РАЗВОД

Развод

Исаак Башевис-Зингер. Перевод Анатолия Фридмана 2 февраля 2020

Странные разводы совершались в нашем доме, но я расскажу о самом странном. Однажды парадная дверь отворилась, чтобы впустить владельца галантерейной лавки по соседству. Ему было под сорок, и борода его казалась черной до синевы. В глазах не было хитрости или лукавства, они будто глядели в пространство. Потом я встречал такие темные глаза у итальянцев и испанцев. Одетый как хасид, он был исключительно опрятен. Все на нем сверкало — шерстяной сюртук, шляпа, мягкий воротник, черный шелковый галстук. Звали его Мордхе-Меир.

— Добрый день, ребе.

— Добрый день, реб Мордхе-Меир. Милости просим. Садитесь, пожалуйста. Что я могу сделать для вас?

Сперва Мордхе-Меир пробормотал что-то невнятное.

— Я хочу развестись.

— Вот как?

— Ребе, у меня есть на это серьезная причина.

— В таком случае, что же не в порядке?

— Ребе, я очень болен, — сказал он тихо. — Доктора отказались от меня. У нас нет детей. Нельзя, чтобы, когда я умру, моя жена подпала под законы халицы . Мой единственный брат живет в Америке. Так что лучше развестись сейчас.

— Чем вы больны? 

Мордхе-Меир шепнул что-то, отец побледнел.

— Доктора иногда ошибаются, — сказал он через секунду. — Решает Провидение.

— Я не коэн . Если выживу, могу жениться снова.

— Понимаю. Но зачем спешить?

— А чего ждать?

— Почему бы не подождать? Можно проконсультироваться с другими специалистами. В Вене есть чудесные доктора.

— Я знаю. Я уже был у них. 

Отец внезапно заметил меня. 

— Вон!

Я пошел в другую комнату, взволнованный и напуганный словами, услышанными от человека, который продавал нам пуговицы, нитки и прочее. Я понимал, в чем проблема: жену еврея, умершего бездетным, нужно освободить от принудительного брака по законам халицы. Мордхе-Меир хотел развестись и прожить последние месяцы в одиночестве, чтобы избавить жену от брака с деверем. Но как он мог так спокойно говорить о подобных вещах? На мои глаза навернулись слезы, я боялся этого человека, он казался мне ходячим мертвецом.

Вскоре Мордхе-Меир ушел. Отец отвел маму в сторону и рассказал ей о происшедшем. Слыша их шепот и вздохи, я ушел на улицу, прошел мимо лавки Мордхе-Меира. Я думал о его жене. Печалится ли она? Вовсе нет. Она стояла за прилавком, отмеривала мешковину, улыбалась и разговаривала с покупателем. Темноволосая, как и ее муж, округлая, с пухлыми щеками и высокой грудью, она была по обыкновению обходительна и солидна, как и надлежит владелице лавки. На ее лице не было и следа заботы. Она очень внимательно сосчитала полученные монеты и положила в ящик.

— Но это невозможно! — сказал я себе. — В конце концов, он ее муж. Она не может не знать, что он должен умереть.

Было очень странно: я, посторонний, переживаю, а она, его жена, видимо, спокойна. Впоследствии я часто испытывал подобное: не спал ночами из-за людей, которых почти не знал, хотя их ближайшие родственники оставались равнодушными. Я впервые тогда понял, что есть люди столь крепкие, что их не всколыхнет никакое несчастье. Они движутся к могиле, думая только о еде и мелочах жизни. Даже когда приходится смотреть смерти в глаза, они заняты суетой.

Но вернемся к Мордхе-Меиру. С той поры меня все больше интересовали он и его жена. Я старался при первой возможности проходить возле его лавки. Он продолжал, в точности как его жена, болтать с покупателями, раскладывать товары, продавать их, подсчитывать дневную выручку, работать над счетами. Но, занимаясь делами, он иногда смотрел в пространство, словно мог видеть сквозь дома, сквозь крыши, поверх облаков. Проходили недели, лицо его становилось все бледнее, потом позеленело, словно он долго постился. От этой бледности борода казалась еще чернее.

И однажды в нашем доме совершился развод. Писец написал гусиным пером условия. Два свидетеля подписались. Мордхе-Меир стоял перед писцом, жена его сидела на скамейке. Одинокая слеза покатилась по ее щеке. Лицо ее выражало покорность простой женщины тому, что недоступно ее пониманию. Она умела продавать нитки, пуговицы, булавки, знала, как управлять служанкой и убирать дом, но как вести себя с мужем, который вот-вот умрет, ей было непонятно. Я видел, что ее мысли блуждают; иногда казалось, что она считает кисточки своей шали. Затем она внезапно повернулась и сняла обручальное кольцо. Отец листал священную книгу. Он склонил голову и прикрыл глаза рукой. Он ни на секунду не усомнился, что то, что происходит, ниспослано Провидением, но почему Провидение не дает Мордхе-Меиру прожить полную жизнь? В конце концов, он — порядочный человек. Но кто осмелится оспаривать пути Всевышнего?

Под конец жена Мордхе-Меира протянула руки и взяла документ о разводе. Лишь тогда она зарыдала. Отец сказал то, что всегда говорил в таких случаях: разведенная жена может выйти замуж вторично лишь через девяносто дней. Это вызвало новые слезы.

Какие следующие шаги были сделаны Мордхе-Меиром и его женой, я не знаю. Закон запрещал им спать под одной крышей. Я забыл про них, вернее, заставил себя забыть.

Однажды я увидел процессию. Это были похороны Мордхе-Меира. Вдова его шла, воздев руки, плача и стеная. За ней шли мужчины, болтая на ходу. Их поведение говорило: Мордхе-Меир — это Мордхе-Меир, а мы — это мы. Он умер, а мы живы. Его зароют, а мы должны платить налоги и за образование детей. Нет у нас больше ничего общего с ним.

Может быть, шесть или семь месяцев спустя я вошел в лавку Мордхе-Меира купить нитки и нашел там незнакомца. Как он отличался от Мордхе-Меира! Мордхе-Меир был строен и изящен, а этот человек был грубым, большеголовым, плосконосым, с окладистой густой бородой. Голос его громыхал. Расстегнутый ворот рубахи был в пятнах. Это, как выяснилось, был второй муж. Он получил все: жену Мордхе-Меира, его дом, его лавку. Он открыл ящик, небрежно вынул оттуда горсть монет, порылся в бумагах и гроссбухах, перекинулся словами с женой, словно прожил с ней годы. Казалось, что Мордхе-Меира никогда не было.

Со временем жена Мордхе-Меира родила ребенка, такого же неотесанного и крепкого, как его отец. Она играла с ребенком, убаюкивала его: «А-куку, а-куку»…

Это еще не конец. Во время Первой мировой войны в Варшаве свирепствовал тиф. На Крохмальной улице умерло больше людей, чем в других районах города. Среди них была вдова Мордхе-Меира. Соседка жаловалась моей матери:

— Такая молодая! Мать маленьких детей, красивая как роза. Горе нам!

У мамы парик съехал набок. Она кивала, слушая о новом эпизоде катастрофы, к которой никогда не привыкаешь. Еще одно доказательство того, что жизнь — это сон, и возмущаться Творцом бесполезно. Может быть, лучше совсем не родиться… Но что поделаешь, если родился? Спустя несколько месяцев в лавке Мордехай-Меира увидели другую женщину.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 43)