НЕ СПЕШИ БЛАГОДАРИТЬ

 

 

М. Моргулис

НЕ  СПЕШИ БЛАГОДАРИТЬ

 

                         МИХАИЛ МОРГУЛИС

                                    (рассказ)

 

Смерть над ними покружилась, над двумя умирающими, но полетела дальше, собирать урожай из уходящих человеческих жизней. Дальше, но не совсем далеко.

 

Лежали они на пологом склоне горы, в нескольких шагах друг от друга. Израильтянину было семьдесят пять, палестинцу восемнадцать. Оба были ранены в ноги осколками бомбы, оба стонали и оба хотели спать, а спать было нельзя. Уснуть означало умереть. Израильтянину бороться со сном было легче: в старости спать не так хочется. А палестинец не понимал, почему Аллах не дал ему отбежать ещё метра хоть на три — и ноги были бы целы. Но боль, потеря крови и жажда всё время пытались закрыть им глаза.

Последние годы израильтянин страдал бессонницей, и сейчас это пригодилось. Арабу было труднее. В молодости спать хочется непреодолимо.

 

У обоих из ног вытекала кровь, не ручьём, не потоком, а так, струйками и каплями. У палестинца был нож, у израильтянина в кармане старый-престарый револьвер. Он ощупью открыл барабан и в который уже раз пересчитал пули. В барабане – полный комплект, все шесть, плюс три в другом кармане. Итого девять.

Что в Торе говорится о цифре «9»? Ну, во-первых, есть девятисвечник, ханукальная менора. Да, лишь бы не покинули силы, надо успеть сделать два выстрела.

Палестинец выругался, старик сказал:

— Не ругайся!

Араб помолчал.

— Значит, ты знаешь наш язык…

Старик не ответил; потом, подумав, что скоро умирать, равнодушно заметил:

— Лучше б тебя убить!

Араб громко произнёс:

— Убей! Но вы же спящих не убиваете?

И застонал от боли. Боль тут же перебросилась на старика, и он тоже застонал.

Как только она чуть-чуть отпустила, старик сказал:

— Скоро ночь… Никто сюда не придёт, ни мои, ни твои. Я убью тебя, а потом и сам умру с молитвой.

Палестинец думал вслух, о своём:

— Аллах хочет, чтобы я пришёл к нему быстрее, вот и не дал мне отбежать... Моя же бомба мне же ноги раздробила, чтобы я, значит, к Аллаху полз… Я разве для тебя её нёс? Я шёл туда, где побольше народу. Вашего народу. Ваших надо всех убивать. Так велит Аллах, это все знают. Тебя я не собирался убивать. Одного — зачем? А ты вот встретился… Даже не знаю, как мы столкнулись: ты меня задел или я тебя… А я выронил сумку… И вот теперь я беспомощный, и приходится умирать…

Каждый ясно ощущал, что вместе с кровью из него вытекает жизнь.

 

Старик подумал, что вот-вот надо будет Богу что-то сказать, и пробормотал на иврите:

— Доживём до смерти!

Араб не понял:

— Ты что, молишься?

— Я говорю, — перевёл старик: — «Доживём до смерти».

 

У араба тяжелели глаза, он думал, что один из них умрёт раньше другого… Но кто? Если сначала еврей, то он умрёт убитый мною. Это хорошо и правильно. А если первый я? Как я предстану перед Аллахом, ни одного неверного не убив? Надо что-то делать…

Он почему-то решил, что израильтянина непременно надо чем-то разжалобить и обмануть. Но как? Это почти невозможно. Но надо пробовать. И он стал выдумывать историю своей жизни. Рассказал, что его мать изнасиловали предавшие Аллаха «курды», — а потом изнасиловали его младших сестёр, а брату голову отрезали, как положено.

 

Старик почти не слушал. Небо то приближалось к нему, то отдалялось. Их бы давно убило палящее солнце, не зайди оно уже за ту гору, на склоне которой они лежали. Старик подумал, что если араб его не прикончит, то всё равно обоим скоро конец от жажды и от потери крови.

Оба мучились и теряли сознание. Прервав рассказ, араб вдруг сказал:

— Пусть Всевышний благословит твою семью!

И хотя был он близок к смерти, глаз его хитро блеснул. Израильтянин ответил:

— Пусть и твою семью благословит Аллах!

И араб сказал:

— Спасибо.

 

Старик, теряя сознание, видел апельсиновый сад. Он стоит в саду с ребёнком на руках. Что это за ребёнок, он не знает. А под деревом в белом кресле сидит женщина в белом, она тянет руки к нему и к ребёнку.

Старик не то что бы боялся смерти, но умирать было как-то непривычно, неожиданно. Ему вдруг показалось, что это всё не с ним происходит, что нет никакого араба и разорванных взрывом ног. «Вот дурак, — подумал он, — меня взорвал и себя». И вслух сказал по-русски:

— Вот и всё!

Араб выдохнул:

— А-аа, ты проклял меня! Аллах ваши проклятия не принимает.

Старик пересохшими губами выдавил:

— По-русски сказал, что скоро конец; и мне, и тебе; вот и всё…

 

Потом им снились последние сны. Старик танцует в белой рубашке, вначале фрейлехс, а потом украинский гопак. Он видит женщину, которую никогда не знал, но всегда любил, волосы ей поднимает ветер, старик знает, что это ветер от крыльев Смерти, он знает, что Смерть рядом, но так не хочется выходить из сна.

Мальчишке арабу тоже снился сад, весь в розовом тумане. Там прохладно, прекрасные гурии обмахивают его веерами из огромных птичьих перьев. Вот одна посмотрела на него пронзительно и с любовью, и он тянется к ней, а она заманивает его в пальмовый лес, где им звонко поют белые птицы, а между деревьями ходит белобородый старик и гортанно поёт молитвенные суры.

 

И окунулся сын Израиля в дикую синеву неба, и поплыл, поплыл вверх.

А палестинец очнулся со сжатыми кулаками, молча собрал весь остаток сил и пополз к старику. Было нестерпимо больно, но до лежащего без сознания старика он дополз. И ударил его ножом в то место, где запрятано сердце. И прохрипел:

— Благодарю тебя, Аллах. Ты велик!

Старик охнул, рука его в кармане дёрнулась. И не вынимая револьвера из кармана, он дважды выстрелил в араба.

Смерть уже была рядом, склонилась над обоими, двумя крылами их прикрыла — и вздохнула. Вздохнула так, как умеет вздыхать только Смерть: так, что деревья и горы покачнулись, а облака заскользили вдаль быстрее, будто подгоняемые небесным ветром.

 

…Творец знал всё. Он знал, что Смерть, как и Он, работает круглосуточно.

«Эти умерли красиво», сообщила она. Всевышний промолчал, как молчал уже две тысячи лет — с тех пор, как воскрес и вернулся Иисус.

 

Последнее, что пробормотал старик и что услышал палестинец:

— Никогда не спеши благодарить…