«Наша беда»
Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
Frederick C. Beiser
The Berlin Antisemitism Controversy
[Берлинский антисемитизм: история полемики]
Routledge, 2024. — 374 p.
Семидесятые годы девятнадцатого века начались для евреев Германии благоприятно: объединение Германской империи завершилось принятием конституции, которая наконец даровала им равные права. Однако закончилось это десятилетие не так удачно, поскольку возникшее антисемитское движение стало угрожать всему прогрессу, достигнутому за предыдущее столетие.
Вслед за известным израильским социальным историком Яаковом Кацем и другими исследователями этой волны антисемитизма в Германии Фредерик Ч. Бейзер отмечает принципиальную важность экономического спада, поразившего Германию в 1873 году, и то обстоятельство, что некоторые журналисты влиятельных газет и журналов с готовностью возлагали ответственность за такое положение на ряд известных евреев. Евреи эти будто бы занимали господствующие позиции в экономике и культуре Германии и по сути захватили власть в стране. В марте 1879 года некий малоизвестный журналист Вильгельм Марр опубликовал брошюру, озаглавленную «Победа иудаизма над германским миром». Сочинение это привлекло повышенное внимание публики и немало способствовало возникновению в том же году организации, получившей название «Лига антисемитов» (название придумал тот же Вильгельм Марр). Еще одним человеком, в значительной мере ответственным за подъем волны антисемитизма, стал Адольф Штокер , придворный капеллан кайзера Вильгельма I и основатель Христианско‑социальной рабочей партии, положившей начало, по словам Фредерика Бейзера, «политической организации антисемитского движения в Германии».
Сам Штокер не был каким‑то оригинальным идеологом, как и, строго говоря, антисемитом, если полагать (подобно Марру), что этот термин означает враждебное отношение к евреям на расовой основе. Он весьма энергично высказывал мысль, что еврея можно «исправить», обратив в христианство. В то же время он умел извлечь пользу из открывающихся возможностей. Побудительным стимулом для вхождения в политику стало для него желание с помощью программы социальных и экономических реформ отвратить рабочих от левых идей и вернуть их в лоно церкви и общегерманского патриотизма. Но привлечь к себе внимание достаточно широкой аудитории (состоящей, впрочем, не из рабочих, а из представителей нижних слоев среднего класса) Штокеру удалось только в сентябре 1879 года, когда он громко заговорил об опасности, которую несут с собой евреи. «Именно Штокер сделал антисемитизм эффективным и популярным политическим орудием», — пишет Бейзер.
Свою новую и весьма заметную книгу Бейзер посвятил теме, получившей известность как «полемика о берлинском антисемитизме», причем автор сосредоточился на более тонких оттенках этой дискуссии. Ключевой фигурой здесь выступает Генрих фон Трейчке , видный историк с националистическими убеждениями, редактор влиятельного журнала Historische Zeitschrift и известный правовед. Трейчке получил широкую известность как «глашатай Рейха», то есть объединенной Германии, и не имел никакого отношения к антисемитскому движению в те годы, когда оно только зарождалось. Но в ноябре 1879 года он опубликовал статью, посвященную текущим событиям, где на завершающих страницах отмечал наблюдаемый в последнее время рост антисемитизма.
Трейчке осудил «грязь и грубость» антисемитских проявлений, но тут же оговорился: поднятый этим движением шум свидетельствует о том, что «инстинкт масс безошибочно распознал великую опасность, весьма заметный дефект в жизни новой Германии». В частности, он с сожалением отмечал угрозу, коренящуюся в иммиграции:
Через восточную границу в нашу страну год за годом из бездонной польской колыбели вторгается множество неутомимых юных торговцев штанами, чьи дети и внуки в будущем станут заправилами немецкой биржи и прессы; эта иммиграция стремительно увеличивается, и вопрос, каким образом эта чуждая нация сможет слиться с нашей, становится все более острым.
Все было бы не так скверно, отмечает Трейчке, если бы эти пришельцы, подобно предкам французских или английских евреев, принадлежали к легко ассимилирующейся испанской ветви еврейства, но они «происходят из ветви польской, отмеченной глубокими шрамами многовековой христианской тирании <…> несравненно более чужеродны европейскому и особенно германскому характеру».
При этом Трейчке не призывает к усилению пограничного контроля или даже к принятию дискриминационных законов, ограничивающих ассимилированным евреям доступ в управляющие органы. Он выражается более общо и туманно:
Наше требование к согражданам‑евреям должно быть простым: пусть они станут немцами, просто и истинно будут чувствовать себя немцами, не искажая при этом свои старинные, святые для них воспоминания и веру, уважаемую всеми нами. Мы не хотим, чтобы на смену тысячелетней цивилизации Германии пришла эпоха смешанной еврейско‑немецкой культуры.
Нам известно, с готовностью признает Трейчке, множество примеров личностей — среди них Феликс Мендельсон, великий (и обратившийся в христианство) композитор, и Габриэль Риссер , сохранивший еврейскую веру немецкий патриот, ставший в 1848 году вице‑президентом Франкфуртского парламента, — которые прожили свою жизнь как истинные немцы. К сожалению, имеются и «многочисленные и весьма могущественные представители еврейских кругов Германии, которые определенно не желают становиться немцами».
Наихудший пример подобного упрямства являл собой еврейский историк Генрих Грец , чья объемистая «История евреев» изобилует, печалуется Трейчке, оскорбительными описаниями великих фигур немецкой истории. Но «это упорное неуважение к немецким гоим не является просто мнением отдельного фанатика». Такая черта характерна и для множества порочных представителей деловых кругов, которые «в значительной мере разделяют вину за отвратительный материализм нашего времени». Евреи были недостаточно представлены среди ведущих деятелей культуры и науки, но их число в прессе, где они насмехаются над христианством, явно чрезмерно. Короче говоря, налицо все основания провозгласить (как многие и делали), что «евреи — наша беда».
Решение, как полагает Трейчке, заключается вовсе не в том, чтобы каким‑то образом ограничить евреев в правах, но самим евреям следует проявить инициативу «и безоговорочно стать немцами, как многие из них уже давно сделали на пользу самим себе и всем нам». Такая трансформация, признается он, никогда не ликвидирует проблему окончательно, но все же поможет ее смягчить.
«Не так важны собственно высказывания Трейчке в ходе полемики об антисемитизме, как то, кем был сам Трейчке», — считает Бейзер.
Профессор истории Берлинского университета и один из руководителей Национал‑либеральной партии, он в 1860‑х годах считался «самым красноречивым и влиятельным голосом, призывающим к объединению Германии». При этом у Трейчке было много друзей среди евреев, и то обстоятельство, что он до известной степени занял позицию антисемитов, многих ошеломило. Старые друзья и новые противники, видные ученые, раввины и политики спешили сказать свое слово по этому поводу. Почти все участники полемики были евреями, хотя бы по рождению, и почти все они высказались критически. Некоторым из них Трейчке ответил, при этом почти никогда не отступая от своей позиции.
«Каким образом, — вопрошал раввин‑ортодокс Зелигман Мейер, — немецкие евреи могут стать немцами в еще большей степени, чем они уже стали ими? Они говорят по‑немецки, ведут себя как немцы, одеваются как немцы и считают себя немцами».
Видный философ, психолог и активист еврейской общины Мориц Лацарус ответил Трейчке, по словам Бейзера, «классическим определением национальности, свойственным позиции либерального еврея». «Евреи более не нация, а религиозная группа, — писал Лацарус, — а религия и национальность суть совершенно разные вещи». Лацарус полагает (так это передает Бейзер), что, «поскольку евреи говорят на немецком и считают себя немцами, то немцами и являются на самом деле». Гарри Бресслау , историк и личный друг Трейчке, признает, что в Германии еще живет некоторое количество евреев, считающих Палестину Землей обетованной, но, по его мнению, таковых немного. Генрих Оппегейм , ветеран Национал‑либеральной партии еврейского происхождения, также обращает внимание на патриотические чувства немецких евреев, признавая при этом существование в еврейской среде «фанатичных и упорствующих в своей неправоте ученых», подобных Грецу, которые отвергают ассимиляцию. Но, в общем, евреи, полагает он, «не более ответственны за господина Греца, чем Трейчке за Королевство Саксонию» (которое вошло в состав нового Рейха в 1871 году).
Сам Грец ответил Трейчке одним из первых, но его более всего интересовала возможность указать на исторические ошибки своего оппонента, чем подтвердить патриотизм немецких евреев. Трейчке нанес ему ответный удар. План Греца касательно будущего евреев, писал он, в сжатой форме изложен в одном из положений его «Истории евреев» и утверждает, что, хотя с 1848 года «началось признание за евреями равных прав, о признании иудаизма этого сказать нельзя». Что при этом имел в виду Грец, задает вопрос Трейчке, если не «признание иудаизма нацией внутри и наряду с нацией немецкой?». Но если он добивается именно этого, то ему следует попытаться основать еврейское государство где‑то вне Германии и посмотреть, признает ли его кто‑нибудь. «На немецкой земле, — полагает Трейчке, — нет места для двойного гражданства».
Грец возражает, и весьма убедительно, заметив, что Трейчке ошибочно воспринял его текст и на самом деле он намеревался сказать, что правительство не обеспечило иудаизму как религии такого же положения, как христианству. «Разве иудаизм тождественен национальности?» — спрашивает он. И оставляет вопрос без ответа, как бы полагая его абсурдным и ответа не заслуживающим. Но как показал Исмар Шорш (а Бейзер не определил с достаточной ясностью), Грец по сути «был насквозь пропитан еврейским национальным чувством» и «всегда рассматривал иудаизм исключительно как национальную религию».
Все это отнюдь не способствовало популярности Греца среди других еврейских участников полемики об антисемитизме. Один из лидеров Национал‑либеральной партии — Людвиг Бамбергер назвал его «Штокером из синагоги»; философ Герман Коген , который сам был учеником Греца, «заверял Трейчке, что Грец вовсе не выражает мнение всех евреев и что не существует таких кругов, где Грец пользуется заметным влиянием»; наконец, Людвиг Филиппсон , издатель журнала Allgemeine Zeitung des Judenthums, «заявил, что взгляды Греца не отражают точку зрения немецких евреев».
Однако эти заявления не охладили пыл Трейчке. Вместо того, чтобы приветствовать готовность своих еврейских критиков продолжать почтенную традицию Габриэля Риссера, как можно было ожидать, он только поднял планку дискуссии. Хотя в своей первоначальной статье он лишь походя заметил, что немцы — нация христианская, теперь он подчеркивал силу и неразрывность связи самого немецкого духа и христианства. Эту позицию он изложил вполне ясно в своем ответе Морицу Лацарусу, который Бейзер передает с известной долей язвительности:
Трейчке поясняет, что, не будучи приверженцем доктрины христианского государства, он тем не менее считает немцев христианской нацией. Каждый сделанный им шаг в изучении немецкой истории убеждает его в этом, открывая, «насколько тесно христианство сплелось с сутью нашего национального бытия». Немецкая наука и немецкое искусство являются христианскими, как и немецкие традиции и нормы общественной жизни, а также немецкие мораль и нравы. В то же время иудаизм есть национальная религия «совершенно чуждого нам племени» (eines uns ursprünglich fremden Stammes), племени закрытого, замкнутого на себе. Лацарус ошибается, полагая, что иудаизм может в равной степени с христианством выступать как религия немецкая.
Трейчке не говорит прямо, что стать истинным немцем можно, только приняв христианство, но довольно трудно увидеть, каким иным способом, согласно его представлениям, достигается подобная трансформация личности.
Пока интеллектуалы обменивались нападками друг на друга на страницах журналов, антисемитские агитаторы сноровисто меняли повседневную реальность. Весной 1880 года они создали петицию с призывом к решительным мерам, направленным против евреев, включая полный запрет или хотя бы ограничение еврейской иммиграции в Германию, изгнание евреев из органов власти и исключение их из списков преподавателей начальных школ. В апреле 1881 года такую петицию с четвертью миллиона подписей они передали канцлеру Бисмарку, который оставил ее без внимания.
Трейчке в публичной сфере поступил так же. Как либерал и человек, утверждавший, что является противником любых действий, препятствующих эмансипации евреев, он не мог во весь голос заявить о своем одобрении этой петиции. Но негласно он, похоже, благословил ее. В октябре 1880 года Пауль Дюлон, молодой человек с антисемитскими убеждениями, изучающий право, нанес ему визит, чтобы обсудить эту тему. «Дюлон ушел в полном восторге от встречи, унося награду: одобрение самого Трейчке». По словам Дюлона, этот великий человек сказал: «Не вижу никаких причин осуждать вас, напротив, я от души желаю вам удачи на выбранном пути».
Дюлон сделал точку зрения Трейчке публичной в открытом письме, которое попало в руки историку Теодору Моммзену , занимавшему противоположную позицию по этому вопросу. Трейчке пошел на попятную, по крайней мере отчасти, поскольку любые признаки политической активности могли навлечь на него неприятности в университетской среде.
Прочитав это письмо в газете, он был неприятно поражен. Никогда, по его словам, он не желал удачи этому студенту в его усилиях по сбору подписей. Разгневанный, негодующий Трейчке немедленно написал студенту и потребовал, чтобы тот изъял из письма цитирующий его фрагмент.
Моммзен, похоже, был удовлетворен. Бейзер — нет, и вполне обоснованно. «Лгал ли Трейчке?» — задает он вопрос, а затем приводит убедительные доказательства, позволяющие прийти к заключению, что «Трейчке, скорее всего, искажает факты, чтобы спасти свою репутацию».
«Так первейший глашатай немецкого национализма, — пишет Бейзер, — волей‑неволей стал первейшим глашатаем антисемитизма», а то и самым дерзким. Как мог неизменный сторонник либерализма столь круто повернуть в противоположную сторону?
Бейзер подчеркивает, что Трейчке долго и преданно разделял идеи европейского либерализма XIX века, но при этом отмечает и его ограниченность. Глубоко укорененная в Трейчке верность таким понятиям, как «конституционное правительство, свобода личности, свобода совести и научного исследования», оказывается в конфликте с его национализмом, хотя он и утверждал, что «в конечном счете между ними нет противоречия». При этом он допускает, что временами либерализм вынужден уступать национализму.
Трейчке нельзя в полной мере считать романтическим националистом, но его «концепция новой немецкой нации в значительной степени опирается на идею Volksgeist , духа народа с общим наследием и общей историей». Тем не менее он в течение долгого времени не сомневался в способности немецких евреев стать частью этой общности. Однако в 1870‑х, после поражения противников объединения Германии, Трейчке, по мнению Бейзера, «пришлось сосредоточить внимание на новых врагах», которыми оказались «все центробежные силы внутри нового Рейха». Таковые включали религиозные различия между протестантами и католиками, а также «еще более пагубное явление: набравшее силу в 1870‑х годах материалистическое и эгоистическое мировосприятие, понуждающее каждого человека преследовать собственные интересы и экономическую выгоду».
В свете этих тревожных обстоятельств, пишет Бейзер, Трейчке конечно же пришлось коренным образом пересмотреть свое отношение к евреям. К концу семидесятых, когда напряженность между протестантами и католиками ослабела, «наиболее мощной центробежной силой в новом Рейхе стали именно евреи. Пусть они были немногочисленны, но их влияние оказалось несоразмерно с их количеством. Они были не просто определенной этнической группой, нацией внутри нации, поскольку сохраняли свой язык, культуру или религию, но еще и заняли главные позиции в бизнесе и финансах и стали ведущими представителями нового коммерческого духа, овладевшего страной».
Кроме того, либералов левого толка, с которыми Трейчке порвал в семидесятых годах, возглавили Эдуард Ласкер и другие политики, которые «образовали еврейскую группу заговорщиков в рейхстаге, направленную против монархии и представителей военных кругов». И наконец, Трейчке во все большей степени стал придавать христианству роль объединяющей культурной силы в стране и «лучшего противоядия от материализма и себялюбия нашего времени». В то же время иудаизм, по его мнению, напротив, был отживающей свой век религией, которая пагубным образом превратилась в силу, отвергающую веру, и представлена такими вредными для общества фигурами, как «Людвиг Бёрне , Генрих Гейне и их бесчисленные эпигоны в немецкой прессе, насмехающиеся над христианством». К евреям следует принять меры: их не надо изгонять или ограничивать в правах, но их следует убедить в необходимости расстаться со своей обособленностью и ассимилироваться, влившись в немецкий народ.
Бейзер оценивает точку зрения Трейчке вполне объективно, не выражая свое сочувствие, и все же ошеломляет, когда видишь, как он принимает за чистую монету описание этим немецким историком великого множества его еврейских сограждан как представителей некоей культурно чуждой нации внутри другой нации. Бейзер делает это, по крайней мере отчасти, из‑за ложного прочтения Яакова Каца. В начале своего труда он соглашается с характеристикой (полагая ее принадлежащей Кацу и высказанной в книге «Из гетто») немецких евреев того периода как «чужеродной подгруппы внутри Германии, имеющей собственную культуру, религию, языки (иврит и идиш) и этническую идентичность». Кац, считает Бейзер, таким образом признает, что, отказываясь от ассимиляции, «евреи демонстрировали, что действительно образуют государство внутри государства, нацию внутри нации, а это и вызвало тревожные вопросы об их лояльности и верности новому немецкому государству, основанному только в 1871 году».
В отрывке, который рассматривает Бейзер, Кац действительно подчеркивает, до какой степени немецкие евреи того времени продолжали сохранять некоторые признаки самостоятельной подгруппы, включая концентрацию в отдельных областях экономики и относительную социальную изоляцию. Однако в той же книге, к которой обращается Бейзер, Кац замечает, что к семидесятым годам они в значительной мере утратили иврит и идиш, а их долго продолжавшаяся «культурная изоляция почти полностью сошла на нет». Кац полагает, что евреи на самом деле не преобразовали свою идентичность (как желали многие их лидеры) в идентичность группы, определяемую исключительно ее религией, но отнюдь не соглашается, что — как это понимает Бейзер — их имеющие длительную историю этнические черты и взаимосвязи свидетельствуют, будто они сохраняют обособленную национальную идентичность и образуют «государство внутри государства». К тому же, помимо того что сказал или чего не сказал Кац, ничто с большей ясностью не указывает на то, как далеко немецкие евреи отошли от националистической еврейской концепции, чем их пылкая и патриотическая реакция на высказывания Трейчке.
А потому антисемитские выпады Трейчке объясняются, скорее всего, иной причиной, чем вызывающее его тревогу существование немецких евреев в качестве обособленной нации. Какова бы ни была эта причина, она безусловно имела реальные исторические последствия. Полемика о берлинском антисемитизме сошла на нет уже через год с небольшим, причем то, как это произошло, породило надежду на лучшее. «Декларация нотаблей», подписанная в ноябре 1880 года семьюдесятью пятью видными авторитетами — академиками, деятелями культуры, религиозными иерархами, лидерами общественных движений, — прозвучала отповедью антисемитизму (и, пусть и неявно, позиции Трейчке). Но антисемитское движение не угасло. А то обстоятельство, что историк такого ранга, как Трейчке, человек, игравший столь значительную роль в формировании национальной идентичности нового немецкого государства, принял сторону антисемитов, стало для этого движения реальным подспорьем, и не только пока он был жив, но и в последующие десятилетия.
Вот один пример. Фраза, которую он сделал популярной — «евреи — наша беда», — стала повседневным присловьем в Германии. Когда в 1923 году Юлиус Штрейхер стал издавать печально известный таблоид «Штурмовик», он сделал эту фразу своей заставкой. Она набиралась жирным шрифтом внизу первой страницы каждого номера, пока в конце Второй мировой войны газета не прекратила существование.
Оригинальная публикация: Our Misfortune
Комментариев нет:
Отправить комментарий