АНДРЕЙ КОНЧАЛОВСКИЙ ПРИЕЗЖАЕТ В ИЗРАИЛЬ

Любопытный человек Андрей Кончаловский  приезжает  в Израиль

Скоро в Израиле мы сможем увидеть два спектакля из трилогии, которую создал на сцене театра имени Моссовета Андрей Кончаловский: «Дядю Ваню» и «Вишневый сад». Накануне гастролей знаменитый режиссер согласился ответить на несколько вопросов о сегодняшней России и, конечно, о его любви к Чехову. 

- Чем вам интересен и близок Чехов, чем он вас «цепляет»?

 - Любой гений цепляет всегда. Другой вопрос - чем дальше эти гении удаляются от нас, тем сложнее сделать их произведения для современного зрителя понятными, прочувствованными и эмоциональными. Самое важное - дать зрителю эмоциональное ощущение того, о чем мечтал великий классик. И если это удается, то душа классика вибрирует и оживает. И он снова рядом с нами. 

 Антон Павлович как-то сказал, что может написать рассказ о чем угодно, и предложил на пари написать о пепельнице. Или его знаменитая фраза – «люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы». Он трагедию видел всегда за бытовыми, практически ненужными подробностями. И вот эта ненужность его подробностей - она и создает неповторимый абсолютно мир, где все главное происходит за кадром. Это великая драматургия, потому что герои в основном - посредственные люди, которые постоянно ошибаются и делают массу глупостей. Мы их таких и любим – мы ведь любим людей не за то, что они хорошие. А Чехов с ними прощался всю жизнь. Он их любил, потому что они все смертны. Он говорил: «они не знают, что такое жизнь». И когда меня спрашивают, например, о чем эта пьеса – я не могу ответить. И не хочу. Это так же, как говорить – о чем музыка? О чем Девятая симфония Бетховена? О любви. 

- В 1970 вы сняли «Дядю Ваню» со Смоктуновским в главной роли. Фильм получил множество международных призов, став признанной классикой. Почему вы решили вновь обратиться к этой пьесе? 

 - Можно ставить Чехова каждые пять лет, и всегда будешь разным, если ты сам меняешься. Я не думаю о впечатлении, которое создастся у публики, мне просто интересно, когда я работаю с любым автором, что происходит с ним лично. Я хочу услышать его голос. Вообще я готов умереть в авторе. Чем старше я становлюсь, чем больше работаю, тем более тщательно отношусь к тексту. Не позволяю себе больших вольностей. Это очень трудно и страшно, потому что есть вещи, которые не понимаешь.

Чеховские пьесы - они не о чем-то конкретном. Они большие, как жизнь. Вы же меняете свое отношение к жизни с возрастом. Когда я ставил «Дядю Ваню» в 33 года, у меня было одно представление о жизни, о героях, о людях, о самом себе и т.д. С тех пор прошло уже 47 лет. Мое отношение к Чехову изменилось. Во-первых, потому что я очень много изучал его переписку, очень много изучал его жизнь, его отношение к людям, к женщинам, к мужчинам, к самому себе. Антон Павлович для меня тогда был неким человеком в пенсне с усталыми грустными глазами. Потом он стал моим духовным цензором, человеком, который сидит за моей спиной – я оглядываюсь и смотрю, он кивает или нет. 

Чем старше я становился, тем больше я понимал чеховских героев. Дядю Ваню лучше всего сыграл бы Чарли Чаплин. Почему? Потому что дядя Ваня – вовсе не серьезный герой. Это очаровательный, нежный, чистый, наивный человек, который о себе думает гораздо лучше, чем есть на самом деле.

 - Почему вы поставили трилогию в театре, а не сделали, например, киносериал?

 - Я гораздо большее удовольствие получаю в театре, чем в кино. Потому что кино — это производство. Вы понимаете, что такое производство? Пришел утром, надо снять там 424 метра. Люди стоят, дождик идет, снег валит. Надо снять, уехать домой. В театре ты приходишь на репетицию и занимаешься только одним - поиском истины, бескорыстным поиском истины.

Я как-то заметил, что зритель на моих спектаклях в Театре им. Моссовета первые минут 10-15 не может сообразить, где он находится. Не в том смысле, что актеры ходят по сцене без штанов или с автоматами Калашникова, тогда непонятно иное: где там Чехов? А с точки зрения восприятия. Вроде бы пришли на Чехова, а надо смеяться. К нему привыкли как к слишком серьезному, смертельно скучному драматургу. И монологи у него чересчур длинные. Но надо понимать, чьи в них мысли - автора или персонажа. И вот тут начинается самое интересное.

Антон Павлович имел четкое представление, каким должен быть его театр. Но объяснить это было сложно. Например, о Шарлотте в «Вишневом саде» написано: «комическая старуха». Как это сыграть? Он пишет Марии Лилиной, актрисе МХТ, что Шарлотта не какая-то там сумасшедшая. Она из жизни, упоминается в его записных книжках. Ставить сложно, рискованно, но увлекательно.

- Андрей Сергеевич, вы режиссер, много экспериментировавший с разными жанрами, снявший очень разные, непохожие друг на друга фильмы, поставивший множество спектаклей и опер. Какой фильм или спектакль для вас является самым важным, знаковым, любимым?

 - Каждый мой фильм и каждый спектакль для меня таким и является.

 - На ваши спектакли в Израиле придут ваши бывшие соотечественники, многие из которых давно не были в России. Расскажите, пожалуйста, как на ваш взгляд обстоят сейчас дела в российском кинематографе и театре? 

- Каждый год появляется что-то интересное. И можно сказать, что российский зритель - самый лучший театральный зритель в мире. И это очень важно для жизнеспособности театра. Я сейчас говорю не о столице, а вообще о стране. Российский зритель не устал еще и ему чужд в глубине своей постмодернизм и абстрактные поиски форм. Он хочет понимать жизнь в ее сложности и многообразии, он хочет любить героев, как в прошлом веке и в позапрошлом. Что касается кинематографа, то можно сказать, что он освобождается от оков голливудского клише и возвращается к тому, чем он раньше был знаменит - к поискам ответов на какие-то личные вопросы исходя из традиций русского художественного поиска.

- Вы объявили «санкции» Америке, предложив бойкотировать «Оскар», и это при том, что вы много снимали в Голливуде и вас даже называют российско-американским режиссером. Помимо качества фильмов, представленных на премию, вас возмущала сама формулировка номинации – «за лучший фильм на иностранном языке», что,  по вашему мнению «является сегрегацией мирового кинематографа от англофонного мира».

 - Абсолютно согласен. Я считаю, что американская политика — это изоляция своего рынка от всяких зарубежных интервенций. По законам американского рынка в прокат берут фильмы только на английском языке. Дублированные фильмы не принимаются. Это абсолютный барьер. Принимаются фильмы с субтитрами, но, как вы понимаете, американцы не та нация, которая любит читать. Поэтому все иностранные фильмы идут в трех-четырех культурных кластерах - Нью-Йорк, Бостон, Чикаго, Лос-Анджелес. Большой американский кинорынок закрыт для иностранного киноискусства. 

- Распространяется ли ваше негативное отношение на европейские премии? Вот только что Звягинцев получил французскую премию «Сезар» именно в этой номинации. Видели ли вы «Нелюбовь» и если да – что вы думаете об этой картине?

- У меня нет никакого негативного отношения ни к чему вообще. Я просто считаю, что искусство не должно иметь языковых барьеров. Звягинцев — один из самых любознательных художников, он постоянно в поисках смыслов, и поиски эти важны для развития киноязыка. Но мне кажется, что он еще не совсем усвоил простой тезис, что любовь к человеку - основа нашей жизнеспособности.

  

 - Как бы вы охарактеризовали себя в двух словах? 

 - Любопытный человек

 – И последнее. Ваши спектакли уже были в Израиле. Как их принимали? Что скажете о израильской публике?

 — Замечательная публика в Израиле, такая же, как и российская  - эмоциональная, влюбленная, если ей нравится. И я думаю, что это свойство не только тех, кто приехал в Израиль из России. 

****

Театр имени Моссовета в Израиле  - май 2018-го