Два лица Льва Шейнина

0
Лев Шейнин. Фото из семейного архива
Что скрывалось за "Записками следователя"
Валентин ДОМИЛЬ

Выдающийся пианист и крупный шахматный мастер; гроссмейстер первого ряда Марк Тайманов считал, что откажись он либо от шахмат, либо от музыки, то добился бы большего. Не в музыке, так шахматах. Но не сделал этого. Причем, вполне осознано. Отказ обеднил бы его.
Известный писатель и высокопоставленный юрист Лев Шейнин даже не помышлял об отказе.
Система сделала его юристом. Система вела его по этой многотрудной; и, как оказалось, чрезвычайно опасной стезе, система возвысила его. Она же, со временем, выбросила за ненадобностью. Какой уж тут осознанный выбор.
Литература служила Льву Шейнину во время работы в следственных органах своего рода "отдохновением" от трудных и далеко не праведных дел.
Она же помогла ему остаться на плаву, когда пришлось оставить юриспруденцию и заняться добыванием хлеба насущного.
* * *
Лев Романович Шейнин, начальник следственного отдела Прокуратуры СССР, госсоветник юстиции 2 класса, член Особого совещания и известный писатель, один из основоположников детективного жанра в советской литературе, родился 25 марта 1906 года в деревне Брусановка Велижского района Витебской губернии.
В 1908 году семья Шейнина переехала в город Торопец, что на Псковщине. Здесь Шейнин получил начальное образование. Там же, тринадцати лет от роду, вступил в комсомол. В Торопце же у Льва появились литературные амбиции. Следуя им, в 1921 году Шейнин поступил в Высший литературно-художественный институт им. В.Брюсова.
* * *
Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая судьба Шейнина, если бы в феврале 1923 года его не вызвали в райком комсомола.
Вот как Шейнин в прославившей его книге "Записки следователя" описывает судьбоносную беседу с секретарем Краснопресненского райкома Москвы, неким Александром Грампом:
"-… Есть решение Московского комитета комсомола, — сказал Грамп, — о мобилизации группы старых комсомольцев на советскую работу…- зверски нужны надежные фининспекторы и следователи…"
Заявление обескураженного Шейнина, дескать, и сном и духом ведал; и, вообще, у него другие, можно сказать, творческие планы, секретарь райкома проигнорировал. В том смысле, что партийные решения требуют незамедлительно исполнения и обсуждению не подлежат.
"- Какое дело революции до твоих чаяний единоличника? — продолжал Грамп, — если ты решил посвятить себя литературе, так именно поэтому тебе надо как можно скорее стать фининспектором, а еще лучше следователем!.. Сюжеты, характеры, человеческие драмы — вот где литература, чудак… Куда выписывать путевку — в губфинотдел или в губсуд?"
Шейнин остановился на втором варианте. И стал следователем Московского губернского суда.
* * *
Из имеющихся в интернете источников следует, что в 1924 году Лев Шейнин окончил МГУ.
Едва ли это был юридический факультет университета. Слишком маленький срок обучения. Скорее всего, речь идёт о курсах.
Многочисленным выдвиженцам, которым предстояло прийти на смену старорежимным и, в силу этого, политически отсталым специалистам, следовало дать самое элементарное представление о профессии. И их натаскивали на расплодившихся, как грибы, краткосрочных "быстроупаковских" курсах.
После окончания курсов Шейнина направили в Ленинградский областной суд. Там он смог проявить себя. И был переведен в Прокуратуру СССР.
Впечатляет карьерный рост Льва Шейнина.
Следователь Прокуратуры СССР. Следователь по особо важным делам. Начальник следственного отдела. И, наконец, то ли помощник, то ли заместитель главного прокурора страны Вышинского.
В 1934 году Шейнин вместе с Вышинским готовит обвинительное заключение по делу о покушении на Кирова.
В 1935 году, с ним же, участвует в процессе Каменева, Зиновьева и ещё 17 подсудимых.
Оформляет приговор. И ставит под ним, в числе прочих, свою подпись.
При всём прочем, тяга к творчеству не оставляет Льва Шейнина. В 1931 году из-под его пера выходит "Учебник по криминалистике". Притом, что автор не имел серьезного юридического образования, "Учебник" был принят, что называется, "на ура" молодыми криминалистами. От всех прочих, написанных ещё до революции руководств, попахивало контрреволюционным душком, а это было первое, основанное на советских реалиях политически выдержанное издание.
Приобретенный опыт, секретарь Краснопресненского райкома комсомола был прав, подталкивает Льва Шейнина к написанию характерных, завязанных на правонарушениях, рассказов.
В 1930 году выходит первая книга Льва Шейнина "Записки следователя". Книга эта, в дальнейшем неоднократно дополняемая и исправляемая, выдержала массу переизданий. И пользовалась неизменным спросом у изрядно отупевшей от трудовой героики и прочих малоаппетитных изысков соцреализма читательской публики.
* * *
В 1936 году Льва Шейнина, на высоте служебных успехов и читательской популярности, арестовали, осудили, и отправили в лагерь.
О причине ареста можно только догадываться. Притом, что сколько-нибудь точные сведения отсутствуют. Арестовали — и точка.
В одной из посвященных Льву Шейнину статей приводятся воспоминания солагерника Шейнина, некоего Реева:
"Осенью 1936 года я оказался с некоторыми друзьями в районе Берелеха (Река на севере-востоке Якутии, левый приток Индигирки — В.Д.), куда мы пробивали трассу, на Еврашкале (точнее, Еврашкалех — золотодобывающий прииск — В.Д.).
=И=… Появился среди нас писатель Шейнин или Ляля Шейнин, как мы его звали. Он быстро исчез, увезенный на переследствие в Москву, а потом освобожденный. Говорили, что у него огромный блат".
Как бы там ни было, в этом же году Шейнина этапировали в Москву. Дело было пересмотрено. Обвинения сняты. И Шейнин смог вернуться к исполнению прежних обязанностей.
* * *
В 1945 году Лев Шейнин во главе группы советских журналистов, писателей и кинематографистов был командирован в Германию, на Нюрнбергский трибунал.
Ещё ему было поручено быть одним из обвинителей.
В распоряжении Шейнина находились материалы об ограблении гитлеровцами музеев и вывозе в Германию многочисленных, имеющих огромную историческую и материальную ценность, произведений искусства.
Среди гитлеровских бонз особое рвение проявил, заместитель Гитлера, Герман Геринг. Ворованные картины, в огромном количестве стекались к нему. И Геринг, мнивший себя большим любителем живописи и её знатоком, тоже выдающимся, украшал награбленным стены своих многочисленных вилл.
Во время обличительного выступления Льва Шейнина, Геринг пытался изображать из себя оскорбленную невинность. Пожимал плечами и разводил руками. Манипулировал радионаушниками. Время от времени снимал их и бросал на стол. В конечном счете, как писал художник-карикатурист Борис Ефимов (он тоже присутствовал на процессе), позволил себе негодующую реплику:
— Не кажется ли господину обвинителю, что он пользуется фальшивыми фактами? Шейнин мгновенно отреагировал. И лихо отделал Геринга:
— А не кажется ли господину Герингу, что он больше не рейхсмаршал, которому дозволено перебивать кого угодно, а преступник, отвечающий за свои преступления?
* * *
В 1951 году Льва Шейнина арестовали повторно.
Борис Ефимов, хорошо знавший Шейнина и друживший с ним на протяжении многих лет, писал:
"Встретив как-то на улице Сергея Михалкова, я от него услышал:
— А знаешь, Боря, этого толстяка Шейнина посадили. Говорят, упал в обморок, когда за ним пришли. Там теперь, поди, похудеет.
Я остолбенел.
— Да ты что, Сережа? Шейнина посадили? Да он сам всех сажает.
— Ну и что? — философски заметил Михалков. — Сажал, сажал и досажался…"
Льва Шейнина арестовали на волне развязанной Сталиным беспрецедентной антисемитской кампании. Это однозначно.
Что же, до непосредственного повода… Здесь существует разнобой мнений.
Некоторые считают, что Шейнина оговорил его друг и соавтор, полковник госбезопасности в отставке, кинодраматург Михаил Маклярский.
Впрочем, есть и другая точка зрения.
На Маклярского то ли указал сам, то ли согласился это сделать, Шейнин. Следуя не столько ненавязчивым просьбам следователей, сколько зубодробительной альтернативе пресловутых просьб. И не только на Маклярского.
Ещё говорят, будто просматривая расстрельные списки, Сталин наткнулся на фамилию Шейнина и изрек:
— Шейнина не будем трогать. Он автор очень хороших рассказов!
Едва ли. Сталин, разумеется, слышал о помощнике Вышинского, но о писателе мог и не знать.
И то, что Лев Шейнин был автором "хороших рассказов", знай он о них, не повлияло бы на решение вождя народов. Судьба людей, имевших, куда более значительные заслуги и перед страной и лично перед товарищем Сталиным, мало трогала Иосифа Виссарионовича. Не могла смягчить его черствое сердце тирана.
Большего доверия заслуживает свидетельство Бориса Ефимова:
"Года через полтора, когда Шейнин вышел на свободу… мы с ним встретились в Серебряном бору и, естественно, разговорились. Конечно, он не стал посвящать меня в причины своего ареста, ограничившись чисто бытовыми подробностями…
Однако меня не переставали интересовать причины его ареста и однажды, оглянувшись по сторонам и понизив голос, Шейнин произнес одно-единственное слово:
— Михоэлс…
Смысл этого, более чем краткого ответа, — продолжает Борис Ефимов, — стал мне ясен только несколько лет спустя, когда после смерти Сталина люди стали более откровенны и, Шейнин поведал мне, что с ним произошло. Я узнал, что он был командирован в Минск в качестве "следователя по особо важным делам" в связи с загадочной гибелью выдающегося артиста Михоэлса. И для опытного Шейнина не представило никакого труда установить, что никакой автомобильной аварии, о которой официально было объявлено, не произошло, а имело место хорошо подготовленное циничное убийство, следы которого вели непосредственно в органы государственной безопасности и, в частности, к весьма высоким особам. Можно не сомневаться, что самая тщательная слежка велась и за следователем по особо важным делам, от которого, видимо, ожидали, что он подтвердит факт "автомобильной аварии" и чистую случайность гибели Михоэлса. Таким образом, следовательская зоркость, опыт и умение Шейнина оказали ему в данном случае плохую услугу. "Наверху" сочли необходимым немедленно "убрать" слишком дотошного следователя.
* * *
В 1953 году, после смерти Сталина и низвержения Берии, Льва Шейнина освободили.
На службу Шейнин не вернулся. И всецело посвятил себя литературной деятельности.
Из-под его пера выходили рассказы, повести, пьесы, многочисленные киносценарии.
Ещё он был литературным начальником. Как-никак, отставной генерал (государственный советник юстиции 2-го класса соответствует воинскому званию генерал-лейтенанта, — В.Д.), хоть и штатский.
В течение многих лет Лев Шейнин состоял членом Худсовета министерства культуры СССР, занимал пост главного редактора киностудии "Мосфильм", возглавлял отдел драматургии Союза писателей СССР.
* * *
Умер Лев Шейнин 11 мая 1967 года.
В могилу его свёл сердечный приступ. Первый, он же и последний.
Такое, к сожалению, бывает.
Небольшого роста, толстый, короткошеий, Шейнин конституционально был предрасположен к сердечно-сосудистым заболеваниям. Хотя многие годы подозревал у себя нечто другое.
И периодически умирал — умирал от страха.
У Шейнина была трудно поддающаяся лечению, не столько соматическая, сколько психическая болезнь — канцерофобия. Шейнин боялся заболеть раком. И время от времени находил у себя его зловещие признаки. Уверения врачей не помогали.
Попытки друзей и близких как-то повлиять и переубедить, вызывали раздражение.
Борис Ефимов вспоминал, что однажды Шейнин, чуть ли не силой, поволок его на прием к известному профессору.
— Уверяю вас, Боря, — настаивал он, — это необходимо. Надо время от времени проверяться. Сначала профессор посмотрит меня, а потом вас.
После того, как Борис Ефимов вышел из кабинета профессора, Шейнин насел на него:
— Боря! Скажите честно, что он говорил вам обо мне? Ничего от меня не скрывайте… Не сказал ли он, — плохи дела у нашего Льва Романовича?
* * *
В римской мифологии значился бог Янус.
Двуликий Янус.
В прямом, а не в переносном смысле этого слова.
Он изображался с двумя лицами. Одно лицо Януса было обращено в прошлое. Другое лицо — в будущее.
У Льва Шейнина тоже было два лица.
В обычной жизни, что называется, душа общества. Всегда в окружении друзей. Всегда на виду. Весельчак, балагур, великолепный рассказчик.
Ещё у Шейнина была склонность к разного рода розыгрышам и проделкам. Корректным, и не очень.
Борис Ефимов писал:
"В дороге я имел неосторожность рассказать, со слов писателя-юмориста Бориса Ласкина, байку о том, как Менакер (А.С.Менакер, эстрадный артист, отец Андрея Миронова, — В.Д.) понес своего кота на некоторую положенную котам операцию и, сидя в приемной ветеринарной лечебницы рядом с двумя симпатичными дамочками, принесшими своих собачек, общительно разглагольствовал о своей любви к животным, о том, что, несмотря на занятость, принес своего котика, у которого заболели ушки. Дамы слушали его с умилением. Тут из операционной вышел мрачный человек с измазанными йодом руками и громко возгласил:
— Кто здесь Менукер? На кастрацию.
Байка безумно понравилась Шейнину. Он долго хохотал, повторяя эту фразу. И так случилось, что в Кисловодске, выходя из нашего санатория имени Орджоникидзе, мы проходили мимо другого санатория, поменьше, где жили Миронова и Менакер. Шейнин неизменно кричал:
— Менукер! На кастрацию!
При мне Александр Семенович жалобно говорил:
— Лев Романыч! Я вас умоляю. Ей богу, неудобно… И потом, ничего этого не было. Борька Ласкин все выдумал. Ради Бога, прекратите!
— Да, да, Саша, — отвечал Шейнин. — Простите. Больше не буду.
Но на следующее утро все повторялось сначала. Снова зычно гремело:
— Менукер! На кастрацию!"
Что же до лица, обращенного в прошлое, то Лев Шейнин не мог, да и не хотел открывать его.
Не мог, потому что властям не понравилось бы, что крупный, хоть и бывший, государственный чин делится государственными же, не подлежащими огласке, секретами.
Не хотел, поскольку в этих секретах было нечто такое, от чего многие друзья Шейнина в одночасье отвернулись бы от него.
Артист Василий Ливанов, которому довелось общаться с Львом Шейниным, писал:
"Я когда-то был потрясен рассказом его, и сказал: "Лев Романович, напишите свою биографию, ведь у вас такая фантастическая память, феноменальная. Вы всех помните, всё помните, напишите, это будет бестселлер". Он на меня посмотрел — как будто в первый раз меня увидел — и сказал: "Васечка! Вы что, с ума сошли?!".
* * *
Генеральный прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский считался не только крупным практиком, но и не менее крупным теоретиком советского уголовного права.
Его книга "Теория судебных доказательств", получившая в 1947 году Сталинскую премию 1 степени, была альфой и омегой советского судопроизводства.
Квинтэссенцию этой книги можно свести к одной фразе: "Признание — царица доказательств".
Фраза эта, точнее, заключенный в ней определяющий и направляющий подтекст, позволял вести следствие в нужном направлении. Причём быстро и без особых интеллектуальных усилий. Физические не в счёт. Вне зависимости от того, шла ли речь о сугубо уголовных делах; или о политических процессах.
А, вот как добывались эти признания, какие варварские методы использовались при этом, не суть важно.
Разумеется, Лев Шейнин, работавший бок о бок с Вышинским, не мог не знать этого.
Но он то ли искренне, то ли принужденный обстоятельствами, шел в фарватере своего громогласного шефа.
И, когда тот с прокурорской трибуны, войдя в раж, в порыве гражданского негодования, обзывал раздавленных в подвалах Лубянки и давших признательные показания подсудимых "взбесившимися псами", "вонючей падалью", "жалкими подонками", Лев Шейнин, не покладая сил, трудился над обвинительным протоколом.
Мог ли Лев Шейнин противиться этому? Едва ли.
Был ли он согласен? Кто знает.
Уйдя из прокуратуры, Лев Шейнин, раз и навсегда, закрыл тему.
Повесил на дверь из прошлого большой замок.
* * *
Наличие двух лиц у Шейнина не было в те годы, чем-то исключительным, чем-то из ряда вон выходящим.
Те или иные проявления двуличия имели место быть у всех, или почти у всех граждан страны Советов.
Особенно у тех, кто был выделен системой и, соответственно, обласкан. Будь то крупный партийный работник, или простой совслужащий. Творческая интеллигенция. Учёные. Военные.
Все были всецело "за".
Все поддерживали, то, что предписывалось поддерживать.
И осуждали, соответственно.
Тех же "врагов народа".
И гневные филиппики Вышинского не только не вызывали каких-то, хоть и робких, протестных реакций. Они приветствовались и всенародно одобрялись.
Притом, что осознание неправедности того, что происходило "на просторах родины чудесной", тоже присутствовало.
Кто-то постигал это на личном опыте.
Кто-то в результате напряженных раздумий.
Но, как бы там ни было, эти крамольные мысли тщательно скрывались.
Ибо, любые, даже косвенные проявления несогласия, брались на заметку. Со всеми вытекающими, крайне опасными для несогласных, последствиями.
14.
Лев Шейнин повторил судьбу многих.
Сначала его возвысили, сделали крупным начальником, генералом от юриспруденции.
Потом, как водится, низвергли.
В отличие от огромного числа прочих, низвергнутых властью, от тех, кого расстреляли в подвалах Лубянки или превратили в лагерную пыль, Шейнину ещё повезло.
Несмотря на два ареста и пребывание, впрочем, кратковременное, на Колыме, он смог удержаться на поверхности.
Уйдя из прокуратуры, Шейнин продолжал писать свои пользующиеся неизменной популярностью рассказы, пьесы, киносценарии. Не выходя при этом за обязательные для советских писателей литературные рамки. Шейнин не касался недозволенных тем. Хотя многое знал и мог бы.
Власти предержащие такая позиция отставного юриста вполне устраивала. И его поощряли. Не обходили наградами. Определяли на какие-то, более или менее заметные, писательские должности.
Лев Шейнин был человеком своего времени. Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. И только в этом контексте о нём можно судить.
Не то, чтобы это оправдывает в полной мере.
Но многое объясняет и приближает к пониманию поступков этой, в общем-то, далеко не ординарной и неоднозначной личности.