший образ еврейской жизни и структуру еврейской истории. В каждом поколении они становятся связующим звеном между нами и небесами. Этот договор никогда не нарушается, никогда не отменяется, никогда не утрачивается, никогда не устаревает. Б‑г может «сокрыть лик Свой» от нас, но Он никогда не берет назад Свое слово.
Прощаясь с Моше в тот миг, когда он прощается с нами, мы зрим незабвенный образ: человека, который потерпел неудачу, но добился успеха, человека, который был на грани отчаяния, но оставил в наследство бессмертную надежду, человека, который умер в пути к своей цели, но с тех пор неотлучно сопровождает еврейский народ во всех его странствиях. Именно человеческие свойства Моше потрясают нас, сияя со страниц Торы, — порой так ярко, что мы в испуге отводим взгляд. Но Моше всегда и везде предстает простым смертным, не чуждым ошибок, посредником, чьими устами говорил Б‑г, посланником, чьими руками действовал Б‑г.
Он всегда напоминает нам: «Да, мы тоже простые смертные, но мы тоже можем стать великими в той степени, в какой позволим Б‑жественному присутствию входить в мир через нас, Его слову — руководить нами, Его дыханию — питать нас жизнью».
Комментариев нет:
Отправить комментарий