Поезд на Варшаву стоял на станции в Бресте десять минут. Кроме меня на платформе никого не было.
— Давайте быстрее, никто тебя ждать не будет, — сказал пограничник. Он постучал в дверь вагона милицейской рацией.
— «Маю рацыю», — сказал я беззвучно сам–себе.
— Эй, принимай жидов! – крикнул пограничник.
— Зачем оскорблять, — возмутился я.
— Я не оскорбляю, сказал пограничник. Другого слова у них нет. Это у нас вы все ивреи, ивреи. А у них жиды. Привыкай.
— Открылась дверь вагона и в проеме появился проводник в униформе.
— Похож на хабзайца, — отметил я про себя.
— До куда жИды едут? — спросил он.
— Жиды едут в Америку, — начиная злиться, ответил я.
— Сидай до Варшавы довезу, — сказал он улыбнувшись и протянул руку, помогая взобраться по высоким ступенькам. Я заметил, что он уже под шафе.
— Хочешь выпить со мной? — спросил он, когда поезд тронулся.
— Что ты пьешь?
— Грузинский трехзвездочный. Настоящий.
— Выпью, — сказал я.
Он налил из канистры по половине стакана.
— За что пьем? — спросил я.
— За твою волнасть, — сказал проводник преувеличенно торжественно.
— Мы выпили.
— А за твою? — спросил я.
— А мне и так добже.
— Тогда давай за это выпьем.
Выпили еще раз и закусили мандаринами.
— Откуда богатство? — спросил я, указывая на десятилитровую канистру с коньяком.
— Спекулянтов подвОзил, — ответил проводник.
Он говорил по–русски достаточно хорошо.
— Ты поляк? — спросил я.
— Поляк
— Яще Польска не згинела? – почему–то спросил я.
— Еще не, но быть може сгине, — усмехнулся он.
— Чего так? – спросил я.
— Хочешь спробовать польского чоколяда? – сказал он и пододвинул мне треугольный брусок, завернутый в серебрянную фольгу.
Я развернул и откусил.
— Фу, бля, дрянь какая.
— Не стесняйся, — сказал он, — выплюнь на паперу. У нас все такое, как тот чоколяд.
— У тебя хороший русский, — заметил я, желая сказать ему что–нибудь приятное.
— А какой он можа быть. Я из Гродно. Когда мне было четырнадцать, родители уехали в Польщу. Я еще успел в пионерах побывать и в этих... Забыл, как они называются.
— А чего уехали? – спросил я.
— А ты чего едешь, — ответил он с неожиданной агрессией.
Я промолчал.
— Вот, — сказал он, — в Москву еду завже трезвый, а назад завже пьяный. Кто мне скажет, для чего.
Он нашел меня глазами в пространстве и сказал:
— Давай еще выпьем.
— За что спросил я?
— У тебе сегодня уродзины. Нет, я тебя не осУждаю. Ты все добра робишь. Только я хочу, чтобы ты разумел. Ты сейчас родишся знова. Помнишь, как то было в перший раз.
— Нет не помню, давно все было.
— Я припомню тебе. Тебя слепило святло и пугали громкие непонятные звуки, и остры таки запахи дразнили тЕбья. Воздух запаливал груди. Миллионы малЕньких, малЕньких микробов затаковали тебя. Тебе было ужасно. Ты кричал и плакал. Кто–то взял и прирезал пуповну.
Он встал, пошатываясь ушел в коридор и через минуту вернулся с большими никелированными ножницами в руках.
— Вот, везу под заказ. В Москве купил. Наши говноеды нават ножницы добрые сделать не можут. Зараз буду родить тебе. Он упер ножницы мне в живот. Я перехватил его руку и отнял ножницы. Он отдал почти не сопротивляясь.
— Ладно, — сказал я, — ты лучше расскажи, как ты там в Польше живешь?
— Добра живу.
— Где ты живешь?
— Я живу в Польще в этом самоходе.
— А дом, семья?
— Жена в Нюйорку осталась.
— А дети?
— Детей, дзякуй богу, нема.
— Ты был в Нью–Йорке?
— Пять лят там был.
— Чем занимался?
— По першему на стройке працовал, потым, как лайсенс получил у жидов на деливери. Но жиды мало платят, и я на жевтое такси ушел. Как это по–русскому — баранку крутил. Пять лят жил, десять лят житья отдал. Один за два. Как в тюрьме. Только кто мою вину скажет. Моя вина была, что я вольности захотел.
— Да ладно тебе, свобода это осознанная необходимость, — сказал я.
— Да, — ответил он с вызовом, — а я не разумел. Нахуй оно мне это вшистко было нужно.
— Что?
— Все. Вот поведь мне, можешь сам решать свое житте.
— Я всегда сам решаю.
— Пшепрошем пана за мое поведенне.
Он сделал паузу, поднял палец в верх и сказал:
— Не пиз*и! Там, — он указал пальцем против движения поезда, — ты ничЕго не решал, потому, как тебе не давали вариянта. Ты просто не знаешь, какая это хорошая свободная жизнь, когда нет вариянта и не надо решать. А там, — он указал пальцем по ходу движение поезда, — ты будешь все сам. Наприклад, ты пиво любишь?
— Люблю, — сказал я.
— Вот заходишь ты в Бруклине в наигорший гроссер, хочешь взять коробку пива, а в ледовице за двадцати сортов.
— Так это же хорошо.
— Зачем человеку нужно столько пива! – вдруг воскликнул он в отчаянии. — Двадцать сортов, как в этом разобраться. Сколько нужно часу, чтобы иметь правильное выбиранне. А у меня нет столько часу. Я уже сорок лет стар и день идет за два, я каждую минуту чую, как старею еще.
— Я вот тоже в Нью–Йорк.
— Давай, давай. Там тебя ждут. Будешь за черных х*ярить.
— Почему за черных?
— А они работать не будут. Кто–то повинен работать. Такие глупцЫ как я и ты. Едут и робят за себя и за того чернжопого парня, за всю его черножопую семью.
— Хорошо зарабатывал?
— У них сколько заработаешь, столько отдашь. Ты как той пес, что за зайцем бегает. Бежишь, думаешь, вот сейчас догоню. Никто ж не подскажет, что зайца догнать неможно.
— Почему?
— Бо заяц тот есть железо.
— А другую работу искать не пробовал?
— А кто мне даст ту другую працу. Я не черный, я не пидор, я не кобета, не инвалид...
— А как там климат? — спросил я, желая переключить тему на что–нибудь нейтральное.
— Холера их климат. Там солнце жевтое.
— Как это?
— Ну, вот смотри праз окно. Какого колору солнце?
И, не дожидаясь моего ответа, сказал:
— Белое. А там солнце жевтое.
— Это еще СССР? — спросил я у проводника, указывая на бегущий мимо однообразный подлесок.
— Нет, — сказал он. — То есть Польща.
— Откуда ты знаешь? – спросил я.
— Чую родину, — ответил проводник.
Из сборника "Рабинович, как тебе не стыдно!"
— Давайте быстрее, никто тебя ждать не будет, — сказал пограничник. Он постучал в дверь вагона милицейской рацией.
— «Маю рацыю», — сказал я беззвучно сам–себе.
— Эй, принимай жидов! – крикнул пограничник.
— Зачем оскорблять, — возмутился я.
— Я не оскорбляю, сказал пограничник. Другого слова у них нет. Это у нас вы все ивреи, ивреи. А у них жиды. Привыкай.
— Открылась дверь вагона и в проеме появился проводник в униформе.
— Похож на хабзайца, — отметил я про себя.
— До куда жИды едут? — спросил он.
— Жиды едут в Америку, — начиная злиться, ответил я.
— Сидай до Варшавы довезу, — сказал он улыбнувшись и протянул руку, помогая взобраться по высоким ступенькам. Я заметил, что он уже под шафе.
— Хочешь выпить со мной? — спросил он, когда поезд тронулся.
— Что ты пьешь?
— Грузинский трехзвездочный. Настоящий.
— Выпью, — сказал я.
Он налил из канистры по половине стакана.
— За что пьем? — спросил я.
— За твою волнасть, — сказал проводник преувеличенно торжественно.
— Мы выпили.
— А за твою? — спросил я.
— А мне и так добже.
— Тогда давай за это выпьем.
Выпили еще раз и закусили мандаринами.
— Откуда богатство? — спросил я, указывая на десятилитровую канистру с коньяком.
— Спекулянтов подвОзил, — ответил проводник.
Он говорил по–русски достаточно хорошо.
— Ты поляк? — спросил я.
— Поляк
— Яще Польска не згинела? – почему–то спросил я.
— Еще не, но быть може сгине, — усмехнулся он.
— Чего так? – спросил я.
— Хочешь спробовать польского чоколяда? – сказал он и пододвинул мне треугольный брусок, завернутый в серебрянную фольгу.
Я развернул и откусил.
— Фу, бля, дрянь какая.
— Не стесняйся, — сказал он, — выплюнь на паперу. У нас все такое, как тот чоколяд.
— У тебя хороший русский, — заметил я, желая сказать ему что–нибудь приятное.
— А какой он можа быть. Я из Гродно. Когда мне было четырнадцать, родители уехали в Польщу. Я еще успел в пионерах побывать и в этих... Забыл, как они называются.
— А чего уехали? – спросил я.
— А ты чего едешь, — ответил он с неожиданной агрессией.
Я промолчал.
— Вот, — сказал он, — в Москву еду завже трезвый, а назад завже пьяный. Кто мне скажет, для чего.
Он нашел меня глазами в пространстве и сказал:
— Давай еще выпьем.
— За что спросил я?
— У тебе сегодня уродзины. Нет, я тебя не осУждаю. Ты все добра робишь. Только я хочу, чтобы ты разумел. Ты сейчас родишся знова. Помнишь, как то было в перший раз.
— Нет не помню, давно все было.
— Я припомню тебе. Тебя слепило святло и пугали громкие непонятные звуки, и остры таки запахи дразнили тЕбья. Воздух запаливал груди. Миллионы малЕньких, малЕньких микробов затаковали тебя. Тебе было ужасно. Ты кричал и плакал. Кто–то взял и прирезал пуповну.
Он встал, пошатываясь ушел в коридор и через минуту вернулся с большими никелированными ножницами в руках.
— Вот, везу под заказ. В Москве купил. Наши говноеды нават ножницы добрые сделать не можут. Зараз буду родить тебе. Он упер ножницы мне в живот. Я перехватил его руку и отнял ножницы. Он отдал почти не сопротивляясь.
— Ладно, — сказал я, — ты лучше расскажи, как ты там в Польше живешь?
— Добра живу.
— Где ты живешь?
— Я живу в Польще в этом самоходе.
— А дом, семья?
— Жена в Нюйорку осталась.
— А дети?
— Детей, дзякуй богу, нема.
— Ты был в Нью–Йорке?
— Пять лят там был.
— Чем занимался?
— По першему на стройке працовал, потым, как лайсенс получил у жидов на деливери. Но жиды мало платят, и я на жевтое такси ушел. Как это по–русскому — баранку крутил. Пять лят жил, десять лят житья отдал. Один за два. Как в тюрьме. Только кто мою вину скажет. Моя вина была, что я вольности захотел.
— Да ладно тебе, свобода это осознанная необходимость, — сказал я.
— Да, — ответил он с вызовом, — а я не разумел. Нахуй оно мне это вшистко было нужно.
— Что?
— Все. Вот поведь мне, можешь сам решать свое житте.
— Я всегда сам решаю.
— Пшепрошем пана за мое поведенне.
Он сделал паузу, поднял палец в верх и сказал:
— Не пиз*и! Там, — он указал пальцем против движения поезда, — ты ничЕго не решал, потому, как тебе не давали вариянта. Ты просто не знаешь, какая это хорошая свободная жизнь, когда нет вариянта и не надо решать. А там, — он указал пальцем по ходу движение поезда, — ты будешь все сам. Наприклад, ты пиво любишь?
— Люблю, — сказал я.
— Вот заходишь ты в Бруклине в наигорший гроссер, хочешь взять коробку пива, а в ледовице за двадцати сортов.
— Так это же хорошо.
— Зачем человеку нужно столько пива! – вдруг воскликнул он в отчаянии. — Двадцать сортов, как в этом разобраться. Сколько нужно часу, чтобы иметь правильное выбиранне. А у меня нет столько часу. Я уже сорок лет стар и день идет за два, я каждую минуту чую, как старею еще.
— Я вот тоже в Нью–Йорк.
— Давай, давай. Там тебя ждут. Будешь за черных х*ярить.
— Почему за черных?
— А они работать не будут. Кто–то повинен работать. Такие глупцЫ как я и ты. Едут и робят за себя и за того чернжопого парня, за всю его черножопую семью.
— Хорошо зарабатывал?
— У них сколько заработаешь, столько отдашь. Ты как той пес, что за зайцем бегает. Бежишь, думаешь, вот сейчас догоню. Никто ж не подскажет, что зайца догнать неможно.
— Почему?
— Бо заяц тот есть железо.
— А другую работу искать не пробовал?
— А кто мне даст ту другую працу. Я не черный, я не пидор, я не кобета, не инвалид...
— А как там климат? — спросил я, желая переключить тему на что–нибудь нейтральное.
— Холера их климат. Там солнце жевтое.
— Как это?
— Ну, вот смотри праз окно. Какого колору солнце?
И, не дожидаясь моего ответа, сказал:
— Белое. А там солнце жевтое.
— Это еще СССР? — спросил я у проводника, указывая на бегущий мимо однообразный подлесок.
— Нет, — сказал он. — То есть Польща.
— Откуда ты знаешь? – спросил я.
— Чую родину, — ответил проводник.
Из сборника "Рабинович, как тебе не стыдно!"
Комментариев нет:
Отправить комментарий