Совет директоров "Эль-Аля" утвердил решение о принятии рекомендации Минфина о частичной национализации компании. В соответствии с достигнутыми ранее договоренностями, крупнейший израильский авиаперевозчик получит кредит в размере 250 миллионов долларов под 75-центную государственную гарантию.
Кроме того, компания проведет эмиссию своих акций на сумму 150 миллионов долларов. Причем государство обязалось выкупить ценные бумаги "Эль-Аля", которые не будут реализованы на рынке, что позволит приобрести ему до 61% акций. В этом случае управление авиакомпанией будет осуществлять чиновник, назначенный правительством.
Ранее поступила информация, что покупкой "Эль-Аля" заинтересовались некие имеющие израильское гражданство российские олигархи из окружения Владимира Путина. В пятницу, 3 июля, впервые за историю существования "Эль-Аля" все 45 пассажирских и грузовых самолетов компании были поставлены "на прикол" в аэропорту приписки.
Незадолго до этого стало известно, что еще 500 работников перевозчика отправятся в бессрочный неоплачиваемый отпуск. Из них 100 — это пилоты, 400 — бортпроводники и наземный обслуживающий персонал. 30 июня рабочий комитет пилотов "Эль-Аля" объявил, что с 1 июля прекращает обслуживать рейсы компании.
Многим людям, независимо от их рода деятельности, свойственны предубеждения против черной кошки, числа «13» и пустых ведер в руках встречного… Но есть и приметы, которые объединяют не всех, а исключительно коллег…
Космические ритуалы
Самая суеверная профессия – у космонавтов. Вместо слова «последний» эти отважные люди говорят «крайний», пишут только синими чернилами и стараются не держать среди предметов обихода вещи черного цвета. Даже одеваться космонавты стараются ярко – красные, синие и зеленые костюмы у них в порядке вещей. Никаких мрачных тонов!
Автором многих суеверий у космонавтов был Сергей Королев. Генеральный конструктор не любил старты по понедельникам и, по слухам, отстаивал свою позицию «на самом верху». Завистники объясняли эту примету просто: в выходные русский человек любит выпить. А на запуске ракеты задействовано множество людей. Не так погрузили ракету, уронили на нее что-нибудь, забыли тряпку в сопле – и катастрофа обеспечена… Так, в один из злосчастных понедельников перепутали последовательность команд. В результате погибли маршал Митрофан Неделин, а с ним и несколько десятков людей, находящихся в непосредственной близости от старта.
Еще одна любимая примета у космонавтов – сходить перед стартом по малой нужде. Изобрел ее Юрий Гагарин. Легенда гласит, что однажды по дороге на космодром ему захотелось в туалет, автобус остановили, и Гагарин проделал все необходимое через «малый распах» в скафандре прямо на переднее правое колесо. С тех пор шасси самолета перед вылетом «метят» даже летчики.
Еще один «космический ритуал» – просмотр перед госкомиссией фильма «Белое солнце пустыни». Традиция не меняется с тех пор, как фильм вышел на экран. А еще космонавты никогда не возвращаются домой, если направляются на космодром, даже если забыли что-то важное. Гагарин, к примеру, вернулся за забытым пропуском перед своим последним полетом – и разбился… А на космодроме Плесецк перед запуском ракеты-носителя на корпусе пишут имя «Таня». По слухам, когда-то это имя вывел на первой ракете влюбленный в некую Таню офицер. Однажды забыли написать заветное слово – и ракета взорвалась во время старта.
Врачам ничто человеческое не чуждо
Ну уж врачам-то точно не до суеверий! А вот и нет! Например, медики никогда не меняются дежурствами. Они верят, что иначе тебе обязательно достанется такая ночка, что глаз сомкнуть будет некогда. Врачи «скорой» уверены, если первый вызов дежурной бригады был на пятый этаж (в пятиэтажке без лифта), то всю смену придется подниматься пешком на последние этажи. Если же первым оказывается сложный пациент, значит, не удастся расслабиться до конца смены: тяжелые больные будут идти один за другим. Еще одна медицинская примета – нельзя заниматься любовью в ночь перед дежурством, иначе оно будет очень тяжелым.
Хирурги стараются не работать в понедельник и считают плохим знаком, если во время операции на пол падает инструмент. Чтобы нейтрализовать вредную примету, врачи стараются ее не замечать: не поднимают инструмент до конца операции или даже стараются на нем основательно потоптаться. Еще одна плохая примета у врачей – лечить родственников, как своих, так и коллег. Обязательно произойдет либо какая-то путаница с документами или начнется осложнение. Не зря же медики печально шутят, что три самых тяжелых сопутствующих заболевания у пациента – это медицинское образование, высокий чин и близкое родство.
А в московском роддоме № 1 врачи вместо пожеланий спокойного дежурства посылают друг друга к черту. Это «доброе напутствие» гарантирует спокойное дежурство и небольшой наплыв пациентов. Впрочем, есть и запасной вариант: поставить в приемном покое всю обувь лицом к выходу.
Кроме того, врачи в роддоме накануне операции не стригут и не красят ногти, не кладут на стол нож и соль, не смеются и не поднимают руки выше головы. Если пренебречь этим, жди беды – сложных родов с кесаревым сечением. Хорошая примета, если первым после открытия роддома (временно закрытого на мойку) рождается мальчик.
Творческие «заморочки»
Артисты и спортсмены – в ряду чемпионов по суевериям. Музыкантам в день концерта нужно обязательно встать с правой ноги. Перед концертом нельзя убирать кровать. Это одна из самых распространенных примет среди дирижеров и оперных певцов. В театре, если партитура (или роль) падает на пол, актер должен обязательно на нее сесть и с нею подняться. Если этого не сделать, то не удастся хорошо сыграть. Правда, верят в эту примету далеко не все.
Вот что рассказала нам актриса Елена Захарова: «Я постоянно «роняю роли» и никогда не сажусь на упавшие листки сценария! Но если ты забываешь сценарий с ролью или теряешь его где-то, то обязательно будут проблемы. Еще нельзя грызть семечки перед спектаклем и падать на сцене. Но лично мне случалось не только падать, но и биться конкретно! И ничего – вставала и доигрывала».
А певица Марина Хлебникова, напротив, очень суеверна: «Я свято верю в несколько артистических примет. Нельзя класть на стол гостиничные ключи – можно остаться без концертного костюма. У меня так уже два платья пропали. Еще нельзя уверенно рассказывать о предстоящей работе, подобная болтовня может привести к отмене концертов. Нельзя в дороге грызть орехи – обязательно «кинут на деньги». А если дают предоплату, то я ее ни за что не потрачу, иначе отменят концерт и придется возвращать уже свои деньги».
В синхронном плавании нельзя фотографироваться до старта, только после заплыва, иначе сила уйдет к сопернику…
Футбольные тренеры на каждый матч надевают на себя какую-то неизменную деталь гардероба или аксессуар – «счастливые» брюки, футболку, кепку, куртку, шарф или хотя бы свисток-талисман.
Подопечные святой Татьяны
Как известно, особым суеверием отличаются студенты. Они верят в то, что:
1. Ночью перед экзаменом нужно спать, но под подушку положить стопку учебников, чтобы во сне весь материал из книжек планомерно перетек в голову спящего.
2. Перед сессией нельзя мыться и стричь волосы и ногти (не дай бог, так же исчезнут и с трудом накопленные знания!).
3. Под левую пятку в день экзамена нужно положить пятак старого образца.
4. Перед тем как отпустить товарища в аудиторию, остальным студентам надо поцеловать того в нос!
5. Входить в аудиторию следует с левой ноги, билет тоже брать надо левой рукой.
Перед экзаменом нужно посидеть на зачетке.
7. В ночь перед экзаменом нарезать бумажки с номерами билетов и положить их под подушку: утром достанешь – и судьба укажет тебе, на какой билет обратить особое внимание.
8. В день защиты диплома надо обязательно встать с левой ноги, обходить всех кошек по пути в институт (не только черных!), на защиту взять специальную ручку и не пить три дня до диплома!
Есть и много других студенческих секретов привлечения удачи. Очень популярна, например, традиция «поймать халяву». В ночь перед экзаменом студенты с ошалевшим видом носятся по комнатам и машут полотенцем, загоняя «халяву» в раскрытые зачетки. А еще лучше перед сном выглянуть в окно с раскрытой зачеткой и крикнуть: «Халява, ловись!» Потом захлопнуть «корочки», чтобы «халява» не убежала, и не открывать уже до экзаменов.
Очень помогает, если зачетку перевязать шерстяными нитками, завернуть в полиэтиленовый пакет и положить в морозильник холодильника. Только не забудьте на экзамене выпустить из зачетки «замороженную халяву» – приоткройте корочки и шепните: «Халява, вылетай!»
Приметы настоящих мужчин
Военные – народ суровый, но и им не чужда вера в приметы. Как и гражданским представителям мужественных профессий. Летчики, например, помимо «полива» шасси самолета, никогда не фотографируются перед полетом и залезают в кабину самолета слева. Примета объясняется просто – вначале летчиками были унтер-офицеры, которых приписывали к кавалерии, и слева у них висела шашка.
Моряки считают, что особенно дурная примета – это показывать пальцем на небо. Это может разгневать богов и принести шторм или штиль. А еще нельзя указывать пальцем на судно, выходящее из порта, иначе оно может затонуть.
Пожарные верят, что, если во время дежурства почистить сапоги, обязательно поступит вызов на горящий объект. То же самое происходит, когда в расчете появляется новенький. А когда пожарные возвращаются из отпуска, их поливают водой. В противном случае им в тот же день придется снова выезжать «на дело».
Саперы-пиротехники никогда не прощаются, когда уезжают на вызов, и никогда не произносят слово «последний», в каком бы то ни было контексте.
Нынешнее празднование Дня независимости превратилось в политический вызов, противостояние между теми, кто хочет сохранить Америку, и теми, кто ее хочет уничтожить, превратив ее в страну победившего охлоса.
Чтобы не быть голословной приведу заявление Колина Каперника, заработавшего миллионы благодаря своим мускулам и по недоразумению перепутавшего их с мозгами: «Мы отвергаем ваше празднование белого превосходства».
«Америка столетиями дегуманизировала, ожесточала, криминализировала + терроризировала чернокожих, и вы полагаете, что мы присоединимся к вашему празднованию «независимости», хотя вы поработили наших предков. Мы отвергаем ваше празднование белого превосходства и ожидаем всеобщего освобождения».
Корреспондент CNN Лейла Сантьяго, комментируя выступление президента Трампа у горы Рашмор (куда команду CNN не пустили), сказала: «Начинать празднование Дня независимости, президент Трамп будет у горы Рашмор, где он будет стоять перед изваянием двум рабовладельцам, и на земле, отнятой у коренных американцев. Нам сказали, что он сосредоточит усилия на (цитата) «уничтожении истории нашей страны».
Поэтому решение президента Трампа начать празднование Дня независимости на горе Рашмор было вызовом своим политическим противникам. Он начал выступление, пообещав, что его администрация не позволит осквернять памятники активистам, «совершающим левую культурную революцию».
Кто бы мог подумать, что четыре великих президента – Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Авраам Линкольн и Теодор Рузвельт – будут нуждаться в защите и напоминании об их роли в истории.
«Они были американскими гигантами из плоти и крови, — напомнил президент Трамп. – Храбрые люди, чьи мужественные и решительные деяния дали толчок величайшим человеческим достижениям в мировой истории. Сегодня я расскажу вам, а, главное, молодежи этой страны, подлинные истории этих великих людей».
«С головы и до пят Джордж Вашингтон представлял силу, честь и достоинство американского народа. Начав с небольшой группы фермеров-добровольцев, он создал континентальную армию буквально из ничего, и в течение долгих восьми лет эта армия под его командованием противостояла сильнейшей армии в мире. После того как он в Йорктауне принудил к капитуляции сильнейшую в мире империю, генерал Вашингтон не забрал власть в свои руки, а вернулся в Монт Вернон, как простой гражданин. Когда его призвали вновь, он председательствовал в конституционном собрании в Филадельфии, и был единогласно избран нашим первым президентом. Когда он ушел в отставку после двух сроков, его прежний соперник, король Георг, назвал его величайшим человеком своего времени. Он по сей день остается первым в наших сердцах. Пока американцы любят эту землю, мы будем почить отца нашей страны, Джорджа Вашингтона».
«Томасу Джефферсону, великому Томасу Джефферсону, было всего 33 года, когда он отправился на север в Пенсильванию и блестяще создал одно из величайших сокровищ в человеческой истории, Декларацию независимости. Он также написал проект конституции Вирджинии, а также Вирджинский закон о религиозной свободе, модель нашей Первой поправки. Отслужив вначале первым госсекретарем, а затем вице-президентом, он был избран президентом. Он отдал приказ американским воинам сокрушить пиратов. Он удвоил размер нашей страны, купив Луизиану, и он отправил знаменитых исследователей Люиса и Кларка на Запад, в экспедицию к Тихому океану. Он был архитектором, изобретателем, дипломатом, ученым, основателем одного из величайших в мире университетов, страстным защитником свободы. Американцы всегда будут восхищаться автором американской свободы».
«Авраам Линкольн, спаситель нашего союза, был сельским юристом-самоучкой, выросшим в хижине на американской границе. Первый республиканский президент, он поднялся до высокого поста из безвестности, благодаря силе и чистоте его убеждения против рабства. Он подписал закон о строительстве трансконтинентальной железной дороги. Он подписал Гомстед-акт, закон, разрешивший рядовым гражданам США селиться в любом месте на Западе. И он вел страну через самые темные часы американской истории, давая каждую унцию своей силы, чтобы не исчезло правительство народа, управляемое народом и для народа. Он служил главнокомандующим американских вооруженных сил во время самой кровавой войны. Его решимость сохранить нашу страну и наше единство стоили ему жизни. Пока мы живем, американцы будут почитать бессмертную память президента Авраама Линкольна».
«Тедди Рузвельт воплощал бесконечную уверенность нашей национальной культуры и идентичности. Он видел величие американской миссии в мире, и он добивался его с величайшей энергией и целеустремленностью. Будучи подполковником во время американо-испанской войны, он возглавил знаменитую атаку американских кавалеристов и нанес врагу поражение в Сан-Хуане. Он боролся с коррупцией, когда возглавлял полицию в Нью-Йорке, а затем, когда служил губернатором Нью-Йорка, вице-президентом, а в 42 года он стал самым молодым президентом Соединенных Штатов. Он направил наш великий морской флот вокруг света, чтобы заявить об Америке как мировой державе. Он дал нам большинство наших национальных парков, включая Гранд Каньон. Он руководил строительством Панамского канала, и он был единственным человеком, награжденным одновременно Нобелевской премией и Почетной медалью Конгресса. Он был воплощением американской свободы. И благодаря этому американский народ навсегда сохранит смелый, прекрасный и необузданный дух Теодора Рузвельта».
Трамп четко обозначил, по какой границе проходит нынешнее политической противостояние в Америке: «Те, кто стремятся стереть наше наследие, хотят, чтобы Америка забыла свою гордость, свое великое достоинство, чтобы мы никогда не смогли понять себя и предназначение Америки. Свергая героев 1776 года, они стремятся уничтожить любовь и верность, которую мы испытываем к нашей стране и друг другу. Их цель не улучшить Америку, их цель – уничтожить Америку».
Его соперник Джо Байден выдал «политически выдержанное и идеологически грамотное» приветствие, посетовав, что Америка так никогда и не смогла подняться до идеи равенства, напомнив о рабстве и смерти Джорджа Флойда, а также призвав страну бороться с системным расизмом. Естественно, что только избрав Джо Байдена президентом и под его чутким руководством, Америка возвысится до высоких идеалов и очистится он своей скверной истории.
Надо ли говорить, что Политбюро ЦК КПСС в полном составе аплодировало бы праздничному посланию Джо Байдена. К этому момент коммунисты-ленинцы шли с 1917 года. Возрадовался бы и товарищ Троцкий с его, казалось бы, обанкротившейся идеей перманентной революции. А оно вон как вышло. «Есть у революции начало, нет у революции конца».
Всякий непредвзятый гражданин может видеть разрушительный след великой социалистической июньской революции – мародерство, грабежи, разрушения, издевательства, изнасилования и убийства, садомазохизм коленопреклонения вкупе с нечистотами, которые оставляет после себя революционный класс.
В американской июньской революции не было смычки города и деревни, но была смычка университетов, выпускников факультетов ненужных вещей с люмпенами и уголовниками, так как и те, и другие оказались любителями пожить за чужой счет.
Погромы и убийства стали возможны в демократических городах и штатах при полной поддержке губернаторов и мэров демократов. Ни один из них не осудил насилие толпы, не выразил соболезнование погибшим полицейским.
А в это время президент Трамп подписал новое американо-мексиканское соглашение, которое чрезвычайно выгодно американским фермерам и автопрому. По этому соглашению 40-45% работников автопрома будут получить минимальную заработную плату в размере 16 долларов в час, и 75% автомобилей теперь будет производиться в Америке. В мае экономика восстановила 2,5 миллиона рабочих мест. И это был ответ Трампа.
В то время как демократы склоняют голову и колета перед беснующейся толпой, президент Трамп работает для Америки. И именно это главное послание Дня независимости, и выбор, который американцам предстоит сделать в ноябре.
Молчание евреев США перед лицом нарастающего в стране антисемитизма просто ошеломляет.
В дни еврейского праздника Шавуот, 30 мая, боевики из группировки Black Lives Matter (BLM) устроили погром в Фэрфаксе — квартале старейшей еврейской общины Лос-Анджелеса, населённом сегодня ультраортодоксальными евреями. Они разгромили пять синагог и три еврейские школы. Попутно они разграбили большинство еврейских бизнесов, расположенных на проспекте Фэрфакс.
Как сообщил на сайте Frontpage журналист Даниэль Гринфилд, ссылаясь на свидетельство ставшей очевидцем событий Эллисон Роуэн Тейлор, соучредительницы известной международной просветительской организации StandWithUs, двигавшаяся по еврейскому кварталу толпа погромщиков громко скандировала: «Трахни полицейского, убей еврея».
В свою очередь, Арье Розенфельд, чей магазин был разграблен, рассказал изданию «Джерузалем пост» о том, что, когда он стоял, защищая свой магазин от погромщиков, он слышал ехавших по улице людей, кричавших: «долбанные евреи» в адрес владельцев еврейских магазинов.
По мнению Гринфилда, евреи, отнюдь, не стали случайными жертвами масштабных ночных «антирасистских» беспорядков, учинённых BLM. Ведь BLM в Лос-Анджелесе возглавляют откровенные антисемиты, имеющие тесные связи с радикально антисемитским движением «Нация ислама».
За последние несколько лет, как глава лос-анджелеского отделения BLM Мелина Абдулла, так и её дочь Тандиве Абдулла — соучередительница Молодёжного Авангарда BLM, отметились внушительным списком откровенно антисемитских высказываний и восхвалений лидера «Нация ислама» Фаррахана, который, в свою очередь, прославился похвалами Гитлера, а также тем, что, называя евреев «термитами», буквально одержим ненавистью к иудаизму и евреям.
Структурный антисемитизм BLM
Впрочем, уже одно ознакомление с хартией организации BLM, ясно и недвусмысленно раскрывает структурный характер антисемитизма этой организации.
На фоне клеветнических обвинений Израиля в совершении «геноцида», BLM утверждают, что именно Израиль провоцирует США к войне против ислама.
«Своим союзом с Израилем, США оправдывают и развивают глобальную войну с террором, становясь при этом соучастниками геноцида против палестинского народа», — сказано в хартии BLM.
Согласно этому документу, именно военная помощь США Израилю и является фундаментальной проблемой Америки.
Ведь, как утверждается в нём — именно из-за военной помощи США Израилю: «каждый год миллиарды долларов американских налогоплательщиков перенаправляются сотням оружейных корпораций, которые затем, организуя лоббистские кампании, добиваются еще больших отчислений для иностранной военной помощи».
«В результате, — объясняется в хартии BLM, — военная помощь Израилю не только сокращает столь необходимое финансирование внутренних американских образовательных и социальных программ, но и заставляет граждан США соучаствовать в злодеяниях, совершаемых израильским правительством».
Иными словами, именно Израиль, согласно BLM, является корнем всех проблем Америки, как внутри страны, так и за рубежом.
Хартия BLM также обвиняет Израиль в том, что тот является «государством апартеида». Кроме того, она поддерживает откровенно антисемитскую кампанию бойкота Израиля (BDS), добивающуюся также санкций против Еврейского государства и изъятия инвестиций из его экономических проектов.
Попутно хартия BLM призывает к местным, государственным и федеральным действиям против Израиля. Помимо прочего, BLM требует, чтобы военный бюджет США был сокращен на 50%, «что приведет к закрытию более 800 американских военных баз, как в самих США, так и по всему миру, а также к ликвидации продажи оружия нарушителям прав человека, сокращению использования и накопления ядерного вооружения и возвращению всех американских войск обратно с нынешних театров военных действий».
Таким образом, антисемитизм для BLM вовсе не является сбоем в программе, напротив, это — один из фундаментальных и характерных признаков. Ненависть к Израилю и евреям, буквально, вшита в ДНК этой организации.
Молчание СМИ и еврейских организаций
Всё это вновь возвращает нас к погрому, произошедшему в Лос-Анджелесе во время праздника Шавуот.
Два связанных с этим погромом аспекта раскрывают всю суть проблемы, стремительно нарастающей в отношениях между американской еврейской общиной и американскими левыми.
Первым из них стало абсолютное безразличие СМИ к антиеврейскому насилию. За исключением нескольких еврейских репортеров и религиозных ультраортодоксальных сайтов, погром в дни праздника Шавуот в значительной мере был просто обойдён вниманием СМИ. Когда же скрыть факт погрома не удалось, его преднамеренно антисемитский характер был либо преуменьшен, либо и вовсе полностью проигнорирован.
Отказ средств массовой информации освещать погром, ясно показывает то, что большинство американских СМИ уже приняли на себя продиктованные левыми ограничения свободы слова.
Политика идентичности теперь полностью возобладала над американскими левыми и контролируют её BLM.
BLM считают евреев угнетателями, а не жертвами. Поэтому нападение на евреев, с их точки зрения, вовсе не являются актами фанатизма.
Евреи — особенно израильтяне, сионисты и евреи, одевающиеся в характерную еврейскую одежду, одним словом — все евреи, идентифицирующие себя таковыми и не скрывающие этого, являются для BLM абсолютно легитимной целью погрома.
Ведь, раз сионизм — это нацизм и апартеид, то, соответственно, израильтяне, евреи-сионисты и евреи, соблюдающие еврейскую традицию — расисты.
Именно об этом рассказали нам граффити, намалёванные на синагоге Бет-Эль в Фэрфаксе: «Трахни Израиль, свободу Палестине».
Окончательное подчинение СМИ мафии, заправляющей политикой идентичности, стало очевидным, когда пару недель назад редактор «Нью-Йорк Таймс» Джеймс Беннет и его заместитель были вынуждены подать в отставку. Их мыслепреступление состояло в том, что они позволили опубликовать в газете, в разделе мнений заметку сенатора Тома Коттона, призывающую подавить беспорядки, и если понадобится, даже военной силой.
Затем в «Таймс» объявили о замене — главным редактором и ассоциированным редактором раздела мнений была назначена Шарлотта Гринсит из Intercept.
Гринсит — своя, она является носительницей абсолютно верных взглядов. Недаром, в прошлом месяце Гринсит стала соучастницей распространения самой последней кровавой антисемитской клеветы левых, утверждающей, что, мол, Израиль несет ответственность за якобы имеющий место системный расизм американских правоохранительных органов, написав в Твиттере: «Израильские силы безопасности обучают американских полицейских, несмотря на свою историю нарушений прав человека».
Можно смело ожидать, что теперь, короновав Гринсит, газета «Таймс», и прежде сполна наполнявшая свои новостные сюжеты откровенно антисемитскими мотивами, удвоит антиеврейскую клевету.
Вторым аспектом погрома в Шавуот, заслуживающим отдельного рассмотрения, стала ошеломительно сдержанная ответная реакция самой еврейской общины. Помимо совершенно формального заявления, сделанного отделением Антидиффамационной лиги Лос-Анджелеса, эта еврейская организация, объявляющая себя важнейшей и ведущей в борьбе с антисемитизмом, попросту отмолчалась.
Но куда хуже то, что лос-анджелесские общины ортодоксальных модернистов также отказались осудить нападения на своих ультраортодоксальных братьев и сестёр.
Как сообщил Гринфилд, эти общины отказались от осуждения несмотря на то, что сами при этом, попрятали свои свитки Торы из молитвенных залов, защищая их от погромщиков.
Более того, вместо того, чтобы осудить погромщиков BLM, атаковавших еврейскую общину и выразить солидарность с жертвами погрома и полицией, остановившей распространение беспорядков, лидеры местных общин ортодоксальных модернистов призвали свои общины поддержать BLM, искупая, таким образом, якобы имеющие место свои собственные расистские преступления.
В итоге, лишь одни ультраортодоксы и были теми, кто поддержал полицию и поблагодарил их за защиту квартала.
Увы, молчание еврейской общины Лос-Анджелеса и национальных еврейских организаций перед лицом антисемитских атак, вовсе не является уникальным.
В Нью-Йорке евреи приняли активное участие в марше против анти-чёрного расизма, напрочь игнорируя то, что их собственная община вновь и вновь подвергается антисемитским нападениям со стороны своих негритянских соседей.
Мало и вяло было осуждено ими и поведение мэра Билла Де Блазио, несмотря на его неоднократные выступления с явной антисемитской подоплёкой и действия, носящие откровенно дискриминационный характер.
Не так давно Де Блазио направил полицию, чтобы та заблокировала игровую площадку в ультраортодоксальном районе Вильямсбург в Бруклине, якобы под эгидой нарушения местными евреями вызванных коронавирусом карантинных ограничений.
Это решение мэра не выглядело бы столь явно дискриминационным, если бы не одно существенное обстоятельство: пока полиция физически блокировала вход в парк ультраортодоксальных еврейских детей, дети-неевреи весело играли в парках по соседству по всему Бруклину, как, впрочем, и во всех остальных частях города.
При этом, сам Де Блазио, несмотря на карантинные ограничения, был в это время занят участием в массовой акции протеста, организованной BLM в другой части Бруклина.
Как вы уже догадались, нью-йоркские евреи не выступили с протестами против фанатичного притеснения властями города еврейских детей в Вильямсбурге. Когда местные еврейские лидеры взломали замки на детской площадке в Вильямсбурге, чтобы позволить детям играть, они были одни. Евреи из Парк Слоп и Манхэттена не присоединились к ним.
«Слишком еврейский» Энгель
В этом контексте следует рассматривать и печальное поражение, в попытке быть вновь избранным, конгрессмена демократа Эллиота Энгеля, представлявшего в Конгрессе 16-округ Нью-Йорка и занимавшего пост председателя Комитета Палаты представителей по иностранным делам. На протяжении долгого времени Энгель оставался одним из самых верных сторонников американо-израильских связей в Демократической партии и слыл исключительно либеральным демократом.
В отличие от Энгеля, победивший его на внутрипартийных выборах Джамааль Боуман поддерживает призывы хартии BLM не ограничивать деятельность движения бойкота Израиля BDS. Напротив, Боуман также поддерживает обусловливание американской военной помощи Израилю уступками палестинским арабам, на которые Еврейское государство, якобы, обязано пойти.
Боуман полностью поддерживает расистские взгляды BLM на Израиль, утверждая, что как, якобы, расово угнетенный афроамериканец, он идентифицирует себя с палестинскими арабами.
Э. Энгель и Дж. Боумен
Как сам Боуман, так и средства массовой информации, поддерживавшие его избирательную кампанию, (особенно коллеги Гринсит по работе в Intercept) в своей критике Энгеля целиком сосредоточились на его поддержке Израиля. Лейтмотив их атак был абсолютно ясен и носил откровенно антисемитский характер. Все они сводились к тому, что еврей Энгель куда больше предан Израилю, чем избирателям своего округа.
В свою очередь, вместо того, чтобы осудить откровенный антисемитизм Боумена и его сторонников, многие прогрессивные евреи, напротив поддержали его. Как написал Питер Джозеф в прогрессивной еврейской газете «Форвард»:
«Кандидатура Джамааля Боумена просит нашу общину вернуться к нашим прежним, имеющим широкую общую основу интересам, требует, чтобы мы осознали, насколько важно преодолевать социальные, экономические и расовые страдания в нашей американской нации.
Поскольку на этих выборах в 16-ом округе белый еврейский кандидат, предлагающий старые решения, противостоит молодому черному голосу, чьи предложения отвечают текущему моменту, еврейские избиратели обязаны выразить свое стремление к лучшему будущему».
Короче говоря, Энгель оказался уж слишком еврейским и, что «ещё хуже», слишком уж произраильским.
Три причины молчания
Почему американские евреи отказываются постоять за себя?
Мне приходят в голову три возможных объяснения: либо они боятся говорить, либо не осознают опасности, либо сами и являются частью проблемы.
Как и их нееврейские коллеги, многие евреи, чьи бизнесы были разграблены боевиками BLM, выразили поддержку и сочувствие погромщикам.
Возможно, некоторые из них и в самом деле способны сочувствовать людям, уничтожившим их источник дохода, однако, куда вероятнее, что многие просто слишком напуганы, чтобы возмутиться.
Они не хотят новых проблем. В нынешней атмосфере диктатуры черни, когда полиция, обвиняемая в их защите, сама подвергается нападкам, осторожность становится для этих несчастных людей лучшей доблестью.
В свою очередь, те, кто даже не догадываются об откровенно антисемитском характере насилия BLM являются непосредственным порождением своей среды.
Большинство американских евреев продолжают оставаться демократами. Большинство демократов продолжают получать новости из своих новостных источников, которые в силу того, что мафия адептов политики идентичности подчинила себе прочих левых, просто умалчивают о вещах, неудобных для своих идеологических хозяев.
Крупные организации и либеральные синагоги и вовсе открыто поддерживают BLM. Откуда же рядовому еврейскому демократу узнать правду?
И это, в свою очередь подводит нас к евреям, которые сами являются частью проблемы.
На этой неделе группа крайне левых еврейских группировок опубликовала открытое письмо к еврейскому американскому сообществу с требованием о том, чтобы американские евреи обязались соблюдать этакий «новый завет», основанный на семи новых принципах.
Первый принцип там гласит:
«Недвусмысленно поддержать принцип Black Lives Matter. Признать то, что Black Lives Matter — является абсолютно верным утверждением, которое должно быть принято безусловно и без всяких оговорок».
Остальные шесть принципов являются дальнейшей экстраполяцией и расширением первого утверждения.
Таким образом, мало того, что еврейское американское общество не готово бороться со структурным антисемитизмом BLM, радикальные группы теперь ещё и требуют, чтобы вся остальная часть американского еврейства поддержала этих антисемитов и приняла их антисемитскую риторику в качестве важнейшего принцип «нового завета» для американских евреев.
На сегодняшний день молодёжное еврейское движение «Гилель», движение реконструктивистского Иудаизма и Еврейская федерация Сан-Франциско, а также ещё ряд еврейских организаций, распространили письма в поддержку пресловутого «нового завета».
В понедельник «Уолл-стрит джорнал» призвал представителей политических кругов проснуться и выступить против идеологического диктата политики идентичности. К сожалению, похоже, что еврейские жертвы этой новоявленной диктатуры мысли окажутся последними среди тех, кто услышит или прислушается к призыву.
Сообщают: Израиль нанес ОТВЕТНЫЙ удар по Газе. Каждый раз это звучит, как извинение. Я бы с большим удовлетворением прочел: Израиль нанес ПРОФИЛАКТИЧЕСКИЙ, ПРЕДУПРЕЖДАЮЩИЙ удар по Газе. И, действительно, почему ЦАХАЛ не имеет права бить ПРОСТО ТАК по бандитам, постоянно заявляющим, что их цель - уничтожение Еврейского Государства.
Путин стал пожизненным президентом. И первыми, кто отважно, отчаянно, талантливо бросился защищать русский народ от Путина стали евреи. Интересно, что 100 лет назад большевиков - потомков Иакова - можно было как-то понять: они сражались с царизмом черносотенным, юдофобским. Сражались за свободу, равенство и братство всех народов, населяющих империю. Сегодня, когда, в результате этой борьбы, в России практически не осталось евреев, а президент - чистое чудо русской природы - не антисемит, борьба всех этих замечательных Шендеровичей, Кацев, Вишневских, Шлосбергов, Фишманов и пр., носит, так сказать, почти чистый, альтруистический характер: они сражаются за светлое будущее народа, который, всеми силами прежде, боюсь и сегодня, мечтал и мечтает, несмотря на странности в характере президента, от них окончательно избавиться.
Эти, повторюсь, прекрасные ребята, отчаянные смельчаки, видимо, просто не в курсе, что задача защиты их народа от коричневого сброда всё еще актуальна, но решается она не болтовней в чужой стране, а делом - в Еврейском Государстве. И дело это - задача важнейшая и реальная, в отличии пустых и бессмысленных усилий, которыми они заняты сегодня в России.
Всё повторяется. Который по счету безумнейший процесс, запрос прокуратуры о сроке, который вообще никак не соответствует обстоятельствам дела, а потом приговор, после которого все вздыхают с облегчением, несмотря на то, что подсудимого признали виновным. Главное, что Светлана на свободе, главное, что не посадили, а штраф можно оспорить – в крайнем случае, скинемся. Государство не стесняется зарабатывать на нас всеми способами – от продажи масок и перчаток в метро до назначения огромных штрафов по ничтожным делам. Прокопьевой даже повезло: полмиллиона я еще могу себе представить, где взять, а вот как выплатить 129 миллионов фигурантам «Седьмой студии»?! Выводов из псковского процесса несколько. Журналистам теперь станет еще труднее работать честно и не включать внутреннего цензора, потому что как минимум под штраф тебя могут подвести вот просто за что угодно. Или иди работать в пропаганду или в прогноз погоды – публицистика, аналитика, колумнистика по определению опасны и потенциально уголовно наказуемы. Особенно тяжко будет в регионах. Дело на Прокопьеву так легко завели потому, что это Псков и провинциальный скандал так и должен был остаться скандалом местного значения. Москвичам и питерцам все-таки немного проще, здесь быстро можно поднять шум. Как раз про шум – еще один важный вывод.
Система жестока, но пока еще поддается давлению. Поэтому любое подобное дело должно максимально освещаться, и любые формы мирного протеста и гражданской активности здесь хороши. Пока еще это работает. Тут сразу возникает вопрос – даже почти упрек. Вот вы, журналисты, вписались за своего и спасли от тюрьмы, а что делать остальным? Во-первых, не думал, что заступаться за невиновных коллег – это грех, а, во-вторых, что мешает так называемым «простым людям» быть активными и неравнодушными? Да, у журналистов больше возможностей, но самих журналистов не так много, они не могут успеть написать и сказать обо всех безобразиях, а люди покорно сносят это всё и еще выражают недовольство, что журналисты за них не заступились и не помогли. У каждого человека не только есть права, но и право за эти права бороться. И пока это не запрещено законами. О законах – еще один вывод. Как справедливо замечено, статья 205.2 об оправдании терроризма становится универсальной дубиной, пригодной для сведения счетов с самыми разными людьми и к борьбе с террором она вообще перестала иметь отношение. Поэтому надо добиваться не только справедливости в деле Светланы Прокопьевой и других похожих делах, но менять статью, чтобы такие дела, в принципе было невозможно заводить. Спецслужбам надо постоянно доказывать свою эффективность и нужность, а бороться с журналистами и перепостами в соцсетях им намного проще, чем с реальными террористами.
Сегодня, 21 июня, Феликсу Дектору исполнилось бы 90 лет. Мы вновьпредлагаем читателям «Лехаима» ознакомиться с главами его
не изданной пока книги.
36
А летом я снова приехал в Вильнюс. Даня Блюдзес, тот самый, с которым мы двадцать первого июня сорок первого года ходили в Музей войны, собирался в Израиль. Он окончил университет, стал преуспевающим адвокатом, и меня удивляло его решение уехать. Даня дал мне книжечку в мягкой обложке: «Возьми, почитай». Называлась она «Фельетоны», на русском языке, автор мне не известный — Владимир Жаботинский. Позже был штангист с такой фамилией, но тогда и штангиста никто не знал. Книжечка была издана за границей, и Даня дал мне ее на одну ночь под обещание никому не показывать.
Из предисловия я узнал, что Владимир Жаботинский родился в Одессе в 1880 году, в совершенно ассимилированной семье евреев, начинал как прозаик, поэт и переводчик, им восхищались, в частности, Горький и Куприн, сказавший, что Жаботинский станет «орлом русской литературы». Потом, позже, я прочитал романы Жаботинского: писатель он правда хороший, но знаю я и получше. А вот публициста сильнее — нет, не знаю. Жаботинский работал журналистом с шестнадцати лет. Самая большая провинциальная газета «Одесский листок» послала его своим корреспондентом в Италию и Швейцарию, а позже, живя в Петербурге, он писал для российских изданий. «Фельетонами» в наши дни называют произведения сатирические. Во времена Жаботинского это слово означало то же, что нынешнее «эссе». Он писал о театрах, музыке, культуре, был энциклопедически образован и невероятно трудолюбив. Но в какой‑то момент главной темой его мыслей — и его жизни — стало еврейство. Еще в 1903 году, когда в России ожидались еврейские погромы, он выступил одним из организаторов первого отряда самообороны. А позже, как говорилось в предисловии, сделался важнейшей фигурой в международном сионистском движении. Слово «сионизм» я, разумеется, знал из советской прессы. Воинствующий шовинизм, расизм — вот были самые мягкие его определения, но с меня хватило бы и просто «национализма», который я, как уже было сказано, презирал. Мне предстояло прочесть книжечку сиониста.
Владимир Жаботинский. 1930‑е
Я всегда знал, что я еврей. Никогда не отказывался от своего еврейства, не стыдился его и не гордился им. А чем, собственно, гордиться? Моя еврейская самоидентификация была мне навязана негативной реакцией окружающих. Евреем быть плохо, неудобно, евреев дискриминируют и оскорбляют, — но что я могу этому противопоставить? Я не в силах заставить людей меня любить, относиться ко мне лучше, чем они хотят. Это их решение, не мое. Я же должен стараться сохранить собственное достоинство. Со временем все нивелируется, люди цивилизуются, и евреи станут как все. Не я, так мои дети.
В книжечке Жаботинского был «фельетон» под названием «Четыре сына». Начинался он так: «По еврейскому обряду полагается, рассказывая в пасхальный вечер об исходе из Египта, применяться к психологии четырех типов детей. Один — умный, другой — нахал, третий — простак, четвертый такой, что даже спросить не умеет. И надо ответить каждому по порядку, каждому по его вкусу и по мере его понимания.»
Я читал фельетон и поочередно чувствовал себя каждым из четырех сыновей. Дочитав эти четыре странички, я был уже другим человеком. Вся моя дальнейшая жизнь была определена тем, что я прочитал тогда у Жаботинского.
Во‑первых, я понял: нет, ничто не меняется со временем. История жизни евреев среди других народов всегда была одинакова. Когда‑то фараон пустил братьев Иосифа — которые много лет назад продали Иосифа в египетское рабство, не предполагая, что фараон оценит его достоинства и сделает «начальником над всей египетской землей», — он пустил их жить в Египте, потому что, по совету Иосифа, братья сказали фараону, что они пастухи. Для египтян слово пастух было отвратительно, животные считались нечистыми, прикасаться к ним было нельзя. А шерсти, мяса, молока и творога хотелось. И братья Иосифа, которых еще не называли «евреями», в Египте процветали. Прошло несколько веков, давно умерли Иосиф, братья, фараон. Успехи пришельцев в скотоводстве вызывали зависть у египтян. И как‑то постепенно, мало‑помалу, египтяне сами начали держать скот, ухаживать за ним, вошли во вкус, и в один прекрасный день решили, что могут прекрасно обходиться без потомков пришлых животноводов. Новый фараон сказал: что‑то их вообще слишком много, надо бы разобраться. Или, как он изящно выразился, «давайте ухитримся против них». Это отвечало народным чаяньям. Египтяне ухитрились. Дальше вы знаете. Переход через Красное море, Десять заповедей, обетованная земля, Израиль и Иудея. Снова прошли века. Евреи лишились своего государства, и те, что выжили после бойни, оказались рассеяны по свету. И та же история, что была в Египте, повторилась в Европе, в средние века. Здесь нечистым занятием считалась торговля. «Чистыми» делами занимались местные, а чужакам осталось заниматься капиталом. Давали деньги в рост, получали проценты. При всем презрении к евреям, которое испытывал феодал, ему нужны были деньги, и он одалживал у еврея. В результате евреи дали миру кредит, международную торговлю, создали банковское дело, снарядили Колумба открывать Америку. В какой‑то момент феодалы подумали, что финансы — хорошее дело, и сами стали им заниматься. А евреи оказались нежеланными конкурентами. Начались преследования. Причем готовность евреев служить фараонам, простите, феодалам, уже не помогала. Мне рассказывал Бенцион Нетаньяху, отец нынешнего израильского премьера, историк, что марраны, то есть испанские евреи, принявшие христианство, когда инквизиция поставила это условием их дальнейшей службы при дворе, крестились вполне охотно: хорошая жизнь была для них дороже, чем заветы предков. И когда потом их обвиняли в том, что они продолжают тайно исполнять иудейские обряды, это было ложью: нет, они не исполняли, они совершенно искренне перешли в новую религию. Это их не спасло. Надо сказать, когда я услышал об этом, то сразу подумал про евреев на службе у советской власти. Участие евреев в становлении этой власти объясняется их угнетенным положением: это был самый угнетаемый народ в царской России, а революция открыла ему все пути. И евреи отказались от всякого понятия о еврействе, они были интернационалистами, советскими людьми. Но это не помогло. В Германии, в отличие от царской России, евреи были исключительно эмансипированы, имели большие права и возможности, служили Германии верой и правдой. Но именно там, именно в Германии, возникла нацистская зараза. О том, чем это кончилось, Жаботинский не знал, он умер в 1940 году, — но предвидел совершенно ясно. И читая его маленькое эссе на четырех страницах, я всей душой чувствовал, что он прав. Так было и так будет всегда, пока не прервется связь времен. Евреи должны жить у себя дома. Все должны иметь свой дом, каждый народ. Взаимодействия народов, миграции людей возможны при условии, что у каждого народа есть свой дом.
Это во‑первых. А во‑вторых, я подумал, что, возможно, на мне лежит ответственность. Две тысячи лет не было еврейского государства, но вот уже десять лет оно существует, строится, сбывается мечта многих поколений. «Будущим летом в Иерусалиме» — эти слова были молитвой сотен тысяч моих предков на протяжении веков. В прошедшие десять лет я не мог уехать в Израиль, если бы и захотел, а теперь — пожалуйста, могу. А раз могу, решил я, значит — должен. Значит должен.
Я вернул книжку Дане и помчался в Москву.
56
<…> Уехать в Израиль можно было только по «вызову». Живущие в Израиле родственники, пусть самые дальние, — или просто добрые израильтяне, которые хотели помочь, — присылали особую бумагу, приглашение, но не просто погостить, а для воссоединения семьи. Некоторое затруднение было в том, что мы со Светой до сих пор не удосужились снова зарегистрировать брак. Но тут как раз выпустили в Израиль Воронелей — решили от них избавиться. И, чтобы не терять времени, было решено, что они пришлют два варианта приглашений: семейное на всех — и отдельные, на Свету с детьми и на меня. А мы пока подадим документы в ЗАГС и будем ждать, что случится раньше: придет приглашение и моих выпустят отдельно — или нас поженят.
Первым пришло приглашение. В нравственном отношении обмана тут не было, даже если мою русскую жену приглашали люди, понятия не имевшие, кто она такая. Они знали, что она хочет приехать, и доверяли ей, — другое тогда значения не имело. Советские органы бумагу приняли. Это значило, что Светлана с детьми может уехать, как только дадут визу.
Мое положение определилось в день обыска у Воронелей. Издательства выкинули из планов книжки в моем переводе, меня перестали приглашать на пленумы литовских писателей, где я прежде был непременным гостем, и так далее. Не было работы, но было чем заняться. Уезжая, Саша Воронель спросил, не хочу ли я чем‑нибудь помочь отказникам, и я выразил желание. Он познакомил меня со своим товарищем Володей Престиным. Мы вскоре встретились. Володя рассказал, что есть идея сделать еще один еврейский журнал. Не сионистский, как «Евреи в СССР», а сугубо просветительский.
Нина и Александр Воронель. Москва. 1973
Евреи в СССР по большей части ничего не знали о еврействе. Советская власть, поначалу предоставив им равные права с другими гражданами нового государства, потом сделала все, чтобы «разъевреить» евреев. Их лишили национальной культуры, национальной литературы, языка. Но притом, с другой стороны, накрепко привязали к национальности. В паспорте было строго указано: «еврей». Пятый пункт. Как марраны, которые приняли христианство и спокойно жили‑поживали, пока их не стали обвинять в тайном исповедании иудаизма, евреи, оставшиеся в СССР, вполне готовы были забыть о своем еврействе. Мое поколение евреев уже не было никакими евреями. Но когда советская власть стала евреев преследовать, когда антисемитизм расцвел на государственном уровне, когда загрохотала антисионистская, антиизраильская канонада, возникло еврейское самосознание. Оно появляется, когда тебе на каждом шагу напоминают, что ты чужой. Конечно, кто‑то готов ползти на брюхе, лежать лицом в землю, чтобы слиться с пейзажем и чтобы ни один человек не догадался, что ты не такой, как все. Кроме того, среди самих евреев всегда бывали яростные антисемиты. Скажем, из новой истории — ученый Отто Вайнингер. Великий ум, но писавший, в частности, труды и на эту тему. В конце концов он покончил с собой, «чтобы одним евреем на земле стало меньше». Есть веские основания предполагать, что отец Рихарда Вагнера был евреем. Сын призвал к изгнанию евреев, сделался предвестником и вдохновителем фашизма, любимым композитором фюрера. Третий пример — я сам. Когда я увидел евреев, которые не отвечали моим представлениям о человеческом достоинстве, самоуважении, меня так травмировала мысль, что я имею к ним какое‑то отношение, что я, как мог, пытался отделиться. Слава богу, советская власть показала мне, что я все‑таки с ними, а не с ней.
И во множестве людей проснулась гордость. Почему я должен быть кем‑то, кем не являюсь? Русским или литовцем? С какой стати?
Но притом не было ни культуры, ни знаний. Только негативное содержание: еврей — это когда тебе трудно устроиться на работу, попасть в вуз, и ещё тысячи всяких неприятностей, наполнявших будни. Ну, а что еще? Есть ли что‑нибудь ценное в еврействе?
В тяжелейших условиях советской жизни — тяжелых нравственно даже более, чем физически, — у многих возникала потребность в религии. Живого верующего еврея мы в глаза не видели, книг о нем не читали, об иудаизме понятия не имели. Самое близкое было православие. О нем, во всяком случае, было известно, что идеи, заповеди замечательные. Антисемитизм нигде не заповедан. И люди еврейского происхождения принимали христианство. Потом уже иные из них, попав в Израиль, обнаруживали, что христианство — исторически одна из разновидностей иудейства, по‑новому оценивали тот факт, что евреями были первохристиане, апостолы и сам Христос, и, оценив все это, уходили в чистый иудаизм как люди, которым дарована причастность к первоисточнику, а с другой стороны — принимая на себя ответственность. Христианство практическое, а не теоретическое, причинило столько ужасных бед евреям, такие океаны еврейской крови добавило к крови Христа, что я бы сказал, сегодня всякий последовательный христианин должен бы сделаться евреем. Впрочем, помню, как в дни оттепели многие вступали в партию, чтобы «оздоровить ее изнутри».
Как‑то раз в ресторане ЦДЛ подошел ко мне незнакомец. «Я, — говорит, — писатель из Волгограда, очень бы хотелось с кем‑нибудь пообщаться из писателей… Вы писатель?» — «Нет, переводчик. Присаживайтесь». Он сел. «С какого языка переводите?» — «С литовского.» — «Литовец?» — «Нет, еврей». Тень пробежала по его лицу. Он помолчал и попытался утешить меня: «Да нет, я, конечно, понимаю, вы лично не виноваты…» — «В чем?» — «Ну, что евреи Христа распяли». Я говорю: «Вы что, с печки упали?» — «В смысле?» — «Вы что, не знаете, что папа Римский снял с нас это обвинение?» — «Как снял?» — «Вот так. Пойдите и справьтесь у людей сведущих». Он замолчал, потрясенный, потом в какой‑то прострации встал, попрощался и ушел. Через несколько месяцев прихожу в ЦДЛ. Прямо напротив входа на стуле сидит мой волгоградский знакомый. Вскакивает, бросается навстречу, хватает обеими руками и восклицает с восторгом: «Папа был подкуплен!» Тут опешил уже я, поняв, что все это время человек думал о случившемся. «Да? — спрашиваю. — Как думаете, чем его подкупили? Сколько заплатили Папе, чтобы он это сделал?» Писатель помрачнел, опять впал в прострацию — и больше я его не видел никогда.
Зато я видел, как мои друзья, благородные и умные люди, подшучивали над общим знакомым — евреем, который сделался православным. Я считал, они неправы. Это не их дело. Это его сугубо личное дело. Он так решил, это его право. Это не влияет на мое отношение к человеку хорошему, достойному и мне близкому.
Новый журнал предлагалось назвать «Тарбут» — «Культура» на иврите. Он должен был рассказывать евреям — да и всем желающим — о том, кто такие евреи, об их истории, религии, традициях. Самиздатский журнал, который, тем не менее, неопасно взять в руки обычному человеку, который не подал на выезд, не находится в отказе, не слишком смел и решителен — каких большинство.
Идея отличная. Но я предположил, что если появится еврейский журнал, менее неприятный для советской власти, чем «Евреи в СССР», то тех уничтожат. Конечно, и так были регулярные обыски, материалы изымались, но все‑таки «Евреи в СССР» продолжали выходить и распространяться — власть пока не добивала их окончательно. Держали фасон перед Западом, перед международными правозащитными организациями. Решение мне виделось одно: чтобы «Тарбут» стал приложением к «Евреям в СССР». Так я и ответил Володе Престину, сказав, что готов взяться за работу, как только все будут уверены, что она не навредит уже существующему изданию.
Собирать материалы, само собой, было непросто. Что‑то брали из дореволюционных книг, что‑то переводили с английского. Жена моего товарища по Литинституту Юрчика Нестеренко была профессиональной машинисткой. Жили они за городом. Я поехал к ним и предложил Нине сделать первую «закладку» будущего журнала. То есть напечатать под копирку пять экземпляров. Материалы передаст мой связной — мальчик‑отказник, которого отработанным методом сначала отправили служить в стройбат, а теперь не давали уехать. Он же заберет готовые пять экземпляров и отвезет Володе Престину. Там несколько машинисток распечатают еще по пять, а потом журнал уйдет в народ, и его будут размножать все желающие.
Феликс Дектор со старшей дочерью Ириной. 1970‑е.Фото из семейного архива
60
Через день моя семья пересекла границу, и я мог подавать документы на выезд. Но прежде надо было выпустить «Тарбут». Если поначалу я относился к делу, как к комсомольскому заданию, то по мере сбора материалов, чтения, узнавания все сильнее увлекался и чувствовал, как важно распространять эти знания среди людей. Мне вообще страшно понравилось быть издателем, и я подумал, что именно этим хотел бы заниматься в Израиле. Помню, когда сделали первый номер, захватил его в Вильнюс и дал маме. Моя партийная мама взяла с опаской, прочла, а вечером сказала:
— Не понимаю…
— Чего не понимаешь, мама?
— Но ведь все это можно печатать в газете «Известия».
— Да. Но не печатают. Поэтому печатаем мы.
— Ты допечатаешься. Увидишь, тебя посадят.
Она все время пугала меня этим, а я объяснял, что нет, не посадят, это не так быстро делается. Вообще, думаю, ей как бывшей подпольщице мое дело должно было втайне нравиться.
Но сам я первым номером «Тарбута» был недоволен. Понимал, что нужно делать иначе, и решил, что должен сначала поставить дело на правильную ногу, а потом уезжать.
Отказники не очень охотно соглашались писать в «Тарбут». Их мысли были в Израиле, им было неинтересно. Помню, попросил профессора физики Марка Айсбеля написать статью о советских ученых‑евреях. «Не получится, — говорит. — Когда советский ученый начинает чувствовать себя евреем, он перестает быть советским ученым». В смысле, его выгоняют с работы.
У меня были помощники. Самый близкий — Володя Вагнер. Я впервые оказался рядом с религиозным евреем. До сих пор видел только дедушку, который ходил в Рокишкисе по мастерской и что‑то бормотал. Володя был моложе меня на двадцать лет. Мальчик, студент, учился в Плехановском институте. Хотел уехать в Израиль, ему отказали. Мать жены не давала разрешения на выезд. Этого было достаточно. Мы познакомились на какой‑то еврейской сходке и очень подружились. Замечательный парень, доброжелательный, немножко заикался. Он был совершенно современным человеком — и при этом ортодоксально религиозным. Не помню, носил ли он уже тогда пейсы и бороду, кажется, нет, но кипу носил. На улице — под кепкой или шапкой, которые в помещении он снимал. Его взяли на бухгалтерскую работу какие‑то евреи, которые, конечно, знали, что он «в отказе», и не возражали против шапочки на голове. Володя соблюдал субботу. В субботу многое запрещено делать. И он жаловался мне на жену Иру, что она не выкручивает лампочку в холодильнике. «Почему надо выкручивать?» — спрашиваю. — «В субботу нельзя зажигать свет!» Это я слышал. Но не знал, что правило распространяется и на холодильник. Каждую субботу отказники собирались у синагоги на улице Архипова. Жил Володя на окраине и добраться туда мог только на метро. Но в субботу запрещено иметь дело с деньгами. Поэтому он покупал проездной, прикреплял к куртке и шел так мимо контролера. Тот видел билет, кивал, Володя проходил. Все это было для меня и удивительно, и любопытно. Я человек совершенно арелигиозный. Но в тот период моей жизни испытывал отчасти мистическое чувство, что происходящее со мной происходит помимо моей воли, что перст Б‑жий мне указывает и что‑то ведет меня. Скажем, я думал о детях. По еврейскому закону евреями считаются дети еврейки — независимо от национальности отца. По русской пословице «чей бы ни был бычок, теленочек — наш». Положим, я с этим не согласен и полагаю, что еврейство прекрасным образом передается также через отца. Капля вина превращает весь кувшин виноградного сока в вино. Антисемиты, конечно, вспомнят другую пословицу — про ложку дегтя. Но все‑таки я размышлял о том, что, дважды женившись на нееврейках, прервал цепь поколений — эту золотую цепь, которая идет из тысячелетий. На мне все кончится, думал я. Никакой вины в этом не видел, — и, Б‑же упаси, не собирался жениться на еврейке, — но некоторый дискомфорт был. Хотелось бы мне порадовать этих неведомых предков. Я чувствовал, что должен вернуть семя на их землю, увезти туда детей. И, думая о том, в какую сторону пойду в Израиле, куда буду внутренне двигаться, почему‑то предполагал, что в религиозную. Ну, здесь я занимаюсь распространением знаний о еврействе среди русского еврейства — а там? Да, вероятно, — религия.
Феликс Дектор с дочерью Марией, женой Светланой и сыновьями Томом и Давидом. 1970‑еФото из семейного архива
Размышляя об этом, я тем временем переживал замечательный период. Я был свободен. Я больше не боялся за Свету и детей. Был волен делать все, что захочу, потому что ответственность за это нес бы только я. Ходил на все встречи, на все подпольные сборища, подписывал заявления и письма отказников, хотя сам никаким отказником не был — и даже состоял до сих пор в Союзе писателей. Правда, когда время от времени я заходил в ЦДЛ, вокруг образовывалась мертвая зона. Знакомые делали вид, что не замечают, в лучшем случае — кивали издалека, но подходить остерегались. Мне было и забавно, и грустно. Я не считал, что люди должны. Они остаются, они не могут нарушать законы советского общежития. Не забуду, что единственный, кто осмелился тогда со мной заговорить, пожать руку, был Аркадий Вайнер.
В один прекрасный день позвонили из правления московского отделения Союза писателей и сказали, что меня приглашает Виктор Николаевич Ильин. Был он оргсекретарем, а по основной профессии, говорили, генералом КГБ. В сталинские времена сидел, потом был реабилитирован и поставлен проводить линию партии и органов в Союзе писателей.
Я пришел. В кабинете, кроме Ильина, был писатель Рекемчук: о нем все знали, что он метит на место первого секретаря Союза писателей, которое занимал тогда Сергей Сергеевич Смирнов — порядочный человек, автор «Брестской крепости», который помог очень многим людям, попавшим в советские лагеря за то, что не погибли на войне, а оказались в плену. Сергей Сергеевич болел, и шло к тому, что пост освободится.
— Как поживаете? — спрашивает Виктор Николаевич. — Нет ли каких материальных забот, затруднений?
— Нет, спасибо, все хорошо.
— Как с квартирой?
— Квартирный вопрос тоже решен положительно.
— Угу. А вот до нас дошли сведения, что вы издаете подпольный антисоветский сионистский журнал.
— Не может быть. Это какое‑то недоразумение.
Вижу, как глаз чекиста загорается. Я знаю, что он знает, о чем говорит. И он знает, что я знаю. Приоткрывает ящик стола, заглядывает:
— Вот…»Тар‑бут».
Видимо, там у него лежит экземпляр — или донос.
— Ах, «Тарбут». Помилуйте, Виктор Николаевич, какой же он подпольный? Я там пишу свое имя, фамилию как издателя, и телефон указан. И он не антисоветский. Там ни слова о советской власти, она вовсе не упоминается. Да он и не сионистский. Потому что сионисты — они что? Они агитируют всех ехать в Израиль. А у журнала совсем другая задача.
— Какая?
— Рассказывать о еврейской культуре, истории, литературе, традиции.
— Зачем?
— Понимаете ли, у всех советских наций есть своя культура и свои культурные институции, кроме евреев. У нас ни школ, ни институтов, ни журналов, ни газет.
— Как нет? Есть еврейский журнал.
— Какой?
— «Советиш геймланд».
— Вы его читаете?
— Ну, как я могу читать, я же языка не знаю.
— И я не знаю, Виктор Николаевич. И мои друзья не знают. Сегодня язык русских евреев — русский. Нужен, нужен журнал для евреев на русском языке! Вот этим мы и занимаемся.
— Почему же вы? Почему не пришли к нам, не сказали, что такой журнал необходим?
— Да. Это действительно моя ошибка. Я должен был это сделать. Но… лучше поздно, чем никогда. Виктор Николаевич, вот я теперь здесь, у вас, и предлагаю издавать еврейский журнал на русском языке…
‑Нет‑нет. Уже поздно.
— Почему поздно? Вышел всего один номер. Не поздно!
— Поздно, Феликс Адольфович.
Рекемчук объявил мне, что через несколько дней состоится заседание секретариата, на котором будет поставлен вопрос о моем дальнейшем пребывании в Союзе.
Внутренне я был готов. Подавая документы на выезд в ОВИР, то есть отдел виз и регистраций, ты должен был получить характеристику с места работы. Гротескный момент: я все думал, должна ли характеристика рассказывать о том, какой ты достойный человек, или наоборот, подтверждать, что ты как раз такое ничтожество, какому только и место в Израиле? И что делать сотрудникам ОВИРа, если характеристика положительна? Так или иначе, получить такую характеристику в Союзе писателей, да и любом другом творческом союзе, можно было только в обмен на членский билет. Так что рано или поздно меня бы обязательно исключили.
Вернувшись домой, я написал письмо в несколько адресов. В секретариат Союза писателей, в Союз писателей Литвы, в журнал «Советиш геймланд», в «Литературную газету». Письмо о необходимости еврейского журнала на русском языке. Я писал, что сознательно делаю то, чего не делаете вы. А вы должны. Поскольку в одночасье запустить новый журнал невозможно, предлагаю, чтобы в качестве временной меры «Советиш геймланд» выходил на двух языках, на идише и на русском. Поскольку у меня и моих друзей есть уже некоторый опыт, предлагаем ввести нас в редколлегию этого журнала, а его главного редактора, в свою очередь, приглашаем войти в редколлегию «Тарбута».
Как я ни готовился к тому, что рано или поздно меня вышвырнут из Союза писателей, — человек остается человеком. У меня болело сердце. Я не боялся предстоящего заседания, нет. Но когда становишься объектом применения этих инструментов советской власти — тяжело на душе. Даже попросил хорошего товарища пойти со мной, просто посидеть в коридоре. Как оказалось, на заседание вызван и Володя Корнилов, замечательный поэт, его тоже собрались исключать — за то, что на Западе опубликовали его произведения. Мы встретились с Володей, я хотел посоветоваться, как нам держаться на заседании, а он сказал: «Я туда не собираюсь. С какой стати? Хотят — пусть исключают». — «А я пойду. Возьму портативный магнитофон и запишу все, что будет говориться». — «Это интересно. Тогда имеет смысл».
61
Заседание секретариата Союза писателей — это человек сорок от всех «секций»: прозаики, поэты, переводчики, драматурги, критики, партийная организация. Все они сидели в несколько рядом за большим овальным столом. Я подождал у входа в ЦДЛ моего товарища, но он не пришел, и я поднялся в зал заседаний.
Сначала долго ждал у дверей, потом меня пригласили внутрь, предложили сесть, наступила тишина, и Рекемчук сказал, что сегодня мы рассмотрим вопрос о пребывании в Союзе писателей Феликса Дектора.
— Прошу прощения, — перебил его я.
— Да?
— Поскольку, как я знаю, речь пойдет о журнале, который я издаю, я хотел бы записать, о чем мы будем сейчас разговаривать, чтобы проинформировать моих товарищей по редколлегии.
Руководители переглянулись, Виктор Николаевич кивнул, Рекемчук сказал: «Нас не интересует, что вы будете обсуждать со своими дружками, но записывайте».
Я достал из портфеля микрофон на шнуре и направил в его сторону. Рекемчук завел речь. Он стоял боком ко мне и не видел микрофона. Но остальные увидели. Поднялся гул, началось замешательство, наконец вскочил Феликс Кузнецов, критик, который вскоре сделался секретарем Союза, а потом возглавил институт мировой литературы. «Товарищи, я протестую! Почему это записывается на магнитофон? Пусть пишет от руки!» Ильин спросил: «Вы что, принесли записывающую аппаратуру?» Термин меня восхитил. «Это магнитофон», — ответил я.
Товарищи посовещались.
— Мы приняли решение, — сказал Рекемчук. — За неподобающее поведение на заседании секретариата правления Союза писателей заслушать вопрос о пребывании Дектора в Союзе писателей в его отсутствии. Покиньте помещение. О своем решении мы вам впоследствии сообщим.
62
С одной стороны, я был рад, что для меня процедура закончилась. С другой — все равно было больно. Казалось бы, я давно отпал от всего этого. И все равно. Особенно было жаль, что не пришел мой товарищ. Мне было бы проще, легче. К слову, по уставу Союза писателей дело об исключении должно было слушаться в присутствии исключаемого, так что исключен я был в нарушение устава, — но не будем буквоедами.
Довольно скоро пришла новая повестка: к следователю Тихонову. Я ее выбросил. Через некоторое время в калитку позвонили. Милиционер вручил мне повестку лично в руки и попросил поставить подпись. «К следователю Тихонову не пойду, — сказал я, прочитав. — Пока не извинится за грубое поведение на предыдущем допросе, не буду сотрудничать с ним ни по какому поводу». Милиционер постоял в задумчивости и ушел.
Я грипповал, лежал, пил горячее. Снова звонок в калитку. На пороге сам Тихонов. Протягивает повестку. За палисадником, вижу, ждет машина с шофером. — «Я не приму, пока вы не извинитесь за грубое поведение на прошлом допросе». — «Хорошо, — говорит Тихонов. — Будем действовать по‑другому».
Он уехал и вскоре вернулся с двумя милиционерами. Вошли в дом. «Если не поедете, мы доставим вас силой». — «Я никуда не пойду». — «Взять его».
Они не успели. Я как был в халате поверх пижамы, так лег на пол.
Время было холодное, зима началась. Милиционеры стали натягивать на меня куртку, нахлобучивать шапку. Я лежу, как будто меня это не касается. Не противлюсь злу насилием. Взяли за руки за ноги — понесли в машину. Смотрю, соседи выскакивают поглазеть.
Посадили меня сзади, двое по бокам, Тихонов рядом с водителем, повезли. Интересно было, куда. От Сокола по Ленинградке, потом по улице Горького, оттуда на Лубянку, но ее проехали. Значит, не в КГБ. Остановились у знакомого здания прокуратуры на Новокузнецкой улице.
— Выходите.
— Не выйду.
На этот раз работали грубее. Неделикатно. Схватили за волосы, заломали руки, завели в вестибюль, бросили на стул. Я со стула спокойно соскользнул и лег на пол.
Суета вокруг, приходили чьи‑то ботинки, сапоги, топтались, о чем‑то совещались с Тихоновым.
— Заходите в кабинет, Дектор.
— Я никуда не пойду.
Подхватили, занесли в кабинет, усадили на стул, отпустили. Я опять со стула — на пол.
Тихонов сидит за столом, я лежу внизу.
— Расскажите нам обстоятельства гибели гражданина Леона Тоома.
Я засмеялся:
— Это единственное в моей биографии, за что вы нашли возможность ухватиться? Плохо работаете, господин Тихонов.
— Расскажите обстоятельства.
— Извинитесь, тогда будем разговаривать.
— Стану я перед всяким антисоветчиком извиняться.
— Как угодно.
Он полистал свои бумаги, потом сказал:
— Ладно, все, можете идти отсюда.
— Я к вам не приходил — и я от вас не уйду.
— Как это?
— Отвезите меня туда, откуда привезли.
Он взбесился.
— А не хотите, чтобы вас отсюда в психушку увезли?
— Это ваше дело. Вы заварили кашу, вы и расхлебывайте.
Тихонов куда‑то убежал. Потом вернулся:
— Хорошо. Мы вас отвезем.
Я встал, спустился на улицу, сел в машину, меня отвезли домой. После этого допросов больше не было. Я закончил еще один номер «Тарбута» и решил, что можно собираться в Израиль.
