ПЕРЕМЕНА СУДЬБЫ рассказ фанастический

  Лет тридцать назад нам, гражданам СССР, внушали с упорством  заведомой лжи, что в Израиле живет всего лишь один хороший человек по имени Меир Вильнер. А все остальные - кровавые агрессоры и наемники американского капитала.

 Мог ли я себе представить в те давние годы, да и гораздо позже, что когда-нибудь буду сидеть в кафе, на третьем этаже здания «Бейт-опера» в Тель-Авиве, у моря, и мирно беседовать с маленьким, остроглазым старичком, бывшим секретарем генеральным и коммунистическим по имени Меир Вильнер.

 Не мог я себе подобное представить, даже в самом безумном и случайном сне.

 К чему это я? Да все к тому, что жизнь наша чревата удивительными переменами,  фантастическими событиями. И давно пора перестать удивляться всему на свете.

 Я и не удивился, прочитав в газете объявление: « Меняю судьбу!». Ниже, мелким шрифтом, был напечатан телефон Анжелики. Надо думать, той дамы, способной менять судьбы.

 Обычно я никакие объявления не читаю, но тут случилось нечто странное. Во время утренней прогулки с собакой поднялся внезапный шквалистый ветер. И смерч этот вышвырнул из кустов белого вереска, прямо мне в лицо, сухой и мерзкий газетный лист. Успел поднять руку и поймать эту рвань, прежде, чем грязная бумага коснулась моего лица.

 Вот поймал я это непрошеное послание  брезгливо, но как-то сразу вышло, что объявление упомянутое прочел, даже против своей воли.

 МЕНЯЮ СУДЬБУ!

 Тогда подумал, что это обычное, пошлое сватовство с хитрым винтом: веселое приглашение попытаться связать свою драгоценную жизнь с этой самой Анжеликой, но потом, и совершенно неожиданно, поймал себя на непрошеной памятливости: телефон этой дамы в мозгу моем застрял накрепко. 

 Пробовал от него избавиться, но вспоминать стал эти шесть обычных цифр по несколько раз в день, будто кто-то внедрил их в мой череп с тайной целью.

 И тут я стал думать об этой самой своей судьбе, о ее возможной перемене. Нет, не о браке, как обычном повторении пройденного, а о чем-то фантастическом, невозможном и обязательно радостном.

 Я вдруг подумал, что со своими данными природного вруна и фантазера вполне мог родиться в Америке, и стать очень богатым сценаристом в Голливуде. Я бы сейчас жил в своей роскошной вилле на Майями, купался в бассейне, не думал о деньгах, а только о прибыли, и любовался «Оскарами» на комоде этой самой своей сказочной  недвижимости.

 Я подумал об этом, потому что и в России жил достаточно скромно, хоть и выдавал регулярно разную кинопродукцию на экраны страны и мира. Я стал мечтать об этом, так как возраст не позволял надеяться, что будет, наконец, впереди и покой, и уверенность в завтрашнем дне, и богатство, добытое честным трудом.

 А еще я подумал о возможной перемене по вине моей мамы. Светлая ей память. Любила мама рассказывать, как в году, кажется, 1923 –ем,  ухаживал за ней дипломат из посольства Эстонии. Он был влюблен в мою маму и даже предлагал руку и сердце. Но  мама представить себе не могла брак с не евреем – и отвергла ухаживания дипломата. Однако, не потеряла с ним контакт вплоть до отъезда эстонца в Соединенные Американские Штаты.

 Он звал мою маму с собой, но даже такая лакомая приманка, как возможность эмиграции, на нее не подействовала. Моя мама осталась в Ленинграде, лишь перед  войной вышла замуж за моего папу ( да будет земля ему пухом), а после войны я сразу и родился, на радостях, надо думать, по случаю победы над Гитлером.

 Я позвонил этой самой Анжелике. Мне ответил прокуренный голос немолодой дамы. Я стал сбивчиво объяснять, что вот объявление прочел…. Смешно, конечно, глупо…. Но вот звоню, потому что не совсем своей судьбой доволен. И был бы не прочь…. Только не в смысле женитьбы….

-         Кому ты нужен, - грубо прервала меня Анжелика. – Ну, приходи, - и она назвала адрес в центре города.

-         Когда приходить? – спросил я, запинаясь.

-         В любое время, тупица! – Анжелика тяжело закашлялась и повесила трубку.

 Ровно через час я поднимался по крутой, загаженной лестнице старого дома на улице Аллемби. Поднимался, ясно сознавая, что все этажи, выше лавки, торгующей разным тряпьем, жилыми никак быть не могут: крыша провалена, окна без стекол, ветхие, деревянные тризы изломаны.

 Однако, на двери указанной квартиры был номер, постучал.

-         Входи! - прохрипел знакомый голос.

 Я толкнул дверь, вошел и чуть не свалился бездну, передо мной был провал до самых перекрытий первого этажа, но по ту сторону провала сидела в соломенном кресле – качалке эта самая Анжелика: мерзкая, морщинистая старушонка, закутанная в боа, как мне тогда показалось, из вороньих перьев. Да и сама Анжелика, с вонючей, дымящейся сигарой в клюве, была похожа на старую, нахохлившуюся ворону.

 В тот момент я подумал, что еще один шаг – и готова перемена моей судьбы: окончательно и бесповоротно. Внизу, в полумраке, были заметны какие-то жуткие металлические конструкции и острые обломки бетона.

-         Чего молчишь? – спросила Анжелика, вытащив сигару из сухого и тонкого рта и ловко придвинув к себе босой, коричневой ногой чадящую керосиновую лампу без стекла.

 И тут я заговорил, как-то непривычно легко, даже с вдохновением. Я рассказал историю девичьей любви моей мамы, и, с юмором (юмором, конечно) о своей утраченной возможности родиться в США и стать богачом.

 Анжелика зевнула и уставилась на меня острыми, черными точками птичьих глаз с неприкрытой ненавистью.

 -Это можно, – прохрипела она. – Чего ж нельзя, если можно, - и вдруг заговорила Анжелика  голосом ласковым, теплым. – Вот тебе порошочек, милый. Ты его натощак - то выпей, с соком сладеньким. И получишь, родной, что желаешь…. И душа твоя успокоится.

-         А где порошок? – спросил я растерянно.

-         У тебя в кармане, кретин! – отозвалась Анжелика в прежнем тоне.

И в самом деле, я засунул руку в карман куртки и нащупал там мелованную поверхность маленького свертка из бумаги. Когда-то, давним – давно, кажется в детстве, я пользовал подобные порошки именно в такой упаковке.

 Осталось договориться о цене.

-         Сколько я вам должен?

-         Потом отдашь, - прохрипела Анжелика, прикуривая сигару от керосиновой лампы без стекла. Фитиль чадил по- прежнему, и на моих глазах следы копоти обезобразили, и без того уродливое, воронье личико Анжелики.

-         Авансом не берем, - повторила она, закутавшись в клубы сизого дыма. - Потом расплатишься. Все потом. Все! Все! Иди отсюда!

 Выпил я порошок натощак, как было велено. Размешал в стакане «колы» и выпил. Залпом, не задумываясь, лежа на своем узком диване в крохотной комнатушке съемной квартиры в самом центре государства Израиль, в городе Холоне.

 Выпил я этот порошок, и сразу же заснул, а проснулся другим, совсем другим, от громкого голоса шофера.

-         Приехали, босс, - доложил он на чистом английском языке, и открыл передо мной дверь черного «Мерседеса».

-         Спасибо, Патрик, - ответил я вежливо  тоже на языке Шекспира, и обнаружил на своем плече чудно пахнущие светлые локоны очаровательной девицы.

-         Приехали, Салли, - сказал я ей, бережно высвободившись.

-         Было чудесно, милый, - сквозь сон проговорила моя спутница.

-         Люблю тебя, девочка, - проворковал я другой, совсем другой. – Патрик тебя отвезет домой.

 Мне не хотелось покидать эти чудные локоны, нежную шею и высокую грудь, но бизнес превыше всего. Я вышел из машины, а следом за мной вывалился из солона здоровенный, коротко остриженный, детина. /

-         Роб, - сказал я ему строго. – Сколько раз просил тебя выходить из машины первым. Еще раз забудешь, пристрелю к чертовой матери!

-         Прошу прощения сэр, - и детина низко склонил голову.

 Я же свою поднял, и увидел город Нью-Йорк во всей неповторимой, высотной и могучей красе; и грудь моя наполнилась гордостью. Наконец -то, все устроилось справедливо, и я получил от судьбы все, что мне полагалось по счету. Вон, какой у меня роскошный выезд,   статный шофер и могучий охранник. А какая чудная девушка продолжает спать в машине. Судя по всему, измучил я ее в эту ночь своей ненасытной плотью.

 И двинулся я важно, чуть, правда, прихрамывая, к зеркальной двери офиса с медной, сверкающей на солнце, ручкой и швейцаром в галунах, положившим свою длань в замшевой перчатке на ручку эту, в готовности распахнуть дверь перед столь важным гостем, как я.

 Тут в зеркале двери я себя, другого, и увидел. Костюм был великолепен, сидел превосходно, но то, что было в костюме, мне совсем не понравилось. Вроде и я, а не я. И морщин на роже больше, и глазки заплыли, и волосы зачем-то крашены. В общем, довольно мерзкий тип смотрел на меня из зеркала двери, но увидел я не только свое противное отражение.

 На той стороне улицы со скрипом остановился, побитый в дорожных стычках, фургон. Из фургоны выскочили два типа  в масках и с автоматами и открыли прицельную пальбу по моему выезду, не успевшему отчалить, и по мне лично.

 Телохранитель в прыжке, доставая на ходу пистолет, сбил меня с ног и прижал к асфальту. Он стрелял лучше нападавших. Один из бандитов взмахнул руками, выронил автомат и сполз по окровавленной стене вниз. Другой метнулся за фургон, дав предварительно еще одну очередь.

  На моих глазах пули прошили насквозь дородную фигуру швейцара.

-         Рвем отсюда! – заорал телохранитель, рывком поднимая меня на ноги. – Сейчас здесь будут копы!

 Остальные даже не хочется рассказывать. Все было и дальше, как в плохом голливудском фильме: погоня, перестрелка с полицейскими на каком-то приморском пустыре, ужасная гибель белокурой девицы, смерть телохранителя моего и шофера Патрика, взорванная машина и, наконец, мерзкий щелчок наручников на моих запястьях….

 Дальше все пунктиром, как-то невнятно. Я в тюрьме, жду смертной казни на электрическом стуле. Стальная решетка камеры, за ней пустынный и гулкий коридор застенка.

 Я кричу, я требую туалетную бумагу. Мой последний рулон кончился, осталась одна картонка. Это картонкой, зажатой в кулаке, я потрясаю, высунув руку в коридор. Я требую выдать мне бумагу.

 Жирная туша охранника с полицейской дубиной. Он протягивает мне вместо необходимой принадлежности газету на русском языке. Не могу понять, почему на русском. А он хохочет, жирная сволочь, и тычет этой газетой мне в лицо.

 И тут я успокаиваюсь, потому вновь вижу ясно, напечатанное крупным шрифтом, то самое злосчастное объявление: МЕНЯЮ СУДЬБУ, а ниже имя той проклятой ведьмы и цифры.

 В моей камере есть не только телевизор, холодильник, стиральная машина, душ, туалет, но и аппарат телефонный.

-         Анжелика! – ору я в трубку. – Сволочь! Вынь меня отсюда!

-         43 авеню, дом пять, третий этаж, - хрипло отвечает эта ворона.

-         Ты чего лепишь! – ору. – Я в тюряге! Как отсюда выйти?!

-         Твои проблемы, - сухо отвечает Анжелика. И все – в трубке гудки.

Не стану рассказывать, как бежал из тюрьмы ровно за два часа до казни, с какими приключениями, мукой и страхами дался  побег. Как нашел эту проклятую улицу, дом, как поднялся на третий этаж, открыл дверь, осторожно переступил порог, но оказался в помещении вполне нормальном. Обычная контора, перегородки, столы за ними с компьютерами, многолюдье….

 И Анжелика на этот раз выглядела вполне прилично. Я ее сразу приметил за шестым столом от двери.

-         Ну, чего тебе? – спросила старуха, подняв острые глазки от бумаг перед собой.

-         Обратно хочу. И быстро!

-         Чего это вдруг? – ехидно поинтересовалась Анжелика. – Так просил, так мечтал, а тут сразу обратно …. И даже на скорости.

-         Кто тебя об этом просил? – захрипел я. – По таланту, по призванию - в киношники я хотел, в Голливуд. А ты из меня урода сделала, смертника, мафию! Крути кино обратно!

-         Чего сам хотел, то и сделала, - ворчала старуха, раскуривая сигару от нормальной зажигалки. – Хотел быть сынком дипломата? Хотел в Америке родиться? Хотел. Чего тебе еще надо. Тут - что получилось, то получилось.

-         Говори сколько? – прохрипел я, рухнув на стул.

-         Это теперь дорогонько обойдется, – проворковала старуха. – Пенсия маленькая, страна дорогая, налоги…. Сам понимаешь…

-         Ну, говори, ведьма! – заорал я, заметив краем глаза через широкое окно подкатившую к дому полицейскую машину.

-         А чего торгуешься, торгуешься чего? – нудно запричитала Анжелика. – Как наркотиками торговать, оружием, девочек бедных на панель – так он молодец, а как оказать содействие бедной старухе, так мелочи паршивой жалко.

-         Сколько!!!????

-         А все, -  старуха глубоко затянулась, выдержала паузу, и выпустила под потолок столб дыма. Прямо  вулкан какой-то, а не человек, хоть и с особым даром к волшебству.

Тут я обнаружил в кармане тюремной робы чековую книжку и авторучку с золотым пером. Не удивился этому совершенно. Аккуратно разложил сей денежный документ, и выписал старухе все свое состояние: один миллиард долларов. А чего жалеть деньги, если я намерен вернуться в свое привычное, нищее тело и к своей прежней душе?

-         Так-то, – сказала Анжелика, принимая чек скрюченными пальцами. – Ну, будет нужда, заходи.

-          Порошок давай! – потребовал я, услышав тяжелые шаги полицейских за спиной.

-         Так он всегда при тебе, – усмехнулась гнусная ведьма. – Будь здоров! И привет Меиру Вильнеру.

-         Причем тут Вильнер? – выдохнул я, лихорадочно глотая горький порошок. - Дай хоть запить чем!

-         Вильнером и запьешь, - тяжко вздохнула подлая старушка.

 Так и закончилось мое неожиданное путешествие в Америку, в чужую, да не совсем, судьбу.

  Вот я сижу за компьютером в своей тесной комнатенке. Сижу, правда, на сквознячке, при распахнутой двери, так как на улице сегодня очень уж жарко. Стучу по клавиатуре и составляю этот отчет о внеплановой поездке и думаю, что нет ничего на свете прекрасней, чем своя, собственная судьба, какой бы тяжкой, трудной, сложной и многогрешной  она не была.

  Думаю так, а все-таки никак не могу забыть телефон мерзкой ведьмы Анжелики, и тот старый дом на улице Аллемби, где между нами была зияющая пропасть, и старуха в боа из вороньих перьев мерно покачивалась в соломенном кресле качалке, прикуривая толстую и вонючую сигару от чадящей керосиновой лампы без стекла.