Юнгом, убитая нацистами
Филлис Чеслер 3 декабря 2017
Материал любезно предоставлен Tablet
Angela M. Sells
Sabina Spielrein: The Woman and the Myth [Сабина Шпильрейн: женщина и миф]State Univercity of New York Press, 2017. 283 pp.
Sabina Spielrein: The Woman and the Myth [Сабина Шпильрейн: женщина и миф]State Univercity of New York Press, 2017. 283 pp.
В августе 2012 года в Ростове‑на‑Дону члены еврейских организаций протестовали против новой мемориальной доски, упоминающей 27 тысяч «мирных граждан», расстрелянных нацистами в августе 1942 года в Змиевской балке. За год до того городские власти сняли прежнюю доску, чтящую память жертв‑евреев, и заменили ее новой, упоминающей просто «мирных граждан». Память о драгоценных еврейских душах: докторах, юристах, поэтах, ученых, библиотекарях, о всех детях, родителях и бабушках с дедушками, убитых исключительно по причине своего еврейского происхождения, — эта память была стерта буквально за одну ночь. Среди этих жертв была д‑р Сабина Шпильрейн, одна из пионеров психоанализа, член Венского психоаналитического общества, первый детский психоаналитик в мире (да‑да, еще до Анны Фрейд) и основательница Московской психоаналитической клиники.
Мое внимание к убийству Шпильрейн и к вынужденной анонимности ее судьбы привлекла новая замечательная книга Анджелы Селлс Sabina Spielrein: The Woman and the Myth [Сабина Шпильрейн: женщина и миф]. Селлс цитирует рабби Шимона Сэмьюелса, «назвавшего этот случай намеренного забвения еврейского наследия (в Ростове‑на‑Дону) меморицидом [уничтожением памяти]. Снятие доски и лишение расстрелянных в Змиевской балке еврейских корней представляется намеренной попыткой замолчать ужасную трагедию, произошедшую с евреями в этом месте, с тем чтобы не доставлять психологического дискомфорта другим». По мысли Анджелы Селлс, ровно то же, что российские власти сделали, убрав доску, предположительно ради избежания «межэтнической напряженности», было сделано и с наследием Шпильрейн — сначала ее коллегами‑психоаналитиками, а затем их последователями вплоть до сего дня.
Как и Шпильрейн, ее героиня и духовная праматерь, Селлс демонстрирует удивительную разносторонность в своем научном исследовании. Изучая биографию Шпильрейн, она работала с поэзией, прозой, мифологией, теорией психоанализа, оперой, политикой и историей; конечно же, ее источниками были дневники Шпильрейн, ее письма и статьи, зачастую непереведенные или просто неведомые миру — по сей день погребенные в частных коллекциях и архивах. В своей книге Селлс затрагивает и природу антисемитизма, а именно то, как евреи — и мужчины, и женщины — воспринимались христианами: как в теологической перспективе, так и в психоаналитических кругах Европы в начале ХХ века. Селлс также обращается к постмодернистской феминистской литературе, которая лишь недавно стала разрабатывать темы, которые Шпильрейн наметила более полувека назад.
В истории Сабины Шпильрейн, как в капле воды, отразились такие явления, как патологический патриархат, антисемитизм, сталинизм, нацизм и геноцид. Кроме того, это история необычайно смелого мыслителя‑первопроходца, чьи идеи потом преспокойно «позаимствовали» Великие Мужи Психоанализа, а их последователи совместными усилиями постарались очернить и опорочить Шпильрейн и стереть все следы ее тридцатилетней научной и клинической работы.
Поскольку деятельность Шпильрейн была в определенной степени феминистской и сосредоточенной на женщинах (или, по крайней мере, осуществлялась женщиной), это присвоение и искусственное забвение ее научного наследия является частью принудительного исчезновения женского знания в целом, которое происходит из поколения в поколение, из века в век, как блистательно показала австралийская феминистская исследовательница Дейл Спендер. В результате каждая волна феминизма вынуждена заново изобретать велосипед женского знания; мало широкоплечих гигантов, на которых могут встать современные карлики.
Приведу пример из своей жизни. В 1970 году на ежегодном собрании Американской психологической ассоциации я потребовала компенсаций на сумму в 1 млн. долларов от лица женщин, которым поставили неверный диагноз и которых неправильно лечили. Последовал нервный смех, и шепот коллег перерос в гул, в котором я разобрала: «У этой женщины [т.е. у меня] явный случай зависти к пенису». Надо заметить, что Сабина Шпильрейн, психоаналитик‑новатор, чье имя, биография и работы были мне раньше совершенно неизвестны — никто из моих многочисленных ученых профессоров или наставников в психоанализе ни разу не упомянул ее имя — раскритиковала это понятие за полвека до моего выступления. Тогда, в 1970‑м, я не поверила своим ушам и посмеялась над этим диагнозом — или обвинением, — поступившим из аудитории, а в самолете, на обратном пути из Майами, начала писать свою книгу «Женщины и безумие». Она станет бестселлером. В ней даже будет глава, которую феминистки провозгласят «пионерским» изобличением темы секса между терапевтом и пациенткой. На тот момент я не имела ни малейшего представления о том, что аналитик Шпильрейн, Карл Густав Юнг, лишил девственности Сабину, когда она была одной из его пациенток в стационаре и больше всего нуждалась в его помощи.
Этот «роман» — а вернее, это преступление — Дэвид Кроненберг совершенно зря обессмертил в своем фильме 2011 года «Опасный метод». Там Кира Найтли играет Шпильрейн, Майкл Фассбендер — Юнга, а Вигго Мортенсен — Фрейда. Из фильма совершенно непонятно, что Шпильрейн — это гораздо больше, чем «сумасшедшая» пациентка; этого не дает нам понять и целый ряд пьес о ней и множество ученых трактатов, сводящих 19‑летнюю на тот момент девушку к вечно 19‑летней, или, по словам Селлс, к «вечной пациентке», исключительно пациентке, которой продолжают ретроспективно ставить диагноз, которую выставляют в неприглядном свете и называют «шизофреничкой». По мнению Селлс — и я согласна с ее выводами — Шпильрейн была травмирована не только смертью сестры; очень вероятно, что она была жертвой сексуального насилия со стороны своего отца. Селлс полагает, что именно из‑за этого Сабина попала в лечебницу. Согласно Селлс (и самой Шпильрейн), ее нервный срыв был «реакцией на сексуальное принуждение со стороны отца, которое началось, когда ей было четыре года».
«В 1909 году в письме матери [Шпильрейн пишет]: “Я влюбилась в психопата [Юнга], и нужно ли объяснять, почему? Я никогда не считала своего отца нормальным”. Далее Шпильрейн сообщает матери, что они с Юнгом временами, как сиделки друг у друга, и что поведение Юнга — припадки ярости, плач и торжествующее изнеможение — напоминает ей о поведении родителей: “Вспомни, как дорогой папочка извинялся перед тобой точно в такой же манере!” Это сравнение Юнга с отцом, возможно, содержит намек на ее опыт интимных отношений как продолжающегося насилия».
Как пишет Селлс, в частном интервью Шпильрейн назвала то, что сделал с ней Юнг, ее лечащий врач, «изнасилованием». В 1910 году Шпильрейн писала: «Боже милостивый, если бы он [Юнг] имел хоть малейшее представление о том, как сильно я страдала по его поводу и по‑прежнему страдаю! … Мне стыдно, что я потратила так много времени. Стойкость. О да, стойкость».
* * *
В 1972 году я издала книгу «Женщины и безумие». Там была глава про сексуальные отношения между терапевтом и пациенткой. И врачи, и критики единодушно подвергли сомнению информацию, которую я излагала в этой главе. «Эти женщины все выдумывают. Они душевнобольные. Как можно им верить?» Или: «Если что‑то и произошло, то женщины сами этого желали и соблазнили своих терапевтов, а теперь, когда вышло не так, как они хотели, они их обвиняют».
Это ровно то, что психотерапевты всегда говорили, когда пациентки рассказывали об инцесте. Это ровно то, что все всегда говорили, когда женщины жаловались на сексуальные домогательства или изнасилование. Хотя я брала интервью и старалась глубоко исследовать этот предмет, поразительно, насколько мало я на самом деле знала об истории этих возмутительных отношений между психоаналитиками и их пациентками.
Я также не знала, как активно Шпильрейн боролась с концепциями вроде «зависти к пенису» — в далеком 1912 году — и что именно она — не Юнг, не Фрейд — впервые предположила наличие мифических архетипов в человеческом бессознательном, а также желание смерти, которое, по ее мысли, предполагало возрождение. Кроме того, Шпильрейн начинала изучать психологические отношения между матерью и дочерью, природу женской сексуальности и происхождение человеческой речи.
А теперь представьте, что вся эта работа не исчезла из багажа науки. Представьте, что кратковременная роль пациентки не стала клеймом, постоянно используемым, чтобы принизить Шпильрейн, назвать ее «сумасшедшей», которая влюбилась в своего психоаналитика и «вынудила» его излечить ее с помощью опасного средства, известного как «лекарство любви».
Вся эта история выглядит крайне сомнительно, не правда ли? Вот она — 19‑летняя девушка, возможно, жертва инцеста (и за это ей ретроспективно зачастую приписывали «пограничное расстройство» или «шизофрению»), с которой случился нервный срыв, вследствие многолетнего сексуального насилия со стороны отца и недавней смерти младшей сестры. И вот он — врач в знаменитой клинике Бургхольцли, арийский «бог‑в‑становлении», который злоупотребил своей властью над Сабиной, когда она была в наиболее уязвимом состоянии. (Да, конечно, Юнгу самому тогда было всего 27 лет, но разница в статусе и власти между ними была реальной и значительной.)
Поступок Юнга был преступным и совершенно аморальным. Возможно, этот поступок характеризует его как эгоистичного социопата, злоупотребившего тем, что психоаналитики называют «переносом». Кто как не социопат будет предлагать открыто полигамный союз и совместное проживание жене и любовнице? Сабина — здраво и мудро — отвергла его. И все же это лечение‑мучение стационарной больной продолжалось восемь месяцев.
Селлс особо отмечает, что Сабину счел «излечившейся» не кто иной, как сам Ойген Блойлер. Хотя ее отношения с Юнгом, то вспыхивая, то затухая, продолжались еще некоторое время, пока она была его амбулаторной пациенткой и докторанткой, Шпильрейн все же удалось оставить это «любовное лекарство»/роман/мучение позади и заняться докторатом в области психиатрии. Руководителем ее диссертации стал Юнг, разумеется.
Очевидно, Юнгу нравились еврейские девушки. В 1910 году Шпильрейн записывает в своем дневнике, что «он [Юнг] любит смуглых еврейских девочек» и что, желая оставаться «как можно ближе к своей религии и культуре», он тем не менее искал «освобождения от своих отеческих обязанностей в неверующей еврейке».
Как подозревала Шпильрейн и как Юнг признавался Фрейду, «эта еврейка возникла в другом виде, в лице моей пациентки [Шпильрейн]». Селлс утверждает, что до Шпильрейн у Юнга были отношения с еврейской женщиной. Шпильрейн предполагала, что служит для Юнга «психосексуальным замещением».
Выводя свой эротизированный антисемитизм на совсем новый уровень, Юнг объясняет Шпильрейн, почему евреи отвержены: «…[еврей] — убийца своих собственных пророков, даже своего Мессии».
И вот как Шпильрейн отвечает ему: «…Вы обвиняете нас, евреев, вместе с Фрейдом, в том, будто мы видим свою сокровенную духовную жизнь как исполнение детских желаний. На это я должна ответить, что вряд ли есть другой народ, столь же склонный видеть мистику и обещание судьбы (веры?) в мире, как еврейский народ».
Фрейд говорил Шпильрейн: «Мы евреи и останемся ими. Другие будут только эксплуатировать нас, никогда не поймут нас и не оценят».
* * *
Современники Юнга — за исключением Фрейда — отказывались возлагать на него вину за отношения с Сабиной. И уже совсем недавно, в 2010 году, Джон Хауле извиняет поступок Юнга, ссылаясь на книгу Джона Керра, где такой поступок предстает нормальным, поскольку не исключительным: «Юнг вовсе не был единственным психиатром, который завел роман с пациенткой. Гросс славился своими легендарными похождениями, Штекель заслужил репутацию совратителя. Джоунс откупался от шантажировавшей его бывшей пациентки, а у знаменитого коллеги Юнга Отто Ранка, как хорошо известно, были отношения с его пациенткой Анаис Нин». Селлс цитирует мою книгу на эту тему, дабы подкрепить свои доводы, и я благодарна ей за это.
Но роль Шпильрейн не ограничивалась ролью пациентки или «вечной пациентки». Она — психоаналитик, оригинальный мыслитель, чьи идеи «заимствовались» Юнгом и Фрейдом — как со ссылками, так и без оных. Другие ее идеи — о женской сексуальности, смерти и возрождении, детской психологии и значении взаимоотношений матери и дочери — были полностью забыты. Как убедительно показывает Селлс, Шпильрейн быстро отдалилась от Юнга как возлюбленного, забеспокоившись, как бы он не «украл идеи, изложенные в моем исследовании, которое он читает». Ее опасения были вполне обоснованы.
Шпильрейн пишет:
Я должна признать, что очень боюсь, как бы мой друг [Юнг], собиравшийся упомянуть мою идею (об архетипах в нашем коллективном бессознательном, о смерти‑возрождении) в своей статье в июле, признавая, что у меня преимущественное право на эту идею, не присвоил себе всю эту теорию целиком, поскольку теперь он хочет рассказать об этом уже в январе. […] Как я могу относиться к человеку, который воровал мои идеи, который был мне не другом, а мелочным, коварным соперником? […] Я люблю его и я его ненавижу.
Фрейд повел себя аккуратнее и упомянул Шпильрейн как автора идеи о влечении к смерти. Поразительно, но последующие редакторы сочинений Фрейда систематически опускали эту ссылку. А в 1912 году, когда члены Венского психоаналитического общества обсуждали эту теорию, Сабине Шпильрейн, которая как член общества присутствовала на заседании, пришлось им напомнить, что «это одна из ее идей, которая сейчас “находится в печати”»; тем самым она отстаивала право «интеллектуальной собственности на концепцию, которую год назад сама же представила вниманию членов общества».
Шпильрейн осмелилась не согласиться с Фрейдом и в самом начале своей карьеры ввела понятие «женской психологии», которая «существует вне и не связана с завистью к пенису». Он сказал: «Нет». И дискуссия, по‑видимому, продолжилась.
В своей научной деятельности Шпильрейн была вынуждена выдерживать натиск целых групп, враждебно к ней настроенных, обладающих властью мужчин, — как в Вене, так и в Москве. Их оскорбляли и унижали ее идеи о многообразии женского эротизма, о детской сексуальности, о зависти к пенису. Селлс пишет: «Единственная женщина в зале, Шпильрейн говорила о сформировавшейся чувственности в эпоху, когда женская сексуальность была заклеймена [Фрейдом] как “темный материк” психологии, а женские оргазмы делились на две категории: клиторальные или “инфантильные” и вагинальные или “зрелые”. Сам клитор приравнивался к “ампутированному пенису”, его стимуляция считалась выражением зависти к пенису, и если женщина не получала удовлетворения от “пенетрации”, у нее диагносцировали фригидность или истерию. Шпильрейн же — вопреки этим представлениям — отстаивала “особую” природу женского сексуального возбуждения, не принижая его проявлений и не связывая его с неврозами».
Шпильрейн не могла заработать на жизнь в Вене, Цюрихе или Женеве по той простой причине, что была женщиной. В 1923 году она была вынуждена вернуться в Россию и приехала в Москву, где Сталин позволил ей открыть первую психоаналитическую клинику. Клиника процветала до конца 1920‑х, когда Сталин прикрыл ее, поскольку психоанализ показался ему «слишком еврейским». Шпильрейн уехала из Москвы и вернулась в свой родной Ростов‑на‑Дону, где без особой огласки продолжала принимать пациентов. (Это было довольно опасно, и Московское психоаналитическое общество уже было разогнано.) Неудивительно, что она была доведена до крайней бедности. Практически в один момент она лишилась подряд троих своих братьев, сгинувших в ГУЛАГе, затем мужа и, наконец, родителей.
Шпильрейн не была окружена коллегами, почитателями или учениками — такими, как те, что в последний момент спасли Фрейда, отказавшегося покинуть Вену, или крупнейших ученых раввинов. Шпильрейн оказалась в Ростове как в ловушке, совсем одна, без семьи и без влиятельных друзей, оставшихся за границей. В августе 1942 года в Змиевской балке нацисты расстреляли ее и двух ее дочерей, наряду с еще 27 000 ростовских евреев.
Этому трудно поверить, но Селлс документально подтверждает, что на основании теории Шпильрейн о влечении к смерти (теории смерти и возрождения), некоторые психоаналитики умудрились ее же саму обвинить в ее гибели от рук нацистов! Она хотела этого, она призывала эту смерть, она отказывалась бежать от нее… Ну да, конечно, все шесть миллионов евреев хотели быть убитыми, а еще Шпильрейн — это Еврейка‑Соблазнительница, которая искушала и соблазнила Юнга.
Невыносимо мучительно все это осознавать: что идеи Шпильрейн были украдены; что ее образ был очернен теми же Великими мужами психоанализа, которые украли ее идеи; что она не могла заработать на жизнь в Австрии и Швейцарии, потому что была женщиной, и не могла продолжать свою новаторскую деятельность в Москве, потому что была еврейкой, и наконец, была убита нацистами в своем родном городе.
Героически решив противостоять «меморициду», Анджела Селлс начала давно назревшее дело воскрешения подлинной Шпильрейн. Ее книга — важнейший, возможно, исчерпывающий феминистский вклад в литературу по этой теме. По этой книге стоит снять кино — о том, какой на самом деле была Сабина Шпильрейн. 
Оригинальная публикация: Raped By Carl Jung, Then Murdered by the Nazis
Комментариев нет:
Отправить комментарий