УВЕРЕННАЯ БЕЗНАДЕЖНОСТЬ

ЭФРАИМ БАУХ

ИЗ ЦИКЛА «БЕЗДНА»

Уверенная безнадежность

Бездомна бездна и черна,

Бездомна жизнь веретена

В безумном ткачестве рядна –

В нем жизнь со смертью сплетена.

В дни моего возникновения в материнском чреве, в 1933 году, Гитлер пришел к власти. Томас Манн писал роман "Иосиф и его братья" параллельно с моим приближением к живому началу на клеточном уровне, опять же, в течение 1933 года, и завершил его в 1943, до моего девятилетия, прихватив годы Большого террора, Вторую мировую войну и гибель отца в Сталинграде.

 Мы дышали гибельной атмосферой, длящейся со времен революции, когда развязаны были узы нормального человеческого существования. Убийство себе подобного в то смутное время искажает человеческую сущность, отражающуюся в звериных обликах героев – бесов с мертвыми душами и бесовскими харями – всю эту вырвавшуюся на свободу нечисть. Это укоротило жизнь Блока. Одинокий демон Лермонтова превратился у Блока в стадо демонов. Романтические черты лермонтовского Демона обернулись хамскими харями демонов Блока в поэме "Двенадцать". И Христос в "венчике из роз" – глумливое прикрытие и позорное оправдание преступления, породившего мир, куда меня швырнули без моего ведома и согласия.

Сама эта новая реальность заставила Михаила Булгакова поставить в центр будущей России Воланда – Дьявола в человеческом облике.

В 1972 году, учась на Высших литературных курсах – ВЛК, пишу стихи, вдыхая гарь, несущуюся от пожаров. В Подмосковье: горит торф, скрытно, подземно. Деревья стоят в дыму и внезапно то вспыхивают целиком, то надламываются на глазах, наводя на мысль о массовых расстрелах, которые вершились недалеко отсюда. Пик падежа людей и деревьев. По наитию колченогого «корифея», его тогда еще любимец Николай Иванович Ежов, недоброй  памяти, вел беспощадную борьбу с «врагами народа», для начала с «церковниками». Расстрельные списки подписывали комиссар госбезопасности первого ранга С.Ф. Реденс, комиссар первого ранга П.М.Заковский, старший майор госбезопасности майор В.Е.Цесарский. Исполнением руководил «комендант» начхозоттдела (таково было звание палача) И.Д.Берг, кому должна быть дана пальма первенства в создании «душегубок», а вовсе не эсэсовцам. Берг-изверг!                                                                     Начиная с августа 1937 года расстрелы достигли невиданных в мировой истории размеров. Под пули подставляли затылки бывшие царские министры вместе с нищими, уличными торговцами, гадалками, картежниками. В январе 1938 (мне 4 года) началась тайная расправа над «неполноценными» – под расстрел пошли 1160 калек, инвалидов. В расстрельных списках фигурируют 60 национальностей. У всего «народа» с уст не сходили слова к этому времени уже покойного Ильича, который по фамилии Ульянов, ушел в вечность под псевдонимом Ленин, ласково называл свой «народ» - «массой полезных идиотов».     А я тайком писал стихи, не предназначенные к обсуждению на наших творческих семинарах в рамках ВЛК:

В Москву! О, клич публично благостный

В провинциальной мгле застольной…

Отяжелевший тягой тягостной,

Живу я в ней – первопрестольной -

Оторопело, обывательски,

Как в тягомотине паскудной –

На высших курсах, на писательских,

Жую свой хлеб полынно скудный.

Глуха, невнятна, не означена,

Подобна белене-отраве,

Из всех расщелин азиатчина

Прёт сорняком и дикотравьем.

В надеждах суетных, старательских,

Как бы гнильцы везде не чуя,

В глухих редакциях, издательствах

Перед жульем икру мечу я.

Охваченный духовным голодом,

Кружусь я белою вороной,

И каюсь обнаружить Воланда

В слепых подворьях Малой Бронной.

Мне пятки жжет дорога дальняя

На Ближний. Как с похмелья маюсь,

Судьбу мечу, как кость игральную,

И не живу, а – удаляюсь.

Старушится Москва-сударыня,

Но держит впрок, не отпуская,

Вполглаза дремлет, вся в испарине,

По-старчески слюну пуская.

А дни бегут бесполо-полыми

И мне надежный страх пророчат.

И так – из полыньи да в полымя –

Я прожигаю дни и ночи,

Где в сброде колченогих столиков

Отравленное льется зелье

И плещут плеши алкоголиков,

И тризну празднует безделье.

Горит ли торф? Судьбой палимые,

Горим ли мы на свете белом?

Из всех щелей покоя мнимого

Вовсю, взахлеб несет горелым.

Не потому ль мне в страхе кажется

В кишенье – стольном и помпезном –

Россия вся зависла тяжестью

За миг перед паденьем в бездну.

В последний раз я побывал в Москве в 2009 году в связи презентацией моих книг на Московской международной книжной ярмарке, в рамках павильона Израил – на иврите и русском.

Второй раз в жизни посетил кладбище Донского монастыря. Главной моей целью было осмотреть хотя бы со стороны крематорий на монастырском кладбище, рядом с церковью Серафима Саровского. Особенно потрясали мощные печи немецкой фабрики, которая такими же печами снабжала нацистские лагеря смерти Аушвиц и Бухенвальд. Сама мысль о сиамских близнецах не-разлей-вода – гитлеровских и сталинских «фабриках смерти» могла свести с ума. Постоял у «братской могилы №1», в которой обрели братство палачи и жертвы. Прах всесоюзного палача Ежова смешался с прахом Исаака Бабеля, которого расстреляли 27 января 1941 года и в тот же день кремировали. Через 50 лет, занимавшийся этой темой Шенталинский установил, что тела расстрелянных увозили по-воровски ночами из тюрем в крематорий Донского монастыря. Прах сбрасывали в общую яму, чуть правее крематория. В этой яме смешались останки жертв и палачей. Когда могила заполнялась доверху, а происходило это достаточно быстро, ее сравнивали с землей. На месте красовалась в высшей степени циничная табличка - «Общая могила №1. Захоронение невостребованных прахов».

Все это время зиждется на прахе унавоженных миллионов.

Отвернитесь: «Зеркало русской революции» сильно искажает. Большевики, по своей палаческой сущности, сняли с «граждан Нового мира» (Пришедшего Хама) тяжкое бремя «Свободы выбора» и, к животной радости этих «граждан», освободили их от понятия «совести» и «милосердия». Осталась одна неутоленная злоба на весь мир. Это и называется - «мы наш, мы новый мир построим».

Построили – гигантский нескончаемый лагерь – Государственное Управление лагерей – ГУЛаг. Рост смертности в нем беспокоил лагерное начальство. Умирали ежедневно ТЫСЯЧИ. А план необходимо выполнять, хоть кровь из носу, которая, по слабости и недоеданию обильно текла у доходяг зэков, признаком приближающейся смерти.

Приговоренные к расстрелу узнавали об этом лишь на полигоне. До момента расстрела – провал, черная дыра. Смиренье, как форма смерти. Всходило солнце. И начиналась работа. Местные жители копали рвы шириной в 4-5 метров, глубиной в 4 метра. В период с августа 1937 по октябрь 1938 было расстреляно два  миллиона семьсот шестьдесят одна тысяча человек. Трупы укладывали плотно в 13 рвов, каждый длиной в 900 метров. По приговорам НКВД расстреливали всех кулаков, уголовников и лругих антисоветских элементов, в том числе – 935 священников. Но больше всего – рабочих, служащих, крестьян. Возраст расстреливаемых колебался от 15-26 лет до восьмидесятилетних стариков. Расстреливали целыми семьями, деревнями. По национальному признаку. В Москве, до революции, была китайская община (Китай-город). Мужчин почти полностью расстреляли.

Команды расстрельщиков – каждая по несколько псов в человеческом облике – по-иному их назвать невозможно.  Жертв выводили из бараков малыми группами и ставили на край заранее выкопанного экскаватором рва. Палач видел каждого человека. Выводили по одному. Затем расстрельная команда получала ведро спирта. К вечеру палачей довозили до общежития НКВД в полубессознательном состоянии. Давали пару дней на отдых, и все начиналось снова.

Были расстреляны 400 прибалтийских офицеров. Сосланы сотни тысяч граждан Литвы, Латвии, Эстонии.

Это был воистину конвейер смерти. Первыми умирали молодые, до тридцати лет, смиренно ожидая смерти, как избавления. По сути, происходило массовое уничтожение людей. Умирали простые, соль земли Русской. До 1930 и после, в течение двух десятилетий погиб не только цвет русской интеллигенции, но и масса просто безвинных людей. Это был конвоируемый конвейер смерти

Я себе не мог даже представить, что где-то существует такое райское место, где скрип входной двери, топот ног по ступеням не вызывает страх, пустоту в животе и мысль: «Идут за мной». Это просто представлялось какой-то сказкой. И еще долго, в Израиле, я вздрагивал при таких звуках. Вспоминал «детский стишок» Даниила Хармса:

Вечер тихий наступает.

Лампа кругая горит.

За стеной никто не лает

И никто не говорит.

От каждого визга открывающихся замков, сознания, чточеловека уводят на смерть, сердца словно проваливались, как при провале самолета в воздушную яму.

Истинный привет из тридцать седьмого.

Из раннего Окуджавы (по памяти):

Во дворе подъезд известный

Под названьем «Черный ход».

В том подъезде, как в поместье,

Проживает черный кот.

Ничего тот кот не просит.

Черный глаз его горит.

Каждый сам ему выносит

И спасибо говорит.

От того-то, знать, не весел

Дом, в котором мы живем.

Надо б лампочку повесить.

Денег всё не соберем.

Отсутствие логики – составная часть террора. По свидетельству знавших Сталина: « У него мстительность восточного тирана сочетается с железной целеустремленностью старого большевика».

Лагеря были повсюду. Поистине, «государство в государстве, со своей жизнью и законами. Тут были кадеты, меньшевики, анархисты, бывшие внутрипартийные оппозиционеры 20-х годов,

новые группы оппозиции – вся история и география СССР.        Связь зэков с внешним миром – сны. Их не может прервать никакая тюремная изоляция. Поэтому заключенные с большой охотой рассказывают свои сны.

Старинный Соловецкий монастырь был превращен в тюрьму, где содержали приговоренных к расстрелу – семь-восемь человек в келье и одного «стукача». Там сидел знаменитый длитературовед Юлий Эйхенвальд, выходец из еврейской семьи, принявший православие. Он был значительно левее кадетов. А Плеханов говорил: в случае победы, революция в России окажется бесполезной

Уничтожение в массе самих энкаведистов, осуществлявших террор, был своего рода «обрядом искупительной жертвы».