— Ну, всё, — сказал мой приятель поляк, — теперь будем ждать. До следующего флайта сорок минут.
— А эти? — спросил я, указывая на многочисленную группу хасидов с большими чемоданами.
— Эти на такси не ездят. У них свой транспорт.
И, в самом деле, через несколько минут подъехал огромных размеров желтый автобус и всех хасидов забрал.
–Всё, — сказал диспетчер стоянки такси в American Airline, — кофе–брейк. Я отлучусь, а если — что разбирайтесь сами. Ты — старший, — сказал он русскому из Бруклина, который стоял первым в очереди, закрыл свою будку на замок и ушел. Я в этой очереди был восьмым.
— Не люблю этот Кеннеди, — сказал поляк, — никогда не знаешь, найдешь или потеряешь. Поеду в Ла–гвардию, там русские в Дельте в кости играют. Попробую свое счастье. Поехали со мной?
— Извини, Ярек, я останусь. Кеннеди — Ла Гвардия.... только зря бензин жечь. И потом из Кеннеди по Белтпарквей до Манхеттена я сделаю полтинник, а если из Ла Гвардии попадется умник и заставит ехать через мост, так хорошо и пятнадцать долларов.
— Ну, как хочешь, — сказал поляк, сел в своего желтого форда и уехал.
У меня был с собой сборник задач по программированию Керниган и Ричи. Сорок минут с такой книжкой — не время. Но почитать мне не удалось. Что–то происходило возле будки диспетчера. Я отложил учебник и выбрался посмотреть. У головной машины я увидел хасида в черном лапсердаке, широкополой шляпе, с большим ящиком на складной тележке, который громко препирался с водителем такси. Рядом с ним стояла женщина неопределенного возраста и отстраненно ковыряла в носу.
— Вы не имеете права мне отказывать. Я буду жаловаться на вас, – говорил хасид.
— Кому ты будешь жаловаться? — отвечал таксист, указывая на пустую будку диспетчера.
— Что случилось? – спросил я.
— Да, вот, от стаи отстал, – сказал русский, указывая на хасида.
— Почему ты не хочешь его взять? – спросил я.
— Да, ну его нахуй, — сказал он, — я потерял уже час в этом Кеннеди и сейчас брошу линию, чтобы везти пейсатого в его сраный Вильямсбург, за десять долларов. Ты знаешь, какой он даст мне тип. Квотер.
— Садитесь ко мне, — сказал я хасиду.
Я взял из рук хасида тележку и потащил черный огромный ящик к своей машине. Хасид пошел за мной, следом за ним, шаркая по асфальту белыми кроссовками, последовала его дама.
— Отвези его на еврейское кладбище! — крикнул нам вслед русский.
Ящик в багажник вошел впритык, крышка багажника не закрывалась. Я долго возился, закрепляя крышку специальными подтяжками, а когда закончил, то увидел, что хасид уже сидит в салоне, а его дама топчется возле машины.
— Как странно она ведет себя, — подумал я, — похоже на какую–то разновидность слабоумия.
— Садитесь, сейчас поедем, — сказал я ей как можно ласковей и распахнул дверь.
Она даже не взглянула на меня.
— Она не может со мной сидеть. У нее menses, – сказал хасид из салона. 'Menses'?. Такого английского слова я не знал.
Не может, так не может. Я усадил женщину на переднее сидение рядом с собой. Мы тронулись. Она достала из кармана молитвенник и сразу же погрузилась в чтение.
— Ты еврей? – спросил хасид.
— Да.
— Ты правильно сделал, что взял меня. Ты совершил мицву. Я – ребе Рабиновиц.
— Очень приятно, — сказал я, — меня зовут Рабинович, я водитель такси.
— Где ты живешь? – спросил он.
— В Бруклине, — сказал я, — на Брайтоне.
— Ты давно приехал?
— Год назад.
— Тебе нравится Америка?
Я пожал плечами.
— У тебя есть дети?
— Да. Сын.
— Твой сын ходит в публичную школу?
— Да.
— Почему ты не хочешь отдать его в еврейскую школу?
— У меня жена русская.
— Почему ты женился на русской, ты не мог найти себе еврейку?
— Таких красивых не было.
— Тебе обязательно нужна красивая. Смотри, моя жена совсем не красивая, — он указал на несчастное существо в парике, которое сидело со мной рядом и за все время не произнесло ни одного слова, — но она очень хорошая жена.
— Моя жена — тоже очень хорошая жена, но она, ко всему, еще и красивая, – ответил я, настроившись на его библейский тон.
— Ты работаешь по субботам?
— Да.
— Это нехорошо. Еврей не должен работать по субботам.
— Знаете, ребе, мой хозяин — гораздо больший еврей, чем я. Его жена – еврейка, его дети ходят в еврейскую школу, и сам он в дни еврейских праздников посещает синагогу, но он ни разу не сказал мне: "Рабинович, сегодня суббота, я не буду брать с тебя рент за такси, и ты можешь остаться дома и почитать Тору на русском языке."
— Сколько ты платишь своему хозяину?
— Семьсот долларов в неделю.
— Teбе хватает на жизнь?
— На жизнь хватает, но не больше.
— Откуда ты родом?
— Из Минска, из Беларуси.
— У вас есть антисемитизм?
— Есть.
— Мой дед уехал из Слонима, это Польша, в 1930 году. Почему твой не уехал?
— Кто–то должен был остаться, чтобы сражаться с Гитлером.
— Ты сражался с Гитлером?
— Мой отец сражался с Гитлером.
— Как его звали?
— Борис.
— Он жив?
— Его отец умер 17 января 1984 года, — вдруг сказала жена хасида, не отрываясь от своей книги.
— Я помолюсь за него, — сказал хасид.
Он записал в блокноте.
— Твой сын хорошо учится? — спросил хасид.
— Его сын наркоман, — сказала жена хасида.
— Это правда? – спросил хасид.
— Да.
— Ты пробовал что–нибудь делать? — спросил ребе.
— Да. Ходил в полицию.
— Полиция ничем не поможет. Не ходи в полицию, но и не оставляй его, иначе он пропадет.
— Не пропадет, — сказала жена хасида, — убьет Адама Блума.
Мы приехали. На счетчике было около 10 долларов. Я вытащил из багажника его ящик и понес к входной двери. На пороге он меня остановил. Я понял, он не хочет, чтобы я заходил в дом.
Хочешь кошерного мороженого? — спросил ребе Рабиновиц.
Я сделал неопределенный жест руками. Жена ребе ушла в дом и через минуту вернулась с пластмассовым стаканчиком, заполненным мороженым и пластмассовой ложечкой, на руках у нее были одноразовые гигиенические перчатки.
— В чем дело? — спросил ребе.
— Ты что, не видишь? — сказала она, — он необрезанный.
Я заторопился уходить.
— Подожди, — сказала она, — возьми это. Не выбрасывай.
Онa протянула мне календарик с фотографией ребе Шнеерсона. Я поблагодарил.
Через неделю, на углу 57 и Бродвей, возле Карнеги Холла, когда я стоял на светофоре, уличный грабитель вырвал из моей куртки передний карман вместе с кошельком, в котором лежала сумма в 80 долларов, водительское удостоверение и календарик с фотографией любавического ребе.
Kaк это случилось? – спросил я у сына.
Позвонили в 9 утра, и не снизу из вестибюля, а прямо от двери в квартиру, глазок слюной помазали. Я думал, кто–то из соседей, oткрыл, а он ударил меня пистолетом по голове и бил, и бил, пока я не упал. А молодая девка, которая была с ним, пошла в мамину спальню, чтобы взять деньги и стафф. Они знали, где все лежит. У меня сильно потекла кровь, и он решил, что я готов. Они были хай и делали много неправильных действий, были очень жестокие. Я понял, что они меня убьют просто так, потому что увидели кровь. И здесь я заметил, что у него из пистолета от ударов выскочил клып, в котором был всего один патрон, но еще один патрон мог быть в стволе. Я подумал, что если они заберут весь стафф, там было на 60 тысяч, целый мешок, а денег было немного — тысяч около пяти, то мне все равно пиздец, потому что я не смогу рассчитаться с итальянцами. А этот мужик в маске начал крутить мне на ноги клейкую ленту, и я лежал на спине как мертвый, из головы у меня текла кровь. Под руку мне подкатилась большая ваза, которую ты привез маме в подарок из Минска, и я ударил его вазой по голове. Ваза была такая крепкая, что даже не разбилась. Он упал рядом со мной, а я попрыгал со связанными ногами на кухню и взял самый большой нож. Мама любила кухонные ножи. У нее в специальной стойке стояли ножи от самого большого до совсем маленького. Этот нож был такой большой, что им никогда не пользовались. Это был как бы даже не нож, а короткий римский меч. Все ножи были очень острые. Я быстро разрезал ленту у себя на ногах и пошел в комнату. Мужик снял маску и вытирал кровь на голове подушкой, а когда увидел меня, стал щелкать в меня пистолетом, и я понял, что в стволе у него патрона нет. А пистолет щелкал, как в детской игре, и мне стало смешно. Я узнал его. Это был Адам Блум, он жил в районе праджектов на Ностранд авеню. Мы учились с ним в одном классе в хай скул. Он был черный, но в детстве его адоптала еврейская семья. Девка, его напарница, была белая. Они оба торчали и поэтому совершали много глупостей. Он щелкал в меня из своего пистолета и не понимал, что я сейчас со своим ножом главнее его. Я был на него очень злой и засадил ему в бок нож четыре раза. Было такое чувство, как будто режешь стейк и напоролся на кость. Он начал кашлять, и изо рта у него пошла кровь. И в этот момент из маминой спальни выскочила девка, в руках у нее был пластиковый пакет с марихуаной, и я махнул на нее ножом и отрубил ей мочку уха. Она закричала и схватилась рукой за нож, и когда я потянул нож на себя, то отрезал ей палец. И они заплакали оба и, обнявшись, побежали из моей квартиры, поливая все по пути кровью: всю лестничную площадку и всю лестницу с шестого этажа до лобби. Я никогда не думал, что в человеке может быть так много крови. Там внизу стояла их машина. Они сели и поехали без всякой цели, просто, чтобы подальше отъехать от страшного места, а им нужно было ехать в госпиталь, но они были сильно хай, и все их поступки были сплошной булшит. На Белтпарквей, в районе Пенсильвания авеню, он умер. А я позвонил 911 и вызвал себе медикалс, потому что у меня была очень сильно разбита голова. Вместе с медикалс приехала и полиция.
Полиция относилась ко мне хорошо, потому что их экспертиза показала, что моя кровь появилась раньше, чем кровь Адама Блума. Но все равно, меня посадили в клетку. Это была небольшая клетка, которая стояла посреди просторной комнаты, сваренная из толстых прутьев и выкрашенная белой краской. Я сидел в ней, как зверюшка в зоологическом уголке. Потом привели эту девку, у нее было заклеено пластырем ухо и перевязана рука, а Адама Блума отвезли в Кони Айланд Хоспитал и положили в холодильник. Я находился в клетке и мог лежать на полу, а девку прикрепили наручниками к специальной трубе, и она могла только сидеть. Была уже ночь. Менты ушли и оставили нас вдвоем. Девка плакала.
— Почему ты плачешь? — спросил я у нее.
— Ты убил моего бойфренда, — сказала она.
— Если бы я его не убил, вы убили бы меня.
— I’m sorry, – сказала она.
— It’s OK, – ответил я.
Комментариев нет:
Отправить комментарий