The Guardian: Как беспощадный «оловянный барон» из Боливии спас тысячи еврейских беженцев
Мориц Хохшильд вечно был в разъездах. В начале 1930‑х его можно было встретить то в фешенебельных отелях Лондона, Нью‑Йорка и Парижа, то на почти непроходимых горных тропах в Боливийских Андах, где он, странствуя верхом на муле, искал рудные жилы. Согласно семейной легенде, во время такой вот поездки в отдаленное горное селение магнат‑горнопромышленник застал местного жителя за рисованием. Художник боялся показать свое произведение Хохшильду: это же была карикатура на магната, портрет, мягко говоря, нелестный. Но магнат нашел это пародийное изображение столь забавным, что решил назначить художнику стипендию — пусть учится чертежному делу в Париже.
Хохшильд мог позволить себе такие вот шуточки на собственный счет. Рискованные, но проницательные решения сделали его одним из богатейших людей в Южной Америке в первой половине ХХ века и скандально прослывшим одним из трех боливийских «оловянных баронов». Все трое: Хохшильд, Симон Патиньо и выпускник Оксфорда Карлос Арамайо — сколотили капиталы на торговле боливийским оловом, весьма востребованным в первой половине ХХ века сырьем: из него делали комплектующие для самолетов и консервные банки, на него приходилось более 50% доходов Боливии от экспорта.
Считалось, что эти «бароны» образовали картель: «То был кружок олигархов, сговаривавшихся между собой, более могущественных, чем государство», — сказал мне боливийский историк Роберт Брокманн. В 1930‑х олово было главной статьей экспорта минералов из Боливии, а 72% экспорта олова контролировали «оловянные бароны», причем государству они выплачивали лишь 3% своей прибыли. О трех «баронах‑горнопромышленниках» помнят в основном в связи с их броским богатством, влиянием на политику Боливии, а также эксплуатацией шахтеров. «[Хохшильд] был жестоким дельцом; самым жестким из всех троих, — сказал мне Эдгар Рамирес, в прошлом профсоюзный деятель и архивист. — Президент Боливии хотел его расстрелять».
Хохшильд был намного — на несколько десятков лет — моложе остальных двух «баронов» и в отличие от них не имел боливийского гражданства. Этот немецкий еврей из семьи среднего класса, родившийся в 1881 году к югу от Франкфурта, в городке Библис, искал счастья в Австралии и Чили, пока не началась Первая мировая война, а сразу после конца войны снова приехал в Южную Америку и принялся строить свою бизнес‑империю в отраслях металлургии и горной промышленности. В 1930–1940‑х годах Боливию сотрясали волны социальных потрясений. В обстановке, когда участники массовых демонстраций требовали передать природные богатства под контроль государства, Хохшильда два раза заключали в тюрьму и грозили ему смертной казнью. Он остался жив, но бежал за границу. Когда в стране назревала национальная революция 1952 года, один из летописцев ее событий, Аугусто Сеспедес, назвал Хохшильда «крупным пиратом горнопромышленных финансов».
Но позднее всплыли свидетельства, под влиянием которых Боливия была вынуждена пересмотреть свое отношение к Морицу (или Маурисио, как его там называли) Хохшильду. В 1999 году на складах государственной горнопромышленной компании «Комибол» (в ее собственность перешли все шахты в Боливии после революции 1952 года и национализации отрасли) обнаружили несколько тонн полусгнивших бумаг. Оказалось, что документы компаний Хохшильда лежали в картонных коробках, хранились в бочках и даже валялись под открытым небом, во власти всех стихий. Библиотека конгресса Боливии заключила, что архив имеет историческую ценность, и власти наняли команду специалистов, которая под руководством Эдгара Рамиреса и историка, ныне директора этого архива Каролы Кампос разобрала документы.
В 2004 году, потратив пять лет на разбор тысяч страниц — переписки компаний с консульствами, частными фирмами и международными еврейскими организациями, специалисты обнародовали свое поразительное открытие. Документы указывали на то, что Мориц Хохшильд помог спасти из нацистской Германии и оккупированной Европы до 22 тыс. евреев, организовав их приезд в Боливию в 1938–1940 годах — в период, когда многие страны континента закрыли двери перед еврейскими беженцами. Документы, в том числе разрешения на работу и визы для европейских евреев, отражали усилия Хохшильда не только организовать бегство евреев из Европы, но и обустроить их на новом месте в Боливии: он вкладывал собственные капиталы и пользовался своим влиянием на местную элиту, чтобы защитить и трудоустроить как можно больше беженцев.
«Эта грань его характера оставалась неизвестной, пока мы не обнаружили эти документы», — сказал мне в октябре 2020 года Эдгар Рамирес. 74‑летний Рамирес, профсоюзный деятель, неизменно носивший плоскую кепку и рабочий комбинезон, вырос в шахтерском городке Потоси, где на Хохшильда работали сотни рудокопов, причем зарплату он платил мизерную — едва хватало, чтобы прокормиться. «В Боливии [его] знали как дельца в худшем смысле слова. В худшем! — проворчал Рамирес. — Но каким Хохшильд был на самом деле?»
После того как в 2004 году были опубликованы первые результаты, исследовательская группа Рамиреса сделала новые открытия, и в 2005‑м всплыли документы, хранившиеся на складах в Эль‑Альто (это город‑спутник Ла‑Паса — административной столицы Боливии). В 2009 году на юге, в шахтерских городах Оруро и Потоси, в архивах многочисленных компаний Хохшильда нашлись лежавшие вразброс разрешения на работу, выданные еврейским беженцам. В 2016 году ЮНЕСКО признала историческую ценность архива и включила его в реестр «Память мира», благодаря чему гуманитарные усилия Хохшильда обрели более широкую известность. Раньше наследие Маурисио Хохшильда сводилось к его колоссальному богатству; его репутация злодея, говорит Брокманн, сослужила службу вдохновителям революции 1952 года — стала «неотъемлемой частью мифа, сплотившего нацию».
Хохшильд был исполинской фигурой. Совершенно лысый усач с выразительными карими глазами, смотревшими из‑под косматых бровей, — вылитый «ветхозаветный патриарх», как выразился его сотрудник, впоследствии его биограф Герхард Гольдберг. Когда он только начинал разведку полезных ископаемых, Боливия была малонаселенной страной, на значительной части территории вообще не было промышленных предприятий. Дон Маурисио, как его там называли, был из поколения европейцев начала ХХ века, веривших, что капитализм способен преображать целые страны. Он вращался в кругах боливийских «патрициев» и генералов, старался заручиться поддержкой духовенства, щедро делая пожертвования католическим благотворительным организациям. «Он обладал колоссальным обаянием и великолепно умел пленять людей. И прекрасно сознавал, что это умеет, — писал Гольдберг. — Когда возникали проблемы, он предпочитал объявить в ответ: “Дайте‑ка я с ним поговорю”, и в большинстве случаев оказывалось, что он способен уговорить других, часто вопреки всем ожиданиям».
В 1929 году Хохшильд основал Южно‑Американскую горнодобывающую компанию. В Европе и США рос спрос на руды металлов, и к 1937 году Хохшильд контролировал уже примерно треть добычи олова в Боливии, а также около 90% экспорта свинца, цинка и серебра. Пользуясь своими связями в Европе, проталкивал свое сырье на рынки Лондона, Германии и Нидерландов, часто посещал Старый Свет.
Меж тем как в Южной Америке компания Хохшильда набирала силу, систематические гонения на немецких евреев становились все ожесточеннее. По сообщению Брокманна, в период между 1933 и 1935 годом международные еврейские организации обратились к Хохшильду за помощью, а он ответил, что Боливия не располагает экономическими ресурсами для приема большого числа беженцев. В то время политическую жизнь Боливии лихорадило, и Хохшильд, возможно, подозревал (его правоту подтвердила жизнь), что сам находится в шатком положении.
Но, когда в июле 1937 года к власти в результате военного переворота пришел молодой герой войны, подполковник Херман Буш, они с Хохшильдом сдружились. «Они много раз встречались. Собственно, Хохшильд считал его другом, — сказал Брокманн. — [Хохшильд] был очень близок к властям. Его наделили дипломатическим статусом и отправили в США договариваться о цене на олово».
К тому времени многие страны Южной Америки стали симпатизировать фашистским европейским лидерам. Буш, ставший президентом в возрасте всего лишь 34 лет, был наполовину немец, причем его отец, немецкий врач, поддерживал Гитлера. И все же Хохшильд смог убедить Буша в том, что прием еврейских беженцев пойдет во благо боливийской экономике — правда, Буш настойчиво уверял, что его стране нужны не городские жители, а фермеры. В марте 1938 года Буш подписал постановление, которое обязывало сотрудников консульств разрешать евреям въезд в Боливию, особенно тем, кто может быть «полезен для хозяйства нашей страны». Спустя три месяца он издал указ, дозволявший «всем физически и психически здоровым лицам» въезжать в Боливию, причем предложил сельскохозяйственные угодья и пригласил иммигрантов заселить «пустоши». «Мы в Боливии не должны быть соучастниками ненависти и гонений», — говорилось в указе.
«Когда новость разнеслась по крупным городам в оккупированной нацистами Европе, к посольствам и консульствам Боливии немедленно выстроились длиннющие очереди», — повествует Брокманн. Целая сеть коррумпированных консульств — причем этой деятельностью заправлял министр иностранных дел Боливии — извлекла барыш из притока еврейских семей, в полном отчаянии пытавшихся вырваться из Европы: за визы и паспорта с них брали по несколько тысяч долларов. (Когда в 1940‑м скандал предали огласке, министр иностранных дел поневоле ушел в отставку.) «В период с 1938 года по первые месяцы 1940‑го включительно в Боливию прибыло умопомрачительно большое количество евреев — от 7 до 22 тыс.», — добавляет Брокманн. В письме Хохшильда от марта 1939 года, адресованном Эдвину Гольдвассеру из «Джойнта», сказано, что Буш согласился «постепенно принять от 10 до 20 тыс. немецких евреев, сделав приоритетной задачей колонизацию , при условии предоставления (“Джойнтом”) достаточной денежной суммы».
Хохшильд добивался от Буша гарантий, что визы беженцев признают действительными по их прибытии в Южную Америку. По словам Рамиреса, магнат, не имевший возможности лично посетить Европу, «подкупал [чиновников], чтобы приобрести чистые бланки паспортов», а также, задействовав свои связи с ячейками антифашистского сопротивления, наладил изготовление подложных разрешений на работу в сельском хозяйстве и удостоверений личности для беженцев.
В корреспонденции сотрудников Хохшильда от 1939 года изложены детальные планы создания «хильфсферайна» — ассоциации, которая ведала бы социальным обеспечением еврейских мигрантов, а также выделения 30 тыс. долларов из средств компании на приезд первой партии — 1 тыс. человек. Добавив к этой сумме 137 500 долларов, пожертвованные «Джойнтом», Хохшильд создал Общество защиты израилитов‑иммигрантов, оно же «Сопро» (по первым буквам испанского названия). Этих денег хватило на учреждение больницы на 20 коек, детского приюта и детского сада в Ла‑Пасе и даже на создание в Кочабамбе пансионата для тех евреев, которые плохо переносили климат высокогорья, где находится столица.
На узких, круто поднимающихся в гору улицах Ла‑Паса и Кочабамбы появились тысячи европейских евреев; беженцы открывали свой малый бизнес — лотки с хот‑догами, портновские ателье, химчистки. Когда местные жители столкнулись с конкуренцией за рабочие места и непомерным для них удорожанием арендного жилья, ведь цены выросли из‑за прилива новоселов, возникла негативная реакция, выраженная в волне антисемитизма. Беженцев оскорбляли на улицах, а антисемитские редакционные статьи в прессе подзуживали нападки. Под нажимом Буша, требовавшего разрядить напряженность, Хохшильд приобрел в джунглях в высокогорной области Хунгас три сельскохозяйственных имения и основал Боливийское общество поселенцев, которое управляло сельскохозяйственными предприятиями в интересах еврейских иммигрантов, переселявшихся в сельскую местность. В архиве есть десятки разрешений на работу, по которым немецких и австрийских евреев регистрировали в качестве аграрных рабочих. Но среди новоприбывших было много коммерсантов, врачей, юристов, учителей и музыкантов, ничего не понимавших в сельском хозяйстве.
Проект Хохшильда, в рамках которого иммигранты должны были заниматься сельским хозяйством, в итоге потерпел фиаско, но выполнил свою краткосрочную задачу — помог тысячам еврейских беженцев вырваться из нацистской Германии. Большинство этих людей скучали по городской жизни, после войны они уехали из Боливии в Израиль, США или крупные города Бразилии и Аргентины. Была и другая, менее многочисленная группа евреев, которые на тот момент уже работали в горнодобывающих компаниях Хохшильда, получая весьма скромную зарплату, рассказал мне 79‑летний Леон Э. Бибер (еврейский боливийский историк, автор вышедшей в 2015 году книги о Хохшильде) при нашей встрече в Санта‑Крус‑де‑ла‑Сьерра. «Они работали преимущественно на административных должностях, — сказал Бибер, — и Хохшильд придавал этому большое значение, так как полагался на их честность. Зарплату он платил мизерную — вполне мог бы и больше. Это свидетельствует, что он был прежде всего делец — добивался, чтобы подчиненные выкладывались по полной».
В числе детей, которых Мориц Хохшильд спас от нацистов, была Эллен Баум де Хесс; теперь ей 94 года. «Он был настоящий герой», — сказала мне она в телефонном интервью из Буэнос‑Айреса, где живет уже 80 лет. В 1938 году, когда ей было всего 10 лет, Баум де Хесс и ее мать бежали из Берлина вскоре после того, как на их глазах разыгралась Хрустальная ночь — печально знаменитый антиеврейский погром, предвестие того, какое будущее ожидало бы их в Германии. Баум де Хесс вспоминает, как на следующий день в Берлине, идя домой из школы, видела горящую синагогу и разбитые витрины множества еврейских магазинов. «Тогда моей матери стало ясно, что нам надо вырваться из нацистской Германии», — сказала она мне.
В то время американских виз приходилось ждать два года — настолько длинны были списки соискателей, причем требовалось еще и иметь «финансового спонсора»‑американца, желательно родственника. Родители Баум де Хесс жили врозь, и ей с матерью удалось получить только туристическую визу Уругвая. В конце декабря 1938 года они сели в Булони — это на севере Франции — на пароход «Генерал Сан Мартин». Но когда спустя месяц с лишним они прибыли в Монтевидео, столицу Уругвая, таможенники не разрешили им сойти на берег, объявив их туристические визы фальшивкой. Баум де Хесс вспоминает, что взрослые в отчаянии умоляли таможенников пропустить их, хотя подозревали, что местное правительство симпатизирует нацистам, а может, даже получило от нацистской Германии приказ разворачивать назад евреев, бегущих из Европы. «Многие из 28 человек [на судне] хотели броситься за борт в океан, потому что мы отчаялись. Мы не хотели оказаться в концлагере», — сказала она. Из Монтевидео они отплыли в Буэнос‑Айрес, в конце февраля 1939 года прибыли туда; три недели их держали в порту, а затем отправили обратно через Атлантику.
В апреле 1939 года судно прибыло в Лиссабон, и пассажиры, дожидаясь вестей о своей дальнейшей участи, узнали кое‑что обнадеживающее. На борту ходили слухи о таинственном благодетеле, сумевшем выписать им боливийские визы. «Люди говорили, что нашлась добрая душа, — вспоминает Баум, — что он благодаря своей дружбе с боливийским президентом пробил для нас визы. Нам сказали, что такого мог добиться только Мориц Хохшильд».
Пробыв еще три недели в Лиссабоне, пассажиры узнали, что им дали право беспрепятственного выезда. Их доставили в итальянский порт Генуя, откуда, уже на другом судне — «Орацио», они снова отплыли в Южную Америку. В середине июля 1939 года беженцы прибыли в город Арика на севере Чили — основной пункт въезда в Боливию, не имеющую выхода к морю. Там они сели на поезд и приехали в Кочабамбу, рассказала Баум де Хесс. Из‑за огромных потоков беженцев железнодорожный маршрут, ведущий в Боливию, прозвали «Экспресс “Худио”» («Еврейский экспресс»). (Спустя несколько месяцев, в январе 1940 года, на борту «Орацио», перевозившего более 600 человек, в основном еврейских беженцев, произошел пожар, и судно затонуло в Атлантическом океане. Суда, оказавшиеся неподалеку, смогли спасти большинство пассажиров, но более 100 погибли.)
Баум де Хесс и ее мать прожили больше года в деревне в окрестностях Кочабамбы, а затем пробрались в Аргентину, где их дожидалась ее тетя. Виз у них не было, но в декабре 1940 года они перешли южную границу Боливии, оказались в Аргентине и сели в поезд до Буэнос‑Айреса. В 13 лет она бросила школу: их семье было не по карману платить за обучение, но выучилась на секретаршу и благодаря знанию языков — она владела немецким, испанским и английским — работала переводчицей. «В школе мне довелось учиться очень мало, но я занялась самообразованием, — объявила она, торжествующе хохоча. — Я, моя мать и остальные 26 человек обязаны [Хохшильду] своей жизнью, хотя в то время никто об этом не ведал».
Спустя год после того как президент распахнул двери Боливии перед евреями, бегущими от нацистских гонений, в момент, когда Европа стояла на пороге войны, у Хохшильда испортились отношения с Бушем. В июне 1939 года боливийским горнодобывающим компаниям предписали за четыре месяца сдать их иновалютные резервы в национальный горнодобывающий банк, который должен был вернуть им соответствующие суммы в местной валюте. Хохшильд, самый упрямый из «оловянных баронов», не подчинился. У Буша случился «приступ гнева», по словам историка Херберта Клейна, и президент приговорил магната к расстрелу, но после того как вмешались министры из правительства Буша, а также власти США и Аргентины, Хохшильд избежал этой печальной участи.
Спустя два месяца Буш, в прошлом страдавший депрессией, застрелился. По некоторым сведениям, в тот вечер он жаловался, что в городах много евреев, а он‑то рассчитывал, что фермеры станут возделывать поля, повествует Брокманн. Приверженцы Буша, сочтя обстоятельства его смерти подозрительными, обвинили Хохшильда и остальных «оловянных баронов» в заговоре с целью убийства президента. Спустя полгода после смерти Буша глава комиссариата страны по делам иммиграции приостановил действие виз, по которым евреи въезжали в Боливию, но, хотя вокруг их статуса шли бурные — часто антисемитские — споры, законодательное собрание не ратифицировало это предложение. Даже спустя некоторое время — в марте 1943 года — правительство выдало визы примерно 100 еврейским сиротам во Франции, сообщает историк Флоренсия Дуран, хотя на тот момент эти сироты больше не имели возможности покинуть Европу.
Во время войны металлургический бизнес Хохшильда сыграл ключевую роль для консолидации стратегической поддержки, которую Боливия оказывала странам антифашистской коалиции. Хохшильд уже был ключевым посредником при экспорте боливийского олова в США, так что к нему сразу обратились, когда понадобились гигантские объемы этого металла для производства снарядных ящиков, приборных щитков самолетов и шприцев для инъекций морфия. В 1940 году Хохшильд выступил посредником при заключении контракта между Боливией и Компанией запасов металлов США на поставки олова по 48,5 цента за фунт; это подстегнуло добычу олова, но цена контракта вскоре стала отставать от рыночной. В 1942 году цена выросла до 60 центов, и прибыль Боливии снизилась.
Другая группа документов указывает, что Хохшильд и сам яро поддерживал усилия стран антифашистской коалиции в помощь фронту. Архивисты из «Комибол» показали мне «черный список» зарегистрированных в Боливии фирм, пестрящий немецкими, японскими и итальянскими именами. Досье с документами, датированными разными числами — с ноября 1939 года по август 1946 года, под общим заглавием «Торговля с противником», составляли посольство США и диппредставительство Великобритании в Ла‑Пасе, в нем содержался регулярно обновляемый список фирм, подозреваемых в симпатиях к фашистам или связях с ними. По письмам видно, что Хохшильд рьяно добивался соблюдения эмбарго — писал торговым партнерам вежливые, но настойчивые письма, предостерегая, что либо партнеры будут выполнять запрет, либо он разорвет деловые отношения с ними.
В 1943 году в результате путча власть захватил профашистский военный диктатор, полковник Гуальберто Вильярроэль; он потребовал, чтобы Боливия отныне поддерживала не страны антифашистской коалиции, а страны оси. Одной из причин, которые привели к свержению Вильярроэлем его предшественника, была невыгодная цена на олово, о которой договорился с США наш герой, магнат‑горнопромышленник. В глазах Вильярроэля Хохшильд был «паршивой овцой», заметил Брокманн, «оттого, что был богачом, капиталистом, евреем и иностранцем». В мае 1944 года усилиями Вильярроэля Хохшильда арестовали, обвинив в государственной измене и создании угрозы для стабильности правительства; магната и Адольфа Блума, одного из руководителей его компании, продержали в тюрьме 45 дней. Но «даже за решеткой, — сообщал журнал “Тайм”, — дон Маурисио оставался центром силы в политической жизни Боливии». Под нажимом США, Чили и Аргентины его освободили. В июле 1944 года ультранационалистическая, профашистская военизированная группировка «Расон де патрия» похитила Хохшильда и Блума, продержав в плену 17 дней. «Мятежники вдохновлялись самыми пестрыми мотивами — национализмом и жаждой социальных реформ. По обоим критериям [Хохшильд] был непопулярной фигурой», — сообщил «Ньюсуик».
«Они похитили его с намерением убить, чтобы дать понять миру: “Вот как мы обходимся с еврейскими капиталистами‑иностранцами”», — повествует Брокманн. Так Хохшильд во второй раз взглянул в лицо смерти — первый раз это случилось, когда он оказался в немилости у президента — военного диктатора. В августе 1944 года, когда похитители его отпустили, он бежал из Боливии на самолете чилийского правительства и больше в эту страну не возвращался. Спустя несколько дней он сказал в интервью «Нью‑Йорк таймс», что не может разглашать подробности своего освобождения, и лишь отметил, что выкуп выплачен не был. Он распространил заявление, гласившее, что он никогда не участвовал в заговорах против правительства Боливии, а также что он «надеялся помочь Боливии урегулировать ее послевоенные социальные и экономические проблемы». Он также постарался заверить США, что инцидент с похищением не воспрепятствует «регулярным поступлениям боливийского олова с его рудников на американские заводы».
Компания Хохшильда сохранила контроль над его боливийскими шахтами, и его транснациональный бизнес по‑прежнему процветал. Хохшильд переехал в Чили, где спустя несколько лет открыл в Антофагасте колоссально успешный медный рудник Мантос‑Бланкос.
«Когда Боливия ополчилась против него <…> это, должно быть, было крайне болезненно, — сказал его 59‑летний внук Фабрисио Хохшильд Драммонд (бывший сотрудник ООН; недавно трудовой договор с ним был прекращен после обвинений в буллинге) в телефонном интервью мне из Нью‑Йорка. — Он старался от всего сердца, от всей души, преобразить эту страну, а она прогнала его взашей и чуть не убила».
Когда я посетил опрятный, оборудованный кондиционерами архив «Комибол» в Эль‑Альто, где висит лозунг «Из мусорного бака — в “Память мира”», три боливийских архивиста в масках и синих резиновых перчатках разбирали сотни пожелтевших листков — машинописную корреспонденцию на немецком, испанском, иврите и английском. Один из них, Рамирес, привлек мое внимание к рукописному письму на имя Хохшильда: аккуратный каллиграфический почерк, отправитель — еврейский детский сад из Ла‑Паса — просит выделить средства на возведение второго этажа «в свете того, сколько детей здесь находится, и сколько других, желающих прибыть». Дети уже знали его как благодетеля: его благотворительная организация выстроила первый этаж детского сада. К письму, предположительно датированному 1944 годом, приложено черно‑белое фото воспитанников и воспитателей, а подписано оно просто «дети».
Посвятив несколько лет пристальному исследованию свидетельств о добрых делах Хохшильда, Эдгар Рамирес пересмотрел свое отношение к наследию магната. Он сказал мне, что теперь считает Хохшильда героической фигурой. По мнению Рамиреса, магнат скрывал свое «истинное лицо», а в действительности был лидером международного антифашистского сопротивления, только никем не воспетым. Спустя несколько месяцев после моей поездки в Эль‑Альто Рамирес — а он был движущей силой архива «Комибол» — умер от осложнений covid‑19. Два десятка лет с лишним он руководил группой архивистов, которая занимается консервацией и реставрацией сотен тысяч служебных и личных документов, связанных с Хохшильдом; теперь этот архив хранится на специально изготовленных стеллажах общей длиной 50 метров.
Исследователи продолжают ломать голову над кажущимися нестыковками между имиджем дельца, которым Хохшильд слыл в публичной сфере, и образом филантропа, которым он был за закрытыми дверями. Рикардо Удлер, официальный представитель маленькой еврейской общины Боливии, полагает, что Хохшильд сознательно не афишировал свою деятельность — так он эффективнее добивался своего. «Многие из тех, чьи родные приехали в Боливию, не знали, что их благодетелем был Хохшильд. Только когда архив “Комибол” открыли, многие люди из общины стали более детально исследовать ситуацию и отдали себе отчет в том, что совершил этот деятель, Хохшильд. Он действовал молча, привозил сюда огромное число людей. Вероятно, ему удалось вызволить оттуда больше народа именно благодаря тому, что он держался незаметно».
По статистике, до Второй мировой войны в Боливии было не более 100 евреев, но к началу 1940‑х их стало приблизительно 15 тыс., говорит Удлер, врач по профессии, а также президент «Эль сиркуло исраэлита де Боливия» — ассоциации когда‑то кипучей еврейской общины. На данный момент еврейское население страны — чуть больше 300 человек, причем оно постоянно уменьшается, пояснил он, и теперь на всю Боливию есть только один раввин. «Нашим детям важно знать об одном из величайших спасителей людей в нашей истории», — сказал Удлер. Ему 64 года, его мать, жившая во Франции и Польше, выжила, пройдя через четыре концлагеря, а затем бежала через Атлантику в Боливию.
По соседству с архивом «Комибол» в коридоре красуется впечатляющая фреска кисти местных художников. Уильям Луна Тарки и Хесус Кальисайя увековечили в ней память о национальной революции 1952 года. Фреска, воспевающая идеалы социализма, революционных лидеров и простых рабочих, следует латиноамериканской традиции, ярким представителем которой был боливийский художник‑индихенист Мигель Аландиа Пантоха (кстати, при диктатурах, сменявших друг друга, его то возносили на щит, то ругали). Революция повлекла за собой национализацию шахт «оловянных баронов», в том числе Хохшильда, причем им выплатили компенсацию — 30% стоимости активов компании.
Во время революции Хохшильда описывали в откровенно антисемитских выражениях, объявляя злодеем‑капиталистом, пустившим в ход «иудейские хитрости, чтобы наложить лапу на крупнейшие шахты», как выражался писатель Аугусто Сеспедеса, поборник этих резких преобразований. Хотя Хохшильд имел «беспрецедентное личное влияние на боливийские власти в высших эшелонах правительства и вооруженных сил, — пишет Лео Шпицер в книге “Отель ‘Боливия’” (повествующей о его детстве — детстве мальчика из семьи австрийских евреев — в Боливии), — то, что он родился за границей, — и, несомненно, тот факт, что он также был еврей (хотя и несоблюдающий), — также пробуждали у некоторых боливийских граждан сильную зависть и неприязнь».
Хохшильд дал новую жизнь и надежду сотням еврейских семей, но многие их члены лишь недавно осознали, что не были исключением, а входят в широкую группу облагодетельствованных. Так произошло и с 73‑летним Фредом Рейхом. Этот ушедший на покой бизнесмен вносит важный вклад в деятельность перуанской еврейской общины в Лиме, насчитывающей 2,5 тыс. человек. Его отец Курт Рейх, австрийский уроженец, выживший в Аушвице, в возрасте 26 лет впервые в жизни получил работу — в марте 1947 года стал курьером в компании Хохшильда в Ла‑Пасе. «Только после смерти Маурисио до людей дошло, какую гигантскую, фантастическую работу он проделал, чтобы спасти евреев от ужасов Европы, — заметил Фред Рейх в своем доме с окнами на Тихий океан, расположенном в Барранко — богемном районе Лимы. — В то время, насколько я знаю, было известно лишь, что он проявлял большое сочувствие, трудоустраивая евреев в Боливии».
Работая у Хохшильда, Курт Рейх обнаружил, что один бухгалтер обворовывает фирму, и сообщил о краже. Узнав о поступке Рейха, Хохшильд, находившийся тогда в Париже, пригласил его на ланч. «Поездка в Париж в те времена — это как в наше время полет на Луну, — поведал Фред, переполненный гордостью за отца. — Только вообразите: из Ла‑Паса в Рио, из Рио — в Касабланку, из Касабланки — в Лиссабон, из Лиссабона — в Париж: перелеты на маленьких самолетах!» Хохшильда потрясло, что отец Фреда выжил в лагере, сказал Фред. «Одно время он весил 32 килограмма, тот факт, что он вообще остался жив, — настоящее чудо».
Хохшильд пообещал Курту Рейху оплатить образование его сына в любой стране мира, и Курт сделал в компании долгую и успешную карьеру. После смерти Хохшильда обещание было исполнено: Фред поступил учиться в Университет Альфреда в штате Нью‑Йорк. У Фреда Рейха до сих пор хранится письмо Хохшильда его отцу на немецком языке с сообщением, что он планирует навестить их семью в перуанском Арекипе. Но Фреду так и не выпал шанс сказать спасибо тому, кого он называет боливийским Шиндлером. В июне 1965 года, в возрасте 84 лет, Хохшильд умер в одиночестве в Париже, в пятизвездочном отеле «Ле Мерис». Его останки захоронили на кладбище Пер‑Лашез.
Даже семья Хохшильда, по‑видимому, не придавала большого значения его гуманитарной деятельности. Фабрисио Хохшильд Драммонд, выросший в кругах богачей, живший на два дома — в Лондоне и Сантьяго‑де‑Чили, вспоминает, что достижения его деда в горнодобывающей отрасли ценили, но о его свершениях в заботе о евреях «почти, в сущности, не упоминали». «Я слышал истории о том, как он привозил из Германии евреев, — сказал Хохшильд Драммонд, — но, когда я был ребенком, мне всегда излагали это в таком духе, что это делалось скорее в своекорыстных интересах бизнеса, чем по альтруистическим, похвальным соображениям. Поэтому лет пять назад, когда на эту историю пролили свет в полной мере, меня потряс не сам факт его деятельности, а ее размах».
«Помню, в Чили мне встречалось много незнакомых людей, которые, услышав мою фамилию, принимались рассказывать, как мой дед помог им в тот или иной момент их жизни». Он полагает: то, что его дед спас от нацистов тысячи евреев, — «великий подвиг, пока так и не признанный в полной мере».
Комментариев нет:
Отправить комментарий