НОРМАЛЬНЫЙ РАЗГОВОР С Феликсом КРИВИНЫМ

  У хороших писателей нет необходимости брать интервью. Мало того, есть в этом обычае журналистском что-то неприличное, спекулятивное, лживое. Настоящий писатель – весь в книгах своих, а все остальное от лукавого. Во всем остальном он, как правило, обычен и неинтересен. Помню, как в 2002 году обрадовался, узнав, что Феликс Кривин в Израиле.

  Позвонил замечательному писателю и попросил разрешения на игру заочную: я ему задаю вопрос, в он отвечает текстом из своей книги, вышедшей недавно в издательстве «Иврус». Кривин согласился. И вот этот разговор перед вами. 

-         Вы – настоящий русский писатель, причем известный. Правда, писали по-русски, жили на Украине, а дух в себе носили, бесспорно, еврейский – вместе с национальностью в паспорте, но вы сделали выбор в пользу родины предков. Что вас потянуло в дорогу? 

-         Лес возникает оттого, что дерево тянется к дереву. Оттого, что дом тянется к дому, возникают на земле города. 

 А если никто ни к кому не будет тянуться…

 Если никто ни к кому не будет тянуться, опустеет наша земля. И не будет в ней городов, и не будет лесов и садов, - ничего не останется на земле, если никто ни к кому не будет тянуться. 

-         Вы говорили в СССР на  языке Эзопа. Вы не видели иной возможности сказать то, что думали или подобный стиль – ваша органика? 

-         Проводники, проводники … Каждый проводит свою линию. Одним надо где-то светить, другим – чего-то там двигать… Тоже двигатели нашлись, осветители. И ведь сколько ихнего брата на этом горит, а все туда же  тянутся. Мир хотят изменить – знаем, не в первый           раз! Перемена постоянно тока, постоянство переменного… Изолировать надо таких – чтоб другим неповадно. 

-         Притчу « Изолятор» вы написали в шестидесятых годах, после процессов Бродского, Даниэля, Синявского …Вам ничего не угрожало. Шуту позволено говорить все, что угодно. Он может отбыть свой номер без изоляции от общества. Но времена изменились. Можно говорить все начистоту. Маска не нужна. Свобода, но и это оказалось не в радость. Почему?

-         Прекрасная вещь – неволя! На воле, правда, больше простора, но для Мышовки воля чересчур велика, ей нужна маленькая, спокойная неволя, благоустроенная неволя, потому что воля никогда не бывает благоустроенной. 

-         Это верно, но ваша Мышовка, почувствовав свободу, в подпол не ушла, а легко и быстро превратилась в гнусную и алчную крысу. 

-         Пришли бандиты к власти, а разбойники ушли в оппозицию. То есть стали следить со стороны, что бандиты делают неправильно, и критиковать их за эти неправильные действия … А благородные разбойники начинают отнимать у богатых, чтобы потом, конечно, бедным раздать, но у богатых богатство в таких местах, что его не отнимешь, - надежно спрятано. Приходится отнимать у бедных. У этих добро на виду … Не поймешь, кто грабит, кто возмущается. Ясно только, что все с народом, все за народ. Грабители и ограбленные – едины. /

-         А еще короче, в стихах, например?

-         Несовершенство государства /

Пускай не ставят нам в вину. /

Мы строили его по Марксу,/

Построили – по Щедрину./

-         Но все-таки появился шанс сказать напрямую то, что думаешь. Разве не так? /

-         - « Нам нужна вся правда!» - говорит полуправда./

          « Нам нужна полуправда!» – говорит четвертьправда. /

       А что говорит вся правда?/

       Она молчит. /

        Ей опять не дают слова. /

-         Банкротство, да? Полное банкротство?/

-         Есть уточненный Светлов. Мы ехали шагом, мы мчались в боях и яблочко- песню держали в зубах … А что сегодня у нас в зубах? Ни песни, ни яблочка. 

-         Но вы выбрали для жительства тоже не самую благополучную страну мира?

-         Ничего не поделаешь … За столько веков Амур испробовал все виды оружия. Стрелы. Ружья. Пушки. Бомбы разных систем. И все это для того, чтоб люди полюбили друг друга. 

-         Но почему именно евреев «любят» больше других. Почему вечно – и стрелы, и ружья, и бомбы – все в нашу сторону? 

-         Известно, что гений – это терпение,/

Об этом написано много книг./

Не потому ли в истории гении/

Всегда терпели больше других./

  И вообще, только в тюрьме чувствуешь себя, как за каменной стеной. 

-         Ну, конечно: мы народ свободный. Но секрет не только в этом, правда? 

-         Поразить потомков своей наследственностью, а предков своей изменчивостью – в этом суть приспособления к окружающей среде. 

-         И это верно, но не менее важны наши удивительные отношения во времени, и со временем. Как там у вас в новелле «Такси»? 

-         Водитель таксомотора времени требовал плату в оба конца, ссылаясь на то, что в прошлом не сможет взять пассажиров. 

«Там много пассажиров, - уверяла его Клер, - «я каждую субботу езжу к прапрапра…» -разговор затягивался, и Клер поспешила договорить: - «… бабушке». 

«Платите за оба конца», - настаивал невозмутимый водитель. /

«И что у вас за порядки? Из будущего в прошлое» – плати за оба конца, из прошлого в будущее – «плати за оба конца…»/

 Старый водитель покачал головой: /

«Ничего не поделаешь, приходится платить. И за прошлое платить и за будущее». /

-         Вы всегда писали с огромным уважением к читателю. Никогда не играли с ним в поддавки. Вы считали его не просто разумным, а мудрым существом. Выходит, другие, не слишком умные читатели, вам были не нужны? Но вы же сами писали: «… мудрые мысли погребены в толстых книгах, а немудреные входят в пословицы и живут у всех на устах. /

-         Ну, все верно … Умный умничать не будет. Он и без того умен. А дурак стремится людям показать, что умный он. Дураку живется тяжко, У него на сердце мрак. Как дурачиться бедняжке. Если он и так дурак. /

-         Да, если мои догадки верны, вам в этой жизни ничего не нужно, кроме этого «дурачества», шутовского колпака с бубенчиками. Жизнь – карнавал. А вы на ярмарочной площади тешите публику в балагане. Вот и все? /

-         А что? Вполне достаточно. Счастье – в самих желаниях, а не в удовлетворении желаний. Требуя у жизни удовлетворения, мы вызываем собственную жизнь на дуэль. А там уж как повезет: либо мы ее прикончим , либо она нас ухлопает. 

-     Знаете, я вам почему-то верю. Всю-то свою литературную жизнь вы прятались в провинции, вне писательской тусовки, без премий, наград и званий. Вы так и проходили в несерьезных писаках, а на самом деле ухитрились остаться собой и писателем настоящим. Все-таки, как вам это удалось? 

-    Александра Македонского, который варился у Данте в аду, Рабле наказал еще и тем, что заставил чинить штаны Диогена.  Там, в аду, у Диогена появились штаны. Хоть и дырявые, но все же штаны… Плохо только, что из-за них его поместили в ад – поближе к месту новой работы Александра. 

 Видно, правильно говаривал философ: лучше ничего не иметь. Стоило появиться штанам, как начались неприятности. 

- Давайте поговорим о литературе. Меня всегда удивляла ваша способность сочинить роман в несколько строк. С завязкой, кульминацией и эпилогом – развязкой. Ваш пример? /

-         Человек рождается, и его утешают: /

  « Агу!» /

       Он растет, подрастает, и его поощряют: /

   « А ну!»/

       Он стареет, и молодость новая свищет: /

    « Ату!»

        И уходит он так далеко, что его не отыщешь./

    « Ау!»./

-         Вы не боитесь, что всю свою литературную жизнь провели вне моды. Поймут ли нас наши дети? Для них способность быть «современным» превыше всего./

-         Среди многих загадок на свете/

Есть загадка семи мудрецов:/

Почему нас не слушают дети?/

Почему они против отцов?/

И ответов найдется немало,/

Вот один, подходящий как раз:/

Как бы зеркало нас отражало. /

Если бы не было против нас?/

-         Юмор. В каждой вашей притче, в каждой стихотворной строке – улыбка. Как правило, не очень веселая, но все-таки – улыбка. /

-         … почему смеется птица Кукабарра? Потому что вокруг больше страшного, чем смешного, но если посмеяться, если хорошо посмеяться, то вокруг станет больше смешного, чем страшного. /

-         А если подробней?/

-         Природа не создает ничего лишнего. И что же она имела в виду, когда наделила человека чувством юмора. Курицу не наделила. Быка не наделила. Не говоря о насекомых и вообще одноклеточных ( хотя им бы он пригодился больше других)./

Когда природа чем-то наделяет, она делает это, чтобы облегчить выживание. Либо в трудных погодных условиях, либо в трудных голодных условиях, либо в условиях враждебного окружения, либо просто для продолжения рода. /

-         Ваш мир так далек от нормальных, обычных связей. Вы живете в придуманном мире, но он принадлежит только вам, как когда-то принадлежали Андерсену все эти оловянные солдатики, дюймовочки, и собаки с глазами, величиной в мельничные колеса. Вы, по сути, сказочник. Мало того, будто  убеждены, что только и сказка стоит того, чтобы ее рассказать. /

-         Ври, Мюнхгаузен! Выдумывай, барон! Выдавай за чистую монету! Не стесняйся, старый пустозвон, - все равно на свете правды нету./

-         А что есть? Писатель Кривин, вам это известно? /

-         Что осталось вам на свете? Только опыт. Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск – дух сомненья. И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера – это небо. Что космические искры – это звезды …Нам остались наши мысли – свет и воздух. /

-         Да, и юмор и пафос в одной упряжке. Вы очень еврейский писатель, сочиняющий на безукоризненном русском языке.  Знаете, когда я до конца понял это? После …/

-         Знаю … А тритон любит жизнь. Не эту – громкую, поднебесную и степную, а тихую, незаметную, земноводную жизнь … И когда в нем все высыхает, когда в нем все вымерзает, так что, кажется, ничего больше нет, в нем остается, живет твердое убеждение, что любые условия – это прежде всего условия жизни. /

-         Как вам живется в своей Беэр – Шеве. Все-таки вы решили перебраться в Израиль в возрасте достаточно зрелом? 

-         Жизнь – это бег с препятствиями. 

Потом шаг с препятствиями. 

Потом медленный шаг с препятствиями…

Меняется темп движения, но препятствия остаются.

  Дай Бог Феликсу Кривину как можно меньше препятствий на нашей земле. Впрочем, без барьеров разных тоже скучно, даже в том случае, когда преодолевать их приходиться  не бегом, не шагом, а совсем уж без сил – ползком. /

 И вот еще что хотелось бы отметить. Обычно, после интервью, я долго не стираю диктофонную запись. Часто сам опрошенный сомневается в своих словах. Приходится доказывать, что слова эти не я придумал. А тут все просто. Каждый волен открыть новый сборник Феликса Кривина и убедиться, что ничего я не наврал. Все в этом разговоре чистая правда. Впрочем, дурацкое сравнение, так как грязная правда – это уже не правда, а ложь.