ИНТЕРВЬЮ С АЛЕКСАНДРОМ ГОРДОНОМ

Интервью с Александром Гордоном автором трилогии «Безродные патриоты», «Коренные чужаки», «Урожденные иноземцы»

Борис Левенберг (Б. Л.) Мы так давно и хорошо знакомы, что я не могу надеть маску интервьюера, который нашел тебя из-за интереса к твоей публицистике и эссеистике. Я чувствую, что нахожусь в особом положении – я твой единственный соавтор вне твоей специальности, физики. Ты написал стихотворение на иврите, а я – мелодию, и так родилась песня «Мое сердце на Востоке» с названием стихотворения Иегуды Галеви. Прав ли я в том, что я единственный твой соавтор вне твоей профессии?

 Александр Гордон (А. Г.) У меня есть еще один соавтор, не имеющий отношения к физике. Это твоя коллега и соученица, моя жена Инна. В соавторстве с ней родились двое наших детей Ариэль и Дина. Инна была моим первым читателем и внесла много поправок в тексты очерков моих книг. Она верила в мои способности эссеиста и предоставила мне возможность заниматься такой далекой от моей профессии, трудоемкой деятельностью, взяв на себя ряд моих домашних обязанностей. Это был нетривиальный поступок, ибо я плохо писал сочинения в школе.      Сочинение в такт правилам, принятым в советских школах, было для меня делом сложным и мучительным. Каждый раз меня куда-то заносило – в воронку не того течения, в овраг в стороне от столбовой дороги, «в пыль да туман». Я не мог настроиться на правильную ноту в сочинениях на вольные и подневольные темы. Никто не учил меня писать. Напротив, меня учили так, чтобы отбить всякое желание писать. Советская школа делала все, чтобы оттолкнуть меня от сочинения. Я совершенно не умел писать школьных сочинений с их введением, основной частью и заключением. В аттестате зрелости я получил по русской литературе тройку из-за неудачно написанного на выпускном экзамене сочинения. Это было не совсем понятное развитие событий, так как я рано научился читать и читал довольно много. У меня было любопытное качество – помнить наизусть длинные тексты, не только стихи, но и прозу, а также статьи философов, психологов и критиков советского строя. Однако при виде задания написать сочинение я совершенно тупел. Два моих излюбленных занятия – точные науки и классическая музыка – никак не сочетались с написанием сочинений. Точности и логики в этой работе не было, красоты и гармонии тоже. Были казенщина, дисгармония и фальшь. Однако мой первый публичный спор был литературным. Я тогда учился в девятом классе, и на меня обрушилось задание написать сочинение об образе Чацкого из пьесы-комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума». Учительница русского языка Рада Гавриловна была женой председателя Совета министров Украины и впоследствии первого секретаря ЦК КПУ и члена политбюро ЦК КПСС В. В. Щербицкого. Мне нравилось произведение Грибоедова. Мне нравился Александр Андреевич Чацкий. Однако я не знал, что и как о нем писать. Поэтому я решил стать в оппозицию к этому персонажу. Я сказал, что Чацкий – ходульный образ. Он вовсе не борец за справедливость, а пустослов, фразер и фигляр. Учительница подвергала меня ожесточенной критике на двух уроках. Мой дебют в качестве литературного критика окончился полной неудачей. 

Б. Л. Может быть, в дальнейшем я задам более умные вопросы, а пока ограничусь банальным: почему ты, физик, стал писать эссе, публицистику, рассказы и даже стихотворение на иврите, из которого родилась наша песня?

А. Г. Мозг человека состоит из двух полушарий. Основной сферой специализации левого полушария является логическое мышление. Это полушарие мозга отвечает за языковые способности. Оно контролирует речь, способности к чтению и письму, запоминает факты, имена, даты и их написание. Левое полушарие отвечает за логику и анализ. Числа и математические символы также распознаются левым полушарием. Логический, аналитический подходы необходимы для решения математических проблем и являются продуктом работы левого полушария. 

Основной сферой специализации правого полушария является интуиция. Оно занято обработкой информации, которая выражается не в словах, а в символах и образах. Музыкальные способности, а также способность воспринимать музыку зависят от правого полушария. С помощью правого полушария человек понимает метафоры. Оно дает людям возможность мечтать и фантазировать. С помощью правого полушария человек может сочинять различные истории. Это полушарие отвечает за способности к изобразительному искусству.

Грубо говоря, одно полушарие ответственно за точные науки, другое – за всякую гуманитарную всячину. Я решил, что жизнь намного интереснее, если интенсивно функционируют оба полушария. 

Б. Л. Ты упомянул информацию о работе человеческого мозга и о двух его полушариях. Я читал различные публикации на эту тему. Везде говорится о том, как развитие правого полушария влияет на левое, на занятия наукой. И везде приводится классический и увы, затасканный пример о том, что Эйнштейн играл на скрипке! Меня же всегда интересовал вопрос - а существует ли процесс обратного влияния левого полушария на правое? Ты замечательно состоялся и в науке, и в литературе! Поэтому мой вопрос к тебе - как ты сам понимаешь и ощущаешь, насколько и как твои занятия наукой- физикой - помогают тебе заниматься литературным творчеством?

А. Г. Занятия физикой приучают к строгости и организованности мышления. Я пишу эссе на исторические темы. Надо следить за логикой. Писатель с неразвитым левым полушарием находится под влиянием своей интуиции и иррациональных импульсов. Доминирование правого полушария над левым может увести далеко от исторического исследования, которое я обязан проводить. Типичный писатель может пасть жертвой стремления к «красивостям» и несостоятельным выдумкам. Однако у хорошего писателя есть большое преимущество над авторами исторических этюдов, как я. Это преимущество – воображение. Писатель с мощно работающим правым полушарием, вероятно, способен быть более проницательным, чем я. У него случаются озарения, позволяющие постичь героя лучше, чем мне. Мой любимый писатель и герой одного из очерков книги «Безродные патриоты» – Стефан Цвейг, человек с сильно развитым правым полушарием. Можно сказать, что я его плохой ученик. Его способность проникнуть в мысли героя книги-биографии совершенно удивительная. Он глубок. Я не в состоянии достичь такой глубины. Правда, я не всегда уверен в том, что он адекватно описывает своего героя. Я сказал, что Стефан Цвейг – мой любимый автор, но, наверное, из очерка о нем у читателя не сложится такое впечатление о моем отношении к его творчеству. Из эссе о Б. Пастернаке и О. Мандельштаме из книг «Безродные патриоты» и «Коренные чужаки» читатель, вероятно, не догадается, что я люблю их поэзию. Для меня существует разница между любимыми авторами и любимыми героями моих эссе. Первых намного больше, чем последних. Это разделение – результат конкуренции между двумя полушариями мозга: мне нравятся произведения некоторых моих героев (работа правого полушария), но не нравятся их взгляды (работа левого полушария). 

Б. Л. Что закодировано в названиях книг твоей трилогии «Безродные патриоты», «Коренные чужаки» и «Урожденные иноземцы»?

А. Г. Первая книга трилогии называется «Безродные патриоты», но тот, кто знаком с событиями 1949 года в СССР, легко усмотрит за этим названием тогдашнюю презрительную кличку евреев, деятелей искусства и культуры, – «безродные космополиты». У людей, не имевших отечества и языка, у людей, чей народ пережил геноцид в недавно закончившейся Второй мировой войне, отнимали право на занятие искусством и культурой народов СССР. Коренным чужакам, евреям, было объявлено, что они «безродные», то есть «безродинные» космополиты, люди ниоткуда, неспособные понять русскую или украинскую душу, русскую или украинскую культуру, литературу, театр и музыку русского, украинского и других народов СССР, что они могут лишь внедрять чужое, иностранное и загрязнять чистое, подлинное, национальное. От незваных гостей потребовали снять маски и прекратить прикидываться деятелями национального искусства. По словам одного из главных героев-жертв космополитической травли, друга моего отца, писателя Александра Борщаговского, «обвинялась кровь». Среди носителей обвиненной крови были мои родные. В марте 1949 года мой отец Яков Ильич Гордон и сестра моей матери Лия Яковлевна Хинчин были объявлены «безродными космополитами» и уволены из Киевского университета и Киевской консерватории соответственно. Двое из четырех трудоспособных членов нашей семьи одновременно лишились заработка, были подвергнуты внесудебным преследованиям, проработке на собраниях и осуждению в газетах. Впоследствии отец и тетя вынуждены были искать работу за пределами Киева.

Б. Л. Я понимаю эмоциональный источник твоих писаний, но темы, на которые ты пишешь, значительно шире.

А. Г. Понятие «безродные космополиты» было неточным, ибо космополитизм должен связываться с широтой взглядов и терпимостью и противопоставляться узости национализма. В 1940-х годах евреи, деятели культуры, старались внести вклад в национальную культуру республик СССР. Поскольку у них отнимали право представлять отечественную культуру, точнее было бы назвать их «безродными патриотами». Явление «безродных патриотов» выходило далеко за пределы СССР и уходило в глубину истории евреев. Двойственное отношение к своему и другим народам и тема безответной любви евреев к европейским нациям и странам, в которых они родились, стали лейтмотивом биографических очерков, помещенных в трилогии. Я хотел показать дилеммы и раздвоенность жизни евреев в диаспоре в эссе о некоторых выдающихся представителях нации. Я старался изобразить духовный мир своих героев, «безродных патриотов», «коренных чужаков» и «урожденных иноземцев» и показать бремя, которое они несли в силу своего происхождения. Дуальность, порожденная желанием быть «нормальными», как все, и оставаться евреями, или разрыв с еврейством ради «более высоких идеалов», стали национальной экзистенцией. 

Б. Л. Как и когда ты стал ощущать себя евреем?    

А. Г. Я родился 14 июля, в 158-ю годовщину Великой Французской революции. Родился я в стольном городе Киеве в родильном доме на улице Саксаганского, недалеко от дома, где проживал брат моей бабушки, друг и сослуживец моего дедушки в бюро по лесозаготовкам Борис Осипович Поволоцкий. О его сыне, погибшем в двадцатилетнем возрасте в 1941 году в боях в Эстонии, я написал очерк «Евреи не воевали», помещенный в книге «Двойное бремя», моей третьей книге, написанной до трилогии. Когда мне было три года, мама отдала меня в еврейский частный детский сад Марьи Самойловны Кертман, бабушки моего друга, талантливого литератора Лины Кертман. Марья Самойловна проживала недалеко от роддома, где я появился на свет. Группа состояла примерно из шести детей. Марья Самойловна читала нам у себя дома книги, разбирала наши детские конфликты, организовывала игры, гуляла с нами по Ботаническому саду и парку имени Шевченко. Это был теплый дом, лишенный советского официоза, оазис доброго отношения. В воспитательных беседах не было ничего специфически еврейского, не отмечались еврейские праздники. Шло дошкольное воспитание по примеру немецкого педагога Фридриха Фрёбеля. Таких воспитательниц в России конца XIX-начала XX века называли «фребеличками». Это было обучение и человеческое общение, основанные на уважении. В Киеве было несколько таких подпольных еврейских групп. Родители оберегали детей от свирепого киевского антисемитизма, помещая их в детские группы. Однако скрыться от антисемитизма в Киеве мне не удалось. В конце концов, покинув «гетто», я окунулся в жизнь без прикрас. Киев был не только столицей Украины, но и столицей антисемитизма союзного значения. Не почувствовать себя в нем евреем, по-моему, было невозможно. Из-за антисемитизма распалась семейная жизнь моих родителей и умерла моя бабушка, мать матери. Мама не могла последовать за отцом в ссылку, ибо ее мать смертельно заболела вследствие переживаний из-за преследований старшей дочери и мужа младшей. Бабушка медленно умирала. Супруги в течение двух лет проживали в разных городах. Их семейная жизнь прекратилась. Я долго переваривал и переживал эту историю, вынашивая планы очерков о злоключениях моих родных, а затем и знаменитых евреев. 

    В 1998 году я работал в Германии, и ко мне прилетел сын из Израиля. Я подвел его к дому на Болькерштрассе 53 в Дюссельдорфе и, указав ему на дверь, сказал: «Здесь родился и вырос человек, который разрушил семейную жизнь моих родителей и лишил меня отца». Это был дом, где родился немецкий поэт Генрих Гейне, творчеством которого всю жизнь занимался мой отец. Отец писал о влиянии Гейне на поэтессу Лесю Украинку, за что его обвинили в космополитизме. Власти не ошиблись, заклеймив отца в космополитизме. Он и был космополитом и гордился этим. Несмотря на то, что отец знал, что он космополит, он бросился доказывать властям обратное. От окончательного уничтожения его спас тот же человек, который стал невольным виновником его несчастий – Гейне. Генрих Гейне был мобилизован на то, чтобы снять с моего отца-космополита обвинение в космополитизме. Маркс был другом Гейне, а Ленин – почитателем его чуть ли не революционной поэзии. В 1844-м году, в день сорокасемилетия Гейне, Энгельс опубликовал в английской газете следующее сообщение: «Великий поэт Генрих Гейне присоединился к нам и опубликовал сборник политической поэзии, проповедующей социализм». Причисление Гейне к революционерам-социалистам было преувеличением двадцатичетырехлетнего Энгельса. У Гейне, поэта, журналиста, сатирика, никогда не было никакого учения. Он не присоединялся ни к какому политическому течению. В те годы, однако, делались попытки представить Гейне, студента Гегеля по Берлинскому университету, «посредником» между Гегелем и Марксом, старались сделать его Иоанном Крестителем Иисуса Маркса. Гейне был слишком тонкой натурой и глубокой личностью, чтобы можно было покрасить его в один, причем красный, цвет. Отцу удалось с помощью цитат из Маркса, Энгельса и Ленина доказать, что Гейне – великий революционный поэт, могущий влиять и на национальных поэтов советских республик. После многомесячного обивания высоких московских порогов отец получил справку о том, что он не космополит… С помощью Гейне семейная история стала превращаться в историю сложной, духовно расщепленной жизни великого немецкого поэта еврейского происхождение. В образе Гейне я, наверное, впервые заметил взволновавшую меня дихотомию евреев. Для отца Гейне был великим поэтом и «барабанщиком революции». Для меня поэт стал первым героем серии очерков о замечательных евреях с дуальным сознанием.  

Б. Л. Я еще вернусь к «дуальности» твоих героев. Я не понимаю, как твой отец мог так повлиять на твое творчество, если вы расстались в твоем раннем детстве. 

А. Г. Мой покойный отчим Михаил Федорович (Моисей Файвлович) Дейген, член-корреспондент Академии Наук УССР, профессор физики, всегда противился моим увлечениям философией, психологией и историей. Он повлиял на мое становление гораздо больше тех, с кем я был связан кровными узами. Он увлек меня в физику, научил думать, бороться и открыл мне трагический и волнующий мир еврейства. Он был блестящим ученым, великолепным организатором науки, прекрасным педагогом и человеком пронзительного ума, редкого таланта и обаяния.       Отчим был одаренным рассказчиком, увлекательным собеседником, человеком разносторонних интересов. Его критический ум, его оппозиция режиму были известны узкому кругу людей. В его богатом внутреннем мире бурлили еврейские подводные течения. Он жил в сложном ритме высокопоставленного ученого и гордого еврея, патриота Израиля. Когда настало время выбора профессии, отчим мне говорил: «В этой стране нельзя заниматься гуманитарными науками: попадешь в какую-нибудь кампанию типа «космополитов» либо продашь душу дьяволу. Заниматься надо точными науками. Идеологии никакой, да и дело настоящее. Для него нужны мозги». В 2003 году в английском журнале Advances in Physics («Достижения физики») вышла моя обзорная статья на 70 страниц. В конце статьи было написано: «Автор приносит глубокую благодарность своему покойному учителю и отчиму М. Ф. Дейгену, чье вдохновляющее влияние также внесло вклад в эту работу». Я писал эти строки через 25 лет после смерти моего отчима. Благодаря отчиму я стал физиком и вопреки ему стал литератором, о чем говорят шесть книг и сотни публикаций в бумажной и электронной прессе. Он также повлиял на мое решение репатриироваться в Израиль. Когда родился мой сын, он сказал: «У евреев здесь нет будущего. Там на нас нападают, но у нас есть оружие, и мы победим и построим прекрасную страну. Здесь мы как народ беззащитны и бесплодны». 

Б. Л. Я понимаю, как твоя деятельность в литературе вытекает из твоей биографии. Однако мне не совсем ясно, что ты хочешь от евреев. Они не могли быть, как все. Избранный народ – это ведь избрание быть в очень сложном положении, под давлением Б-га и людей, не евреев, чаще всего титульных, могущественных наций.

А. Г. Я просто описываю поведение своих героев в экстремальных условиях. Я не обвиняю, а описываю. Идея дуальности – это не обличение, а констатация факта. В книге «Иерусалим» (1783) Моисей Мендельсон, дед твоего коллеги композитора Феликса Мендельсона, пытался показать, как его версия еврейской жизни, основанной на разуме, соответствует главным идеям Просвещения. Можно быть евреем, соблюдающим заповеди, и просвещенным немцем. Он считал, что евреи – культурная, религиозная, но не национальная группа. Еврейский либерализм, «Хаскала» была результатом стремления евреев снять с себя традиционный облик обитателя местечка или гетто, читающего и изучающего одну единственную книгу, единственную в своем роде Книгу, но только одну. Еврейский либерализм должен был решать две противоречившие одна другой задачи: 1) «улучшить» и «модернизировать» еврея, показав его «нормальность» и «равенство» неевреям, 2) не потерять сущность еврейства, которая, по определению, не должна подвергаться изменениям. Это было двойное бремя – тяжелая ноша, многим не по плечу.  

Б. Л. Я не встречал идею дуальности в литературе и истории, но о большинстве твоих героев уже писали и писали много. В чем новизна?

А. Г. О любви написано еще больше, чем о героях моих произведений. Тем не менее эта тема актуальна: о любви пишут и будут писать всегда.  Моя тема, на мой взгляд, актуальна уже долгое время. У евреев как народа сложная судьба. Они стоят перед постоянным выбором. Избранный народ должен постоянно выбирать. Он в движении, в развитии и под давлением. Это народ-непоседа, ведомый собственным недовольством, любопытством, сопровождаемый нелюбовью других народов и страстью к перестройкам. Жизнь в рассеянии и комплексы рассеяния в Израиле – атрибуты еврейской жизни. Важно также, как писать. Я много работаю над словом и над обрисовкой исторической обстановки и связей героя с известными предшественниками и современниками. Думаю, важно не только то, что автор скажет, но и то, как он это сделает. Я не пишу статей, а эссе и очерки. Это литература, а не научное исследование. Я стараюсь писать как можно более ярко, емко, кратко и, как мне кажется, интересно для читателя. Я стремлюсь описать соприкосновение моих героев с еврейской проблемой и несение ими ее бремени. Нигде не исчерпываю тему, а лишь показываю некоторые аспекты взаимодействия героя с еврейским вопросом и ставлю многоточие, желая втянуть читателя в продолжение «диалога» с героем. Во время написания очерка я стараюсь вжиться в образ своего героя, стремлюсь представить его затруднения, колебания и надежды и «полемизирую» с ним. Из такого подхода могла, как мне кажется, появиться и новизна. В своих исследованиях, благодаря рассмотрению явлений под необычным, по-моему, углом зрения, я, возможно, обнаружил и открыл новые стороны героев очерков. 

Б. Л. У меня еще несколько вопросов. Как ты думаешь, популярны ли твои произведения? В науке, насколько я знаю, порой определяют ценность трудов ученого по частоте цитирования его работ в научной литературе. В литературе художественной, как ив эссеистике, такого коэффициента нет. Но есть, наверное, и другие показатели популярности автора. Возьмем только два из них - количество прочтений и откликов напубликации автора в интернете; наличие книг автора в солидных библиотеках мира. Как с этим обстоят дела у твоих публикаций и книг?

А. Г. В своих желаниях и надеждах я не оригинален. Я хотел бы, чтобы мои произведения прочло как можно больше читателей. Не знаю, сколько людей прочли мои книги и работы в печатных изданиях. В интернете подсчет сделать много легче. Число прочтений примерно миллион, но тиражи моих книг маленькие. Успешно распространять литературную продукцию без рекламных и литературных агентов невозможно. У меня их нет. Я напечатал несколько эссе на иврите, английском и немецком, чтобы расширить читательскую аудиторию, но переводы - очень сложное дело, отнимающее больше сил, чем написание на русском языке. Я прекратил переводить. Я стал литератором, но не переводчиком. Я не стал типичным литератором, ибо не общаюсь с коллегами в этом новом для меня жанре. У меня нет своего milieu. С приобретением книг библиотеками дело обстоит так: книги купили библиотеки университетов Беркли, Гарварда, Принстона, Стэнфорда, Колумбийского университета в Нью-Йорке и Библиотека Конгресса в Вашингтоне. Покупателем оказалась и какая-то библиотека в Лондоне. Книги покупают библиотеки англоязычных стран и учреждений, невзирая на то, что они написаны по-русски. 

Б. Л. Ты упомянул о себе как о любителе классической музыки. Как музыкант я чувствителен ко всему, что связано с музыкой. Читая твои сочинения, я испытываю наслаждение как при прослушивании хорошей музыки. В одной из твоих книг помещено эссе «Неоконченная симфония», которое взволновало меня.  Какую роль играет музыка в твоем творчестве?

А. Г. Не знаю, как начать. Вероятно, начало должно быть семейным, хотя не уверен. Ты знал мою тетю, Лию Яковлевну Хинчин, первого заведующего кафедрой истории русской музыки и декана вокального факультета Киевской консерватории и профессора Вашей Ростовской консерватории, познакомившей меня со своей ученицей, моей будущей женой. После изгнания из Киева во время космополитического погрома тетя жила далеко от меня и мало влияла на мое увлечение классической музыкой. К серьезной музыке я тянулся сам, может быть, в этом было нечто генетическое, а, может быть, в моем окружении просто было много культурных людей. Как-то тетя предложила мне учиться пению. У меня хороший слух и тяга к классической музыке. Я люблю музыкальную поэзию. Но ты, конечно, спрашиваешь не о биографии, а о роли музыки в моей литературе. Об этом я бы мог говорить долго. У меня есть эссе о музыкантах-евреях «Музыкальный момент», которое помещено в одной из книг, хотя, возможно, оно интересно скорее для выяснения того, существует ли еврейская музыка, и когда она стала превращаться в музыку народов, среди которых жили евреи. В атональной жизни евреев музыка была отдушиной, выходом из изоляции, биением жизни. Классическая музыка и мелодия стиха рождались в душах негармонично существовавших евреев. Я писал о музыке стихов Иегуды Галеви, Генриха Гейне и Осипа Мандельштама. Все, что связано с музыкой, находится в правом полушарии мозга, которое я нещадно эксплуатирую. 

Б. Л. Тебе известно, что я знаю много анекдотов и люблю их рассказывать. В одной из твоих книг помещено эссе «По ту сторону еврейских шуток». Я его прочитал, там много смешного, но не меньше трагического. Почему ты вообще погрузился в шутки, но так печален в этом эссе о них? 

 А. Г. Евреи были окружены стенами плача в гетто и местечках, но, наверное, юмор процветает тогда, когда народу не до смеха. Евреи хорошо умеют плакать и смеяться, плакать от страданий, которые им достались, и смеяться над собой, чтобы было не так тошно жить. В еврейском государстве плачут, хороня убитых, и смеются, чтобы продолжать жить. Народ хранит традиции плакальщиков и хохмачей.         Шутки для евреев были отдушиной, щитом и социальным катарсисом. В них еврей стремился победить обидчика, насмехаясь над ним. Он хотел защитить свое достоинство, попранное угнетателем. Он очищался от тягот и унижений, находя нужное острое слово, разящее того, кто его сгибал. Он распрямлялся. Сочинение анекдотов поднимало евреев с социального дна над их несчастьями и на короткое мгновение возвышало над теми, кто их унижал и преследовал. Анекдоты приносили просветление и надежду. Остроты – кажущееся исполнение желаний. Еврейские шутки были формой мечты об исправлении жизни. Они создавали ощущение кратковременного триумфа слабого над сильным. Еврейское остроумие - фантазия нации на темы освобождения от унижений и преследований, попытка утешения путем полета над давящей действительностью и прекрасный метод эскапизма. В приготовлении еврейских шуток горечь всегда была важным компонентом. В них было закодировано острое желание перемен. Остроты у евреев - своего рода революционные этюды.  

Б. Л. В твоих книгах есть сложные для читателя места, но способ изложения упрощает понимание читателя. Я хочу отметить твой стиль. Он афористичен, метафоричен. Есть строки, которые могли бы войти в сборник изречений типа Г. Лихтенберга и Ж. Лабрюйера. Как это произошло? 

А. Г. Краткая, афористичная форма, на мой взгляд, привлекает и увлекает читателя больше, чем тяжеловесный академический стиль. Язык сочинений – важный компонент моей работы. Я стараюсь писать лаконичными фразами с как можно меньшим числом придаточных предложений. Работа над языком – важная часть моего сочинительства.

Б. Л. Я спрашивал, как и когда ты стал ощущать себя евреем? Теперь вопрос в том же духе: как и когда ты стал чувствовать себя израильтянином? Я знаю, как я в 1990 году оказался в Израиле. Стояла длинная очередь. Я спросил, что дают. Оказалось, дают сионизм. Все ехали, и я поехал. Разумеется, я шучу, все гораздо сложнее... Но к моменту моего отъезда США и другие страны были закрыты, евреев принимал только Израиль. А ты ведь приехал в 1979 году. Тогда можно было ехать в США, Канаду, Австралию, Новую Зеландию, в общем намного более благополучные и безопасные страны. Почему Израиль?   

А. Г. До двадцати лет я был евреем, но не был израильтянином. Шестидневная война изменила сознание многих: можно было стать, как все другие народы, иметь свои почтовые марки, быть нормальным человеком, одним из народа, из своего народа. Постепенно я стал изучать историю евреев и сионистского движения, учил иврит в подполье. Мы с тобой написали песню по мотивам поэзии Иегуды Галеви. Мои стихи - на иврите. В Германии в XIХ веке жил знаменитый историк еврейского народа Генрих Грец. Он говорил о Иегуде Галеви, что его «жгучая тоска по Святой Земле – родине видения и пророчества, колыбели еврейства – превратила для него в чужбину страну, где он родился». Нечто подобное произошло со мной. Мне надоело жить в гостях. Я жил в СССР физически, но духовно жил в Израиле. У некоторых представителей вашей волны репатриации я видел противоположное жизнеощущение: люди физически жили в Израиле, а духовно продолжали жить там, откуда приехали. Если относиться к переезду в Израиль, как к сделке, то подобное решение было крайне неудачным. Экономические достижения иммигрантов в англоязычных странах как правило выше, чем у израильских репатриантов. Жизнь в Германии пока безопаснее, чем в Израиле. Жизнь в Израиле дорогая, цены высокие, служба в армии отягощает, существует постоянная угроза террора. Тот, кто относится к своему переезду в Израиль как к совершению сделки, - неудачник: он, безусловно, проиграл. Тот, кто приехал в Израиль, решив, что это выгодный гешефт, продешевил. Для пребывания в качестве постороннего наблюдателя ему следовало бы поискать другое место. «Пришелец в Риме не увидит Рима», - писал французский поэт дю Белле. Пришелец в Израиле не увидит Израиля и не поймет, где он оказался. Он будет испытывать гнетущее отчуждение. Он перепутал реализацию мечты народа с проживанием в одной из многих возможных и равно безразличных ему стран. Брак по расчету с Израилем не действителен. Я служил в армии, в боевой части, был на фронте. Я знал, что делал и для кого. Израиль – трудная страна, страна на большого любителя. Большинство героев моих очерков предпочло Европу. Они были влюблены в европейские страны, заимствовали культуру других народов. Об их судьбах я написал в своих книгах.  

Б.Л. Были ли среди твоих предков, далеких или близких, люди, которые могли бы стать героями твоих очерков?

А. Г. Упомянутые мной отец и тетя – безусловные персонажи для моей эссеистики. О них я писал в книге «Двойное бремя», которая не вошла в трилогию.

Б. Л. В последних номерах сайта «Мы здесь» (перед его закрытием) ты взял 5 интервью – О евреях в Венгрии, Германии, США, Украине и обо мне – еврее в Израиле, в связи с моим композиторским творчеством.  Ты взял интервью у меня, и я чувствую, что, не взяв интервью у тебя, я куда-то опаздываю. Ты стал хорошим журналистом, но мне кажется, что в жанре публицистики и эссеистики ты выступаешь ярче и интереснее, о чем свидетельствуют твои новые публикации на сайте «Семь 40». Чем ты занят?

А. Г. Журналистика – это эпизод. Но я не занимаюсь исключительно публицистикой и эссеистикой. Это хобби. У меня был перерыв в публикациях до их появления на сайте «Семь 40». Я занят другими делами. Я являюсь председателем комиссии по назначению профессоров в педагогическом институте от имени Совета по высшему образованию Израиля. Это довольно трудоемкая работа. Продолжаю научные исследования. Помимо того, в течение одного учебного года я возглавлял академическую программу подготовки учителей по математике, физике и химии. Это была группа репатриантов из стран бывшего СССР. Проект подготовки учителей был очень сложной и интересной деятельностью, профессиональным вызовом. Я также работаю экспертом в моей науке – пишу отзывы о проектах и статьях и участвую в комиссиях по продвижению коллег. В новом учебном году собираюсь возобновить преподавание, которое было прервано из-за оскольчатого перелома правого плеча. На этом фоне идет написание, публикация и презентация моих книг по истории евреев. 

Б. Л. Можешь ли ты подытожить, о чем книги.  

А. Г. Итак, я выпустил трилогию «Безродные патриоты», «Коренные чужаки» и «Урожденные иноземцы». Все книги – сборники историко-биографических очерков о выдающихся евреях. Трилогия посвящена описанию еврейских сомнений, переживаний, надежд, побед и поражений в вопросе, который задавался всегда, сознательно, подсознательно и бессознательно – в еврейском вопросе. Как жить? В каком обличии, ритме, цвете, в какой оболочке, стране, духовном мире, с какой степенью активности, в какой мере преданности титульной нации? В этих книгах главное – размышления о последствиях ухода евреев из местечек черты оседлости и гетто, их попыток освоить христианский мир или мир социализма и их мечтаний быть, как все. В них также изображается стремление сохранить еврейское наследие либо отказаться от еврейства и желание завоевать право на нормальность, а в некоторых случаях уравнять права еврейской общины с правами общин христианских. Когда община перестала существовать в условиях «развитого социализма», предел мечтаний евреев заключался в уравнении в правах и бесправии с большинством советского населения.    

Б. Л. Я читал книгу «Коренные чужаки» и видел отличные рецензии на нее. Книга замечательная. Она представляет собой увлекательное чтение. В отличие от «Безродных патриотов», где ты больше интересуешься немецкоязычными евреями, в «Коренных чужаках» довольно много места уделено евреям России – Л. Троцкому, С. Урицкому, К. Радеку, Д. Богрову, Л. Каннегисеру, Б. Пастернаку. Русскоязычная аудитория больше знакома с евреями Российской империи и СССР. Что ты хотел подчеркнуть в описании российских евреев?    

А. Г. В Германии, Венгрии, Баварии и России ряд активных евреев не удовольствовался равноправием, а начал борьбу за власть путем совершения социалистической революции. На путях поиска выхода из еврейского патового положения появилась новая антропологическая разновидность еврея: евреи ради всех, евреи над нациями и религиями, критиковавшие несправедливый мир с «высоты орлиного полета» и видевшие еврейскую проблему исчезающе малой по сравнению со всеобщими; это были буревестники и творцы революций, демиурги новых миров. 7/20 января 1918 года историк Семен Дубнов предсказал зловещую роль деятельности евреев в появлении нового вида антисемитизма в России – протеста против террора Советской власти: «Нам никогда не простят ту роль, которую играли еврейские деятели революции в большевистском терроре. Единомышленники и сотрудники Ленина – троцкие и урицкие – бросают тень даже на него. Смольный институт тайно называется «Центрожид». Потом об этом будут говорить открыто, и антисемитизм глубоко укоренится во всех слоях российского общества». В Венгрии и Баварии Советская власть была уничтожена националистами. Именно в Мюнхене, где Баварскую республику возглавляли евреи, была основана вскоре после неудавшейся социалистической революции нацистская партия. Борьбу за власть революционного характера евреев-социалистов я описал в книгах «Безродные патриоты» и «Коренные чужаки». Мое внимание обратили Курт Эйснер, Роза Люксембург и Эрнст Толлер в Германии, Лев Троцкий, Моисей Урицкий, Карл Радек и Дмитрий Богров в России и Дьердь Лукач в Венгрии. Революционные события в России проявились с большей силой, чем в других местах. На фоне радикальных перемен в погромной царской империи борьба евреев за свои права и за построение «нашего, нового мира» была особенно интенсивной, требовавшей трудного выбора и осветившей психологически новые и важные явления. 

Б. Л. Ты упомянул трилогию. Поговорим о новой книге, третьем томе «Урожденные иноземцы». Что это за «иноземцы» и чем они отличаются от «патриотов» и «чужаков» двух предыдущих томов?  

А. Г. В книге «Урожденные иноземцы» я расширил «панорамный снимок» драмы жизни и деятельности выдающихся персонажей еврейской истории. Я добавил рассказы о евреях Австро-Венгрии: писатель Франц Кафка, физик, государственный деятель и террорист Фридрих Адлер, писатели Хуго Беттауэр, Карл Краус, Эгон Эрвин Киш. Таким образом, я пополнил свою «коллекцию» австро-венгерских евреев: к Зигмунду Фрейду и Стефану Цвейгу присовокупились эти новые имена. В стороне от других выходцев из Австро-Венгрии стоит писатель Артур Кестлер. Его богатая событиями жизнь и насыщенная литературная и общественная деятельность обратили мое внимание благодаря его гипотезе хазарского происхождения европейского еврейства. Изложенная в книге «Тринадцатое колено» теория Кестлера преподана им как научная работа, но, на мой взгляд, она скорее отражает его биографию, его безуспешные попытки найти свое место в реализации сионистского проекта, чем серьезное исследование. Я представляю читателю современные генетические данные о происхождении евреев. Я не забыл немецких евреев - борца за эмансипацию евреев в Пруссии Давида Фридлендера, радикального писателя Карла Людвига Бёрне, революционера Евгения Левинэ - и русских евреев - писателя Илью Эренбурга и поэта Павла Когана. 

Б.Л. Кто из них революционер?

А. Г. Фридрих Адлер и Эгон Эрвин Киш в Австро-Венгрии, Людвиг Бёрне и Евгений Левинэ в Германии. 

Б. Л. Адлер – физик? 

А. Г. Да, он коллега и соученик Эйнштейна, его друг по университету Цюриха и сосед по дому. Эйнштейн был одним из немногих, кто выступил на защиту Адлера, когда того обвинили в убийстве премьер-министра Австро-Венгрии. Отец Фридриха Адлера, основатель Австрийской социал-демократической Виктор Адлер объявил сына сумасшедшим, в отличие от хорошо знакомого с отцом и сыном Адлер Троцкого.  

Б. Л. Что еще есть в новой книге, кроме литературных портретов новых евреев?    

А. Г. Для меня важно было показать неизлечимую склонность евреев создавать кумиров, запрещенную священными книгами, но понятную в трудных условиях национального существования. С целью подобной иллюстрации я избрал отношение евреев к Наполеону и отношения Наполеона к евреям. В книге приводятся не только биографические очерки, но статьи и эссе «обобщающего» характера: «Кровавая подделка» о значении «Протоколов сионских мудрецов» в жизни еврейского народа и некоторых причинах их появления на свет, «Новая жизнь «Протоколов сионских мудрецов» об антисемитском и антиизраильском процессе Рудольфа Сланского, тесно связанного с историей государства Израиль, «Последнее слово демократии» о разных аспектах демократии, которые имеют, на мой взгляд, большой смысл для евреев, и, наконец, эссе «Плутократия» о моем видении России и реминисценциях на эту тему с помощью обращения к пословицам и сказкам. Мои взгляды и ощущения сформировались и под влиянием окружающей ближневосточной среды, в которой я провел большую часть своей жизни. Еще до переезда в Израиль я был духовно связан с этой страной. Жизнь, работа и служба в армии государства евреев выкристаллизовали мою позицию, в которой читатель, вероятно, найдет много субъективного, что неизбежно для избранной мной системы отсчета ценностей. Так родилось желание высветить мое видение моей страны и его ближайшего окружения, описанное в очерке “Enfant terrible” («Ужасный ребенок»): Страна Израиля».  

Б.Л. Что ты хочешь от своих героев? Эти выдающиеся люди могли вести себя иначе?

А. Г. В своих очерках я не занимаюсь морализацией, не поучаю своих героев и не осуждаю их за «неправильные» мысли и действия. Я показываю, как они думали решить еврейский вопрос или уйти от ответа на него. Каждый биографический очерк написан в мысленном диалоге с главным героем, и я не могу отделаться от ощущения, что я благодарен каждому из них за волнующие и увлекательные часы «общения». В новой книге «Урожденные иноземцы» я продолжаю показ реакции выдающихся евреев на вызов, который был им прислан искренне или неискренне другими народами: будьте, как все! Далеко не всюду приглашение евреям быть, как все, было принято. Не всюду оно было чистосердечным, далеко не всегда его принятие было простым и даже реальным деянием для приглашенных. За пределами старых еврейских форм существования, гетто и местечек черты оседлости, появляются новые человеческие черты, характерные для неоседлости – динамизм, тяга к нерелигиозному образованию, критическое отношение к еврейству, но и к обычаям неевреев, а также стремление овладеть чужими ценностями и улучшить мир, созданный другими народами, Евреи совершили гигантский скачок к секулярному образу действия, который усилил и ослабил их.

Б. Л. Каков объем новой книги?

А. Г. «Урожденные иноземцы» примерно такого же размера, как «Коренные чужаки». 

Б. Л. Стандартный вопрос: каковы твои творческие планы?

А. Г. Я работаю над четвертым томом, таким образом, надеюсь на выход тетралогии.

Б. Л. Желаю успеха тебе, твоей новой книге и всей трилогии. Спасибо за интервью. 

                                                                              

Справка sem40.co.il

Александр  Гордон  
Родился в Киеве. Выпускник физического факультета Киевского государственного университета. Репатриировался в Израиль в 1979 году.В течение 13 лет нес резервистскую службу в боевой части израильской армии, участвовал в Первой ливанской войне, за что получил медаль. 
           Полный профессор физики на факультете естественных наук Хайфского университета и в академическом пединституте «Ораним», в котором возглавляет комиссию по назначению профессоров от имени Совета по Высшему образованию Израиля. Заведующий кафедрой математики и физики (1998-2001), заведующий кафедрой точных наук (2012-2015).              Публиковался в 53 изданиях 11 стран. Автор книг «Еврейские вариации» (2007), «Этюды о еврейской дуальности» (2010), «Двойное бремя» (2013), «Безродные патриоты» (2016), «Коренные чужаки» (2018), «Урожденные иноземцы» (2019) и около 600 публикаций в печатных и сетевых изданиях на русском, английском, немецком языках и на иврите.
              Сотрудничал с радиостанциями «Голос Израиля» и «Рэка». Был членом редколлегии журнала «Кинор». Около миллиона прочтений в интернете. Книги куплены библиотеками университетов Беркли, Гарварда, Принстона, Стэнфорда, Колумбийского университета в Нью-Йорке и библиотекой Конгресса в Вашингтоне.   
Автор  трилогии «Безродные патриоты», «Коренные чужаки», «Урожденные иноземцы»
Желающие приобрести тома трилогии, могут обратиться к автору по адресу:   algor.goral@gmail.com