четверг, 15 сентября 2016 г.

ИНТЕРВЬЮ С МУДРЕЙШИМ ИЗ ЕВРЕЕВ

"Нам надо отказаться от излишней рациональности". Интервью с профессором Ауманном

время публикации: 06:47 | последнее обновление: 07:22блог версия для печати фото
Эксклюзив NEWSru Israel
В июне 2016 года лауреату Нобелевской премии по экономике, профессору математики Исраэлю (Роберту) Ауманну исполнилось 86 лет. 60 из них он живет и работает в Иерусалиме. Являясь одновременно ученым, крупнейшим специалистом в области теории игр и религиозным евреем, профессор Ауманн предлагает свой путь развития израильского общества и разрешения еврейско-арабского конфликта.
Перед наступлением нового еврейского года Исраэль Ауманн дал интервью сайту NEWSru.co.il. В день интервью у профессора родился двадцатый правнук.
Профессор Ауманн, через три недели завершится еврейский год. C высоты вашего жизненного опыта, с высоты шестидесяти лет, прожитых в Израиле, каким вам сегодня видится наше общество?
Да, я в Израиле почти шестьдесят лет. После праздника Суккот будет шестьдесят. Трудно ответить на ваш вопрос, проще говорить о конкретных проблемах. Но я оптимист. Возможно, нет особых причин для оптимизма, когда смотришь вокруг, но в том, что касается будущего Израиля, я оптимистичен. Может быть в том, что касается всего мира, я оптимистичен в меньшей степени, но убежден, что в Израиле мы справимся с трудностями, с противоречиями в обществе. Их много, это нелегко, но я убежден, что, с Божьей помощью, мы их преодолеем.
Вы говорите о противоречиях в обществе. В последние недели мы наблюдаем очередную вспышку в отношениях между светскими и религиозными. Как вы оцениваете происходящее?
Наша проблема состоит в том, что мы многое воспринимаем так, как будто оно происходит впервые. То, что происходит в Израиле в последние недели, бывало уже многократно. Вам трудно в это поверить, но я утверждаю, что отношения между светскими и религиозными людьми в Израиле сегодня гораздо лучше, чем были раньше. Расскажу вам две истории, которые это проиллюстрируют. В начале 60-х годов в Израиле произошел скандал вокруг мальчика по имени Йоселе Шумахер. Мальчик был из семьи российских евреев, и родители временно поселили его у деда, который жил здесь раньше. Родители были светскими, а дед ультраортодоксальным евреем. Мальчик рос у деда ультраортодоксом, однако затем родители потребовали вернуть ребенка в семью. Дед отказался, мотивируя это тем, что родители воспитают ребенка светским. Родители обратились в полицию, в суд, и было издано распоряжение вернуть ребенка родителям. Дед отказался, и долгое время прятал ребенка. Те, кто знакомы с ультраортодоксальной средой, знают, что она весьма закрытая и найти там кого-то, кто донесет, практически невозможно. Так было и на этот раз. К чему я вам об этом рассказываю? На фоне этой истории в Израиле начался грандиозный скандал. Тогда уровень антирелигиозных, знаете почти антисемитских настроений, был неизмеримо выше, чем сейчас. Религиозным людям кричали на улицах "Где Йоселе? Куда вы спрятали Йоселе?" Учащиеся Гимназии в Рехавии срывали кипы с моих детей.
Почти насилие…
Мне кажется, что до насилия тогда дело не дошло, но было очень много ненависти, причем ненависти беспричинной. Ненависти ко всем религиозным. И эта история сама по себе менее интересна, чем вот эти проявления открытой ненависти. Почему я вам об этом рассказываю? Я хочу сказать, что сегодня вряд ли мы столкнулись бы с подобным. Сегодня люди более (долгая пауза) наверное правильно сказать, более сдержаны. Страсти менее накалены. Сегодня не стали бы срывать кипы, не стали бы кричать "Где Йоселе?" А тогда атмосфера была не просто напряженной, это была атмосфера настоящего противостояния.
Расскажите нашим читателям, чем закончилась история с мальчиком Йоселе.
Это менее важно для нашего разговора, но в двух словах. Мальчика переправили в США и поселили в Нью-Йорке среди сатмарских хасидов (один из наиболее радикальных ультраортодоксальных дворов, не признающий государство Израиль – прим.ред.). Там об этом стало известно полиции, мальчика вернули в Израиль, к родителям, и на этом все закончилось. Но история запомнилась главным образом той ужасной атмосферой, которая тогда царила. Было еще множество историй. Кто-то рассердившись на меня на бензоколонке крикнул: "Все вы досы одинаковые". Сегодня вы такое не услышите, я думаю. Существует тот или иной уровень напряженности между религиозными и светскими, но я считаю, что сегодня все более культурно.
Тем не менее, напряженность существует. Вы считаете, что конструкция взаимоотношений между светскими и религиозными, тот или иной статус-кво, может сохраниться, может сработать?
Считаю, что да. Я вам скажу так. Вы журналист, не знаю какого направления придерживается ваш сайт, поэтому говорю в общем. На повседневном уровне напряженности между светскими и религиозными почти нет. То немногое, что действительно существует, раздувается сверх всякой меры прессой.
То есть, как всегда виноваты СМИ.
(смеется) Я не говорил о вас лично, я вас не знаю. Но то, что журналисты разжигают страсти, несомненно.
Профессор Ауманн, разве дело в журналистах? Министр просвещения Нафтали Беннет заявляет, что "изучение иудаизма и преуспевание в этом важнее изучения математики и естественных наук". Вы ученый и религиозный человек. Что вы подумали, когда услышали это заявление?
Во-первых, я его не слышал, поскольку крайне редко смотрю новости. То, что нужно, я узнаю от жены или своей помощницы. Телевизор я не смотрю вовсе, а из газет читаю только New York Times и "Макор ришон".
Не раздражаетесь, когда читаете New York Times?
Уже почти нет, но все еще немного раздражаюсь. Не страшно. Так вот, о словах Беннета я узнал, только когда мне позвонили с некоей радиостанции и попросили прокомментировать это выступление министра просвещения. Я отказался. Мне претят сравнения подобного рода. Что лучше, что хуже, что важнее, что менее важно. У меня пять детей, двадцать один внук и двадцать правнуков. Двадцатый родился сегодня.
Поздравляю.
Спасибо. Я никогда не сравниваю их. Под моим началом защитили докторскую диссертацию пятнадцать человек. Я никогда не отвечаю на вопрос, кто из них лучше, кто хуже, кто способнее. Не только не отвечаю, но и не думаю такими понятиями. То же самое и с высказыванием Беннета. Что важнее: изучение Торы или изучение математики. И то важно, и это важно. Изучение Торы дает нам ответ на главный вопрос: что мы делаем на этой земле? В чем цель нашего пребывания в Эрец Исраэль? Мы не можем ответить на этот вопрос без знакомства с источниками, с еврейскими текстами. Для того, чтобы жить в этой непростой стране, для того, чтобы у нас была причина жить в ней и для того, чтобы мы понимали эту причину, необходимо знакомство с еврейскими источниками, с еврейской культурой. Необходимо понимание того, что такое еврей. Это не так просто, как кажется, и обрезания недостаточно. Это не означает, как я уже сказал, что нужно быть религиозным. Я соблюдаю заповеди, кто-то нет, но знать источники надо. И это не менее и не более важно, чем математика. И то важно, и другое важно.
Но вы хорошо понимаете, что в конечном счете все это – вопрос порядка приоритетов, а значит инвестиции средств. Иными словами, все возвращается к вопросу о том, во что вкладывать ограниченный ресурс, то есть деньги.
Да. И я повторяю: надо вкладывать и в то, и в другое. Это видно в любой сфере нашей жизни. Вечный спор о территориях, об Иудее и Самарии. Мы все время говорим о безопасности. Можно ли отдавать территории, нельзя ли их отдавать. Но рассматриваем этот вопрос исключительно с точки зрения безопасности. Я говорю вам: это не главное. Если у нас нет права быть здесь, если мы себе не можем ответить на вопрос, зачем мы здесь, то и права на безопасность у нас не будет. И наша главная проблема не с арабами, не с Обамой и не с Клинтон. Наша главная проблема – это мы сами.
То есть?
Мы утратили осознание того, что мы здесь делаем и что мы здесь ищем. И тогда права Хелен Томас, помните такую журналистку, которая посоветовала евреям возвращаться в Польшу, в Германию, в Россию, куда угодно. И Беннет прав: для того, чтобы ответить на вопрос, что мы здесь делаем, нужно изучать иудаизм. Очевидно и другое. Чтобы выжить в современном мире, нужно изучать науки, нужно изучать математику. Это нужно для хайтека, для развития экономики, для выживания. Это не "или-или", это "и-и". И слава Богу, у нас есть и то, и другое. А то, что вы говорите о порядке приоритетов, об ограниченных ресурсах, я совершенно не приемлю.
Что в этом неверно?
Неверен подход, согласно которому мы должны вкладывать или в изучение иудаизма, или в изучение наук. Не каждый может быть профессором математики.
Но и не каждый может быть гением в Торе.
Да, я понимаю, что вы имеете в виду. И вы правы, не каждый может быть гением в Торе, даже если проучился всю жизнь в йешиве. Но мы гораздо больше денег вкладываем в общее образование, чем в религиозное или ультраортодоксальное. И не каждый должен быть гением в Торе, но надо, чтобы люди знали азы. Совсем недавно я видел социологическое исследование с поразившими меня данными. Более половины населения Израиля не могут закончить фразу "Шма Исраэль…". Это плохо, это очень не хорошо.
Вы все время говорите про "и... и..." И Тора, и наука.
Да, безусловно.
Вы ученый и религиозный человек. Религия и наука могут жить в мире? Религиозное мировоззрение и научное осмысление мира не вступают в противоречие?
Нет. Я не думаю, что есть противоречия. Первоначальное значение слова религия (דת) – это не вера, а действие. Именно в этом смысле оно фигурирует в ТАНАХе, в частности в книге Эстер. Важно не то, во что ты веришь, а важно то, что ты делаешь. Религия – это не ответ на вопрос, веришь ли ты в Бога. Я верю, но дело не в этом. Религия – это действие. Соблюдение субботы, соблюдение кашрута, изучение Торы.
Вы хотите сказать, что религия – это не мировоззрение?
Нет. Религия в ее первоначальном значении, в котором это слово фигурирует в ТАНАХе – не мировоззрение. Это образ жизни. Он сопровождается мировоззрением. Но мировоззрение – это не главное. Вера – это не главное. Главное – это твои действия, а не мысли. Понятно, что действия, которые противоречат мировоззрению, выглядят странно, но первичны именно действия. Я религиозный человек, во всяком случае, стараюсь соблюдать заповеди. Но если вы придете ко мне и скажете: "Докажи, что есть Бог"...
Или что Бог создал мир.
Да, или что Бог создал мир. Я вам скажу, чтобы вы отстали от меня. Я люблю шаббат, люблю зажигание свечей с закатом в пятницу, люблю эту возможность "сойти с автобуса" и на 25 часов погрузиться в другой мир.
Иными словами, вы говорите, что вопрос существования Бога, происхождения мира, вас не занимает.
Вы утрируете. Занимает. Но эти вопросы для меня вторичны. Я не рассматриваю одно в отрыве от другого. У симфонии есть несколько частей, но они составляют единое целое произведения искусства. То же самое и с религией.
И единое целое религии не мешает научному осмыслению мира?
Ничуть. Приведу вам пример. Есть разные художники. Есть Рембрандт и, скажем, Эль Греко. Каждый из них видит мир по-своему. Кто прав? Можно ли вообще задавать такой вопрос? Конечно, нет. Наука и части религии, касающиеся вопросов о том, как функционирует мир, как он был создан и так далее – это всего лишь наше восприятие мира. Наука – это не ответ на вопрос, как устроен мир. Наука – это ответ на вопрос, как мы воспринимаем устройство мира.
Иными словами, абсолютной точности нет.
Точность есть. Абсолютной истины нет. В науке вы можете приблизиться к окончательному ответу на несколько миллиметров ближе. Это будет абсолютно точно на заданном уровне. Точность есть. Но истины, объективной истины, нет. И наука, и история происхождения мира, как она описана в ТАНАХе, представляют то, как мы видим и воспринимаем мир.
И в этом смысле религия и наука могут существовать интегрировано?
Они могут сосуществовать. Интеграция – это взаимопроникновение. Я говорю о сосуществовании. Это восприятие существует, и это существует рядом.
Вернемся к проблемам повседневным. Не так давно вы представили свой план урегулирования арабо-израильского конфликта. План, который для меня оказался в большой степени неожиданным.
Прежде всего, я не сторонник идеи единой Эрец Исраэль. С другой стороны, мы имеем права на эту землю, которые, по меньшей мере, не уступают правам арабов на нее. Мне, кстати, очень мешает термин палестинцы в отношении местных арабов. Это большая ошибка. У моей жены до сих пор есть удостоверение личности жительницы Палестины. Так почему арабы – палестинцы, а мы нет?
То есть, всех жителей Эрец Исраэль надо называть палестинцами?
Да. И если уж кого-то, то скорее нас. Была Декларация Бальфура, было решение Лиги Наций, иные документы, декларировавшие, что подмандатная территория должна стать национальным домом еврейского народа, и нет ни одного документа, где говорилось бы о том, что эта территория должна стать национальным домом арабского народа. Это не означает, что я хочу выгнать отсюда арабов. Я против того, чтобы кого-либо выгоняли из его дома: еврея или араба, неважно.
И что вы предлагаете?
Я предлагаю то, о чем говорю уже много лет. Два политических образования – еврейское и арабское. Арабские населенные пункты должны быть соединены шоссе, еврейские населенные пункты также должны быть соединены магистралями. Эти дороги не должны физически пересекаться. В тех местах, где это происходит, будут построены мосты или наоборот туннели. Но принцип именно в этом.
Иными словами, вы предлагаете два самостоятельных политических образования на одном участке земли без ее физического раздела.
Именно так. Два образования без раздела земли. Каждое имеет территориальную непрерывность путем строительства магистралей, которые не пересекаются.
Вы сознательно избегаете слова государства?
Это вопрос будущего. В ближайшее время я не вижу возможности создания еще одного арабского государства, особенно учитывая хаос на Ближнем Востоке. Я не хочу, чтобы происходящее в Сирии и в Ливии пришло сюда. Поэтому на данном этапе речь не идет о суверенитете. Может быть со временем. Пока что это должны быть два образования, которые соседствуют в той форме, в которой это происходит сейчас.
В рамках вашего плана, какой вы видите судьбу Иерусалима?
Иерусалим должен остаться еврейским. Арабы, христиане и прочие на протяжении двух тысяч лет имели власть над этим городом. Сейчас наша очередь. Иерусалим должен быть еврейским, евреи должны иметь право подниматься на Храмовую гору. То, что там сегодня происходит – это абсурд. При этом, все ограничения мы накладываем на себя сами. Это не ВАКФ, это мы.
Вы излагали свои предложения представителям власти, правительства, тем, кто имеет полномочия принимать решения?
Говорил со многими. С Ольмертом, когда он был премьер-министром, например.
С Нетаниягу?
Нет, с ним не приходилось.
Вы однажды сказали, что Израиль слишком рационально ведет переговоры со второй стороной. Что вы имели в виду?
Я имел в виду, что наши противники постоянно выдвигают ультиматумы, а мы в ответ говорим: "Хорошо, мы сделаем, как вы хотите". Это то, что в теории игр называется "парадоксом шантажиста".
Объясните для тех, кто не знает о чем речь.
Очень просто. Некто предложил двум людям десять тысяч шекелей при условии, что они договорятся, как их разделить. Один говорит: "Поделим поровну, пять тысяч каждому". Второй отвечает: "Нет, я хочу девять тысяч, а тебе тысяча". Когда первый отказывается делить таким образом, второй говорит: "Ну что ж, значит никто не получит ничего". И первый соглашается на тысячу, исходя из якобы рациональных доводов, желания получить хоть что-то. Но это фальшивая рациональность, так как, по сути, она приводит к тому, что человек остается в проигрыше, получив лишь тысячу и отдав девять тысяч. Вместо этого он должен был настаивать на справедливом разделе, ведь второй тоже не заинтересован в том, чтобы остаться без денег. Это и есть "парадокс шантажиста". То же самое на политических переговорах. 25 лет назад пришел ко мне высокопоставленный офицер ЦАХАЛа. Это было в период переговоров с Сирией. Он мне сказал: "Профессор Ауманн, для сирийцев земля свята, они не откажутся ни от единой ее пяди". Так и было. Они не отказались. А Рабин был хоть и достаточно гибок, но не настолько, и договор достигнут не был. Вот эта ситуация была ярким примером "парадокса шантажиста". Он говорит: "Это для меня свято, я не должен обосновывать свои требования". Он убеждает себя в том, что на компромиссы не пойдет, так как земля для него свята. И убедив себя, он убеждает и нашего генерала. Меня – нет. Но наша проблема действительно в том, что мы слишком рациональны, и у нас нет ничего, что было бы святым. И тут я возвращаюсь к тому, что сказал Беннет. Важнее иудаизм математики или не важнее, необходимо, чтобы было что-нибудь для нас святое, от чего мы не готовы отказаться, даже если это звучит не рационально. Не готовы отказаться и все. В противном случае, если у нас нет ничего святого, и мы действуем исключительно "рационально", то у нас будут забирать еще, и еще, и еще, поскольку вторая сторона не рациональна. Наши противники говорят: "Для нас девять тысяч – это святое. Все". И если у нас нет ничего святого, то мы закончим переговоры, имея при себе тысячу.
Продолжая тему теории игр и политики. Перед интервью я читал, что премьер-министр Биньямин Нетаниягу попросил вас смоделировать сценарий будущей войны, опираясь на теорию игр.
Это сказка. От начала и до конца. Просто сказка. Я постоянно читаю о том, что премьер-министр обратился ко мне, якобы на бар-мицве или еще где-то. Ничего подобного. Он никогда ко мне не обращался.
Высказывание о том, что "Верховный суд – наиболее серьезная угроза существованию государства Израиль", тоже сказка?
Безусловно, угроза. Может быть не самая серьезная, но угроза. Но я говорю не о Верховном суде, а о всей юридической элите Израиля, в том числе о прокуратуре.
В чем ваша претензия к ним?
Это абсолютно постсионистские структуры. Если наши судебная и юридическая системы продолжат действовать в постсионистском духе, выжить здесь будет трудно.
На основании чего вы утверждаете, что система постсионистская?
Проследите за решениями, которые она принимает. Только в последнее время это Амона, Офра. Постоянно принимаются решения о выселениях, разрушениях…
Но система действует не сама по себе, а на основании законов.
Ошибаетесь. Глубоко заблуждаетесь. Эта система действует не по законам, а по собственному представлению о том, что приемлемо, что не приемлемо. Изобретен даже термин "критерий приемлемости". И вот этот критерий, который судьи устанавливают сами, и является единственным при принятии решения.
И по вашему мнению, этот критерий продиктован постсионистским мировоззрением судей?
Не только судей. Системы. Вы утрируете, говоря о самой серьезной угрозе государству, но угроза весьма серьезная. Как я уже говорил, наши беды не от Ирана, не от Обамы, не от арабов, не от палестинских арабов. Только от самих себя. И постсионизм – корень этих бед.
Как их преодолеть?
Мы должны укоренить в будущем поколении осознание того, зачем мы живем в этой стране и на этой земле. Мы должны укоренить в них ценности иудаизма и сионизма. Это почти одно и то же...
Но вы не можете игнорировать тот факт, что есть много людей, пламенных сионистов, которые далеки от иудаизма, которые не накладывают тфилин...
Обратите внимание, я не говорил про накладывание тфилина. Я сознательно не говорил об активном выполнении заповедей. Но еврей должен знать завершение фразы "Шма Исраэль".
Вы все время повторяете, что мы должны осознавать цель нашего пребывания на этой земле. Какова эта цель с вашей точки зрения?
Это национальный дом еврейского народа. Бальфур был прав. Кстати, факт, который вам, как выходцу из России, будет интересен. 9 ноября 1917 года лондонская The Times опубликовала рядом две новости: о коммунистическом перевороте в России и о публикации декларации Бальфура. Где коммунистическая Россия и где мы...
Вы не опасаетесь, что нас ожидает их судьба? Внутренний распад.
Нет. Я оптимист, мы уже говорили об этом. Я верю, что с Божьей помощью и с нашей собственной помощью, мы избежим распада. Мы пережили тысячи лет рассеяния и остались единым целым, единым народом. Все эти века мы тосковали по Эрец-Исраэль, думали об этой земле. Мы связаны с этой землей, мы ее часть. Это нерационально.
Эта нерациональность может оказаться сильнее нерациональности наших соседей, которые хотят вышвырнуть нас отсюда?
Надеюсь. Я не хочу их отсюда вышвыривать. Надеюсь, что наша нерациональность окажется сильнее их нерациональности. Но это зависит только от нас.
Вы вновь и вновь повторяете, что все зависит от нас. Мировое общественное мнение – это неважно? США, Европа – неважны?
Важны, но в меньшей степени. При наличии у нас сплоченности фактор международного давления был бы менее значителен. Если бы мы были сплочены так, как ультраортодоксы в истории с Йоселе, наша ситуация была бы иной. Нам мешают отсутствие сплоченности и излишняя рациональность.
Беседовал Габи Вольфсон

ГРУСТНЫЙ ЮМОР МИХАИЛА СВЕТЛОВА

Лариса Казакевич

Грустный юмор Михаила Светлова
Поэт Михаил Светлов, автор знаменитой «Гренады», был известен своим друзьям как человек невероятно остроумный, готовый пошутить по любому поводу. Однако за юмором Светлова всегда скрывалась грусть.
Тернистый путь в русские писатели
В своей ранней автобиографии Михаил Светлов (Шейнкман) иронически писал:
«Я, Михаил Аркадьевич Светлов, родился в 1903 году 4/17 июля. Отец — буржуа, мелкий, даже очень мелкий. Он собирал 10 знакомых евреев и создавал «Акционерное общество». Акционерное общество покупало пуд гнилых груш и распродавало его пофунтно. Разница между расходом и приходом шла на мое образование.
Знакомство с литературой произошло случайно: отец приволок в дом кучу классиков с тем, чтобы пустить бумагу на кульки для семечек. Юный Светлов охнул и договорился с отцом: сначала он читает, а потом родитель заворачивает. Так он приобщился к литературе.
И еще любил рассказывать: «В детстве я учился у меламеда. Платили ему пять рублей. И вдруг отец узнал, что в соседнем местечке берут три. Он пришел к меламеду и сказал: „Хорошо, пять так пять. Но за эти деньги обучи его русской грамоте“.
— Так я и стал, — заключал Светлов, — русским писателем».
Телесная арифметика
Всю жизнь Светлов был очень худым.
— У всех телосложение, — жаловался он, — а у меня — теловычитание.
Без лишнего — никак
На юбилее Михаила Светлова было оглашено письмо отсутствовавшего Вениамина Каверина, в котором он, в частности, писал: «Я завидую не только таланту Светлова, но и его удивительной скромности. Он, как никто, умеет довольствоваться необходимым».
— Мне не нужно ничего необходимого, — пожал плечами Светлов, — но я не могу обойтись без лишнего.
Одно стихотворение — за полгода
— Об одном стихотворении, — рассказывал Михаил Светлов, — можно сказать, что я работал над ним более полугода. Это было летом. Я проснулся. Пришла рифма. Бумаги под рукой не оказалось, и я стал писать на перекидном календаре. Писал, зачеркивал, снова писал... Под утро, когда стихотворение было закончено, смотрю — уже декабрь!
Язвительность — не единственное оружие сатиры. Не всегда лекарство действует путем уколов. Иногда его просто принимают внутрь.
Действенная угроза
Светлов сделал подборку переводов молдавских поэтов для кишиневского издательства. С гонораром случилась большая задержка. Устав ждать, Михаил Аркадьевич послал в издательство угрожающую телеграмму: «В случае невыплаты денег в ближайшее время я переведу ваших поэтов обратно на молдавский». Гонорар прислали на следующий день телеграфом.
Репутацию не пропьешь
Светлов постоянно пребывал в состоянии легкого опьянения. О причине своего пристрастия к алкоголю он рассказывал так. Во второй половине 20-х годов его вызвали в ГПУ и предложили быть осведомителем, разумеется, под красивым предлогом «спасения революции от врагов». Светлов отказался, сославшись на то, что он тайный алкоголик и не умеет хранить тайны. Из ГПУ он прямиком направился в ресторан «Арагви», где сделал все, чтобы выйти оттуда на бровях.
— С той поры, — говорил Светлов, — мне ничего не оставалось делать, как поддерживать эту репутацию.
На передовой
Литературовед Борис Бялик рассказывает такой эпизод.
Во время войны они с Михаилом Светловым были на передовой. Светлов читал бойцам стихи. Начался воздушный налёт. Бомбы падали близко, но никто не ушёл в укрытие. Светлов дочитал стихотворение до конца. К счастью, всё окончилось благополучно, и никто не пострадал.
Бялик спросил его:
— Неужели тебе не было страшно?
— Нет! — ответил Михаил Аркадьевич. — Но я заметил, что в моём стихотворении есть длинноты.
Туристическое агентство «Красная армия»
После войны, по подсказке КГБ, Светлову не разрешали выезжать за границу, ссылаясь на то, что он пьет и что у него нет «международного опыта». Узнав, откуда ветер дует, поэт рассмеялся: «Там забыли, что я однажды уже был за границей — вместе с Красной Армией дошел до Берлина».
Русская проза и еврейские стихи
При обсуждении повести Казакевича «Звезда» писательница А. сказала:
— Удивительно! Говорят, раньше он писал посредственные еврейские стихи, а теперь у него великолепная русская проза.
— Дорогая, — ответил ей Светлов, — не перейти ли тебе на еврейские стихи?
Рожденный ползать
Принимали в Союз писателей поэта, человека малоспособного, но пробивного. Светлов высказался против. Кто-то защищал:
— Но ведь его стихи посвящены важной, солдатской теме.
— Когда я читаю хорошие стихи о войне, — возразил Светлов, — я вижу: если ползет солдат, то это ползет солдат. А тут ползет кандидат в Союз писателей.
Круглосуточное понятие
Иосиф Игин вспоминал:
«Разбуженный однажды ночным звонком, я спросил его:
— А ты знаешь, который час?
— Дружба, — ответил Светлов, — понятие круглосуточное».
А кто не пьет?
В начале 60-х годов на правлении Союза писателей разбирали за пьянку и дебош молодого поэта. Тот долго и уныло ноет в свое оправдание, что творческий человек не может не пить, его эмоции того требуют... «Достоевский пил, — перечисляет он, — Апухтин пил, Толстой пил, Бетховен пил, Моцарт пил...»
Тут кому-то из «судей» надоело, и чтобы прервать это занудство, он спросил:
— А что, интересно, Моцарт пил?
Михаил Светлов, до этого мирно кемаривший в углу с похмелья, тут же встрепенулся и ответил:
— А что ему Сальери наливал, то он и пил!
— Что такое вопросительный знак?
Это постаревший восклицательный.
Секундное удовольствие
Автор детективной пьесы, сразу прошедшей во многих театрах, купил массивные золотые часы с массивным золотым браслетом. Увидев это сооружение, Светлов усмехнулся:
— Старик, — сказал он, — а не пропить ли нам секундную стрелку?
Горничная и брюки
В гостинице, Литва, 1957:
Огнев: — Ну вот. Брюки повесим, завтра придёт девушка, погладит их, помялись.
Светлов, уже засыпая: — Старик, лучше сделаем так — пусть погладит меня, а брюки повисят сами...
Одна капля
В ресторане «Тульпе», Каунас, 1957:
Огнев незаметно убрал бутылку водки со стола под стол (Светлову вредно пить). Светлов: «Э, тут стояла бутылка!» Подымает край скатерти. «Хорошо, — говорит Огнев, — так и быть, но только — одну каплю». Светлов философично: «Старик, а что такое бутылка? Одна капля. Только большая».
Жертва маньяка
Однажды, получив извещение об уплате за квартиру, Светлов гневно воскликнул:
— ЖЭК — Потрошитель!
Каждый поэт мечтает написать такое стихотворение, которое хотелось бы читать шепотом.
Стихи, которые нельзя напечатать
Однажды Александр Ревич выпивал в ресторане ЦДЛ с Михаилом Светловым . Светлов сказал:
— Сейчас я прочту вам новые стихи. По-моему, удачные. Жаль только, что их нельзя напечатать.
Достал какую-то смятую бумажку, вздел на нос очки и прочёл. Стихи были неплохие, очень печальные.
— Хорошие стихи, — сказал Ревич. — Но почему вы решили, что их нельзя напечатать? Очень даже можно.
Светлов внимательно посмотрел на Ревича:
— Вы в этом уверены?
— Конечно!
И Светлов заплакал. И сказал сквозь слёзы:
— Всю жизнь мечтал написать стихи, которые нельзя напечатать...
Гражданская заслуга
Из воспоминаний Варлама Шаламова.
Светлов встал, протягивая мне руку:
— Подождите. Я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал.
Я подумал, что для тех лет это немалая заслуга — потрудней, пожалуй, чем написать «Гренаду».
Стыдно
Молодая писательница М. пришла к Светлову и стала читать ему свою пьесу. Он деликатно слушал. Дочитав первый акт, М. сказала, что, вероятно, пьеса слабая и ей стыдно читать дальше.
— Тебе стыдно читать, — ответил Светлов, — а каково мне слушать?
Педагогическое
В одной из своих статей, посвященных воспитанию, Светлов написал: «... Я глубоко убежден, что первый и главный помощник воспитателя — юмор. Недостатки первым делом надо не осуждать, а высмеивать. Я не Песталоцци, не Ушинский и не Макаренко, моя специальность совсем другая, но я убежден, что в ребенке надо вызывать не страх наказания, а надо заставить его улыбнуться. Свойство всех детей — нарушать установленное. А если это нарушение показать в смешном и нелепом виде?
Если показать ребенку, что он в своем нарушении не столько грешен, сколько смешон?
Приведу два примера из практики воспитания собственного сына. Однажды я вернулся домой и застал своих родных в полной панике. Судорожные звонки в „неотложку“: Шурик выпил чернила.
— Ты действительно выпил чернила? — спросил я.
Шурик торжествующе показал мне свой фиолетовый язык.
— Глупо, — сказал я, — если пьешь чернила, надо закусывать промокашкой.
С тех пор прошло много лет — и Шурик ни разу не пил чернила.
В другой раз я за какую-то провинность ударил сына газетой. Естественно, боль была весьма незначительной, но Шурик страшно обиделся:
— Ты меня ударил „Учительской газетой“, а ведь рядом лежали „Известия“...
Тут-то я и понял, что он больше не нуждается в моем воспитании».
Старость — это время, когда половина мочи уходит на анализы.
Так держать!
Поэт Сергей Орлов подарил Светлову свою книгу «Колесо».
— Старик, — сказал Светлов, — еще три колеса и... машина!
Живой классик
Один восторженный поклонник Светлова, знакомясь с ним, воскликнул:
— Боже мой, передо мной живой классик!
— Что вы, — ответил Светлов. — Еле живой.
Кто такой поэт?
— Поэт — это тот, кому ничего не надо и у кого ничего нельзя отнять, — сказал однажды Иосиф Уткин, коллега Светлова по поэтическому цеху.
— Нет, — мягко возразил Светлов. — Поэт — тот, кому нужно все и который сам хочет все отдать.
Последнее стихотворение
Рассказывает старая актриса...
Приходим мы с Борисом Слуцким в больницу к умирающему Светлову.
В палате у него порхают какие-то девушки в кожаных юбочках. Светлов был уже очень слаб, во время разговора попросил Слуцкого наклониться к нему и некоторое время что-то ему шептал. Наконец Слуцкий отпрянул и бросился к окну, давясь от смеха.
Я подошла к нему и спросила:
— В чём дело, Борис?
Кое-как одолев пароксизмы смеха, Слуцкий прочёл мне четверостишие:
Пора бы приняться за дело
И девочки есть, и кровать.
Но х.., как солдат под обстрелом,
Никак не желает вставать!

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГЕНИЙ


ГВИДО АРЕТИНСКИЙ (GUIDO D'AREZZO; GUIDO MONACO), ~991 - ~1050

Гвидо Аретинский – один из крупнейших теоретиков музыки, создатель современной музыкальной нотации, заменившей существовавшую в Средние века невменную нотацию.
Гвидо был монахом-бенедиктинцем, он получил образование и начал преподавать нотную грамоту в аббатстве Помпоза неподалеку от Феррары. Там он заметил, что монахам дается с трудом традиционное григорианское пение. Тогда он начал работать над новым методом преподавания, благодаря которому он прославился на всю северную Италию. Вскоре из-за враждебности и зависти других монахов Гвидо был вынужден переехать в Ареццо, где была процветающая школа пения. В Ареццо он работал под покровительством епископа Тедальда, которому он посвятил свой знаменитый трактат «Микролог» (Micrologus).
С 1025 года Гвидо обучал певчих Кафедрального собора, продолжая заниматься начатой еще в Помпозе разработкой нового нотного письма, позволившей существенно сократить время обучения. В христианском мире до Гвидо музыка записывалась с помощью так называемых «невм» - знаков, которые, указывая на повышение или понижение тона, о точной высоте звука сказать ничего не могли. Невменная запись, таким образом, не позволяла зафиксировать новую мелодию, а лишь являлась руководством-напоминанием для певчих. Гвидо же пришла в голову создать нотный стан и систему знаков, которые бы четко отражали высоту конкретного звука – то есть заложить основы той самой нотации, на которой строится вся европейская музыка.
Гвидо приписывают и другое изобретение в области музыки – метод «сольмизации». Чтобы помочь певчим запомнить мелодию, ему пришла в голову мысль соотнести основные ноты с первыми слогами гимна святому Иоанну Крестителю, который пропевался обычно как гамма:
   * Ut queant laxis (в 17 веке итальянский теоретик музыки Джованни Баттиста Дони предложил заменить «Ut» на «Do»)
   * Resonare fibris
   * Mira gestorum
   * Famuli tuorum
   * Solve polluti
   * Labii reatum
   * Sancte Iohannes
Это мнемоническое ухищрение, которым мы обязаны Гвидо, оказалось настолько эффективным, что сейчас без него нельзя себе представить современной музыкальной педагогики.
Гвидо ввел четырехлинейный нотный стан, при котором ноты записывались на линейках и между ними. Он также изобрел мнемоническую систему, получившую название «Гвидонова рука», которая была призвана облегчить ученику сольмизацию. Каждому суставу и кончику пальцев, придавали значение одного из 20 тонов существовавшей тогда системы, прикасаясь к ним, ученик высчитывал интервалы, гексахорды и переходы из одного гексахорда в другой.
В 1882 году в Ареццо был установлен памятник Гвидо работы скульптора Сальвино Сальвини (на площади Piazza Guido Monaco).

У ПРОПАСТИ

Картинки по запросу лас касас история индий
  Под крестным знаменем.

 "Боги растут вместе с человечеством. Ветхий Завет мы переросли и дожили до евангельских откровений, где все совершается в сфере духа и нет ни примитивных табу, ни доисторических фобий, ни глобальных катастроф ради отмщения человечеству. Иисус Христос не будет устраивать потоп, не станет испепелять города и веси и превращать бедных женщин в соляные столпы. Он просто не будет здороваться. Его месть - презрение. Гомофобы должны выбрать себе другого бога, Христос для них слишком тонок и умен. Хотя человечество давно напрашивается на то, чтобы и ему "заехали в торец". Однако Христос этого не делает, а его улыбка все ироничней и все пренебрежительней".


 Всё это написано достойнейшим, мужественным, талантливым и честным человеком - Валерией Новодворской. Мало кто в русском культурном пространстве относился к Израилю и евреям с таким уважением и любовью, как она. Светлая память Валерии Ильиничне, но, тем не менее, сама эта цитата говорит о непроходимой пропасти между иудаизмом и христианством. Пропасти, которую вырыли не иудеи (им вообще противна эта работа). а христиане, особенно православные. Напомним, Новодворская была добра к Израилю, как политик. Как мыслитель и публицист она не унизились до откровений, которые стали нормой для писателей-выкрестов в России сегодня. Но основа для этих откровений видна и в этой цитате В. Новодворской. Попробуем разобраться.

 "Боги растут вместе с человечеством". Это у язычников БОГИ, у монотеистов - БОГ. "Ветхий Завет мы переросли и дожили до Евангельских откровений". Как это все наивно, как примитивно для такого блестящего ума, какой был у Валерии Новодворской. Это большевики считали, будто они переросли "Что делать?" Чернышевского и доросли до  «Материализма и эмпириокритицизма" В. Ленина. Линейный прогресс существует в научных поисках рода людского. Беспроводная связь - прогресс. по сравнению с  обычным телефоном и т.д. Но  какая опасная глупость утверждать, что человечество умнеет, становится мудрее, в духовных своих поисках. Проще говоря: Ветхий Завет устарел, а Евангелия - нынешний, действующий "моральный кодекс" рода людского. Далее следуют "доказательства".  В христианстве, оказывается, нет "ни доисторических фобий, ни глобальных катастроф, ради отмщения человечеству". В статье, откуда взята цитата, идет речь о либеральном отношении к сексуальным меньшинствам. Христос, мол, этой проблемой не заморачивался, не то что отсталые, ветхозаветные евреи, сочинившие историю про Сдом и Гаморру. Видимо, Валерия Ильинична не очень внимательно читала Тору. Бог евреев, испепелив эти два города, не собирался мстить человечеству. Он просто счел недопустимым насилие над своими посланниками, над ангелами Божьими. В конечном счете: НАСИЛИЕ НАД САМИМ СОБОЙ. Сколько раз предупреждали, что нельзя воспринимать Тонах буквально, в лоб, так нет же! Новодворская - точнейший критик литературного наследия - здесь не поднимается выше обывательского мышления. Да и как, в конце концов, подлинная вера может держаться на отрицании и вульгарной критике своей первоосновы..
   Но читаем  дальше: " Иисус Христос не будет устраивать потоп, не станет испепелять города и веси и превращать бедных женщин в соляные столпы". Какой размах Божьих злодеяний! Будто речь идет не о частном случае, а о пыточных камерах по всей Европе, о кострах инквизиции, о крестовых походах, о коже, заживо содранной с индейцев Америки, только потому, что они отказывались креститься. о еврейских погромах с хоругвями... Возможно, сам Христос был добр и миролюбив. но беду, происшедшую с двумя городами на берегу Мертвого моря, не сравнить с  трагическим, кровавым переустройством мира, связанным с его учением. Здесь бы задуматься о пресловутом "отмщении человечеству". Но не это главное. В отношении многих православных христиан к "Ветхому завету" мы часто видим их обычную, языческую, юдофобскую сущность. ( Я  говорю не о В.И.Новодворской. Она не страдала этим психическим заболеванием). Если Тора - объект критики, если не признается её происхождение от Бога, а не от человека - на чем стоит вера в Иисуса - на "примитивных табу и исторических фобиях". Какова цена, в этом случае, самого христианства? Здесь, похоже, пропасть не между православием и иудаизмом, а настоящий триумф, если не язычества, то атеизма. Вот здесь крайне уместна "ироничная, снисходительная" улыбка Христа.

 Честно признаться, мне не очень хотелось писать о всем этом, в связи с именем Новодворской. Повторю, я глубоко уважаю эту женщину и высоко ценю ее вклад в культуру России. Но на примере заблуждений такой достойнейшей личности, как Валерия Ильинична, видна вся доморощенная, слабая, примитивная сущность нынешней, далеко не такой честной и талантливой, как Новодворская, православной, русской, либеральной, культурной элиты, особенно с еврейскими корнями. Это она стоит у пропасти, если давно уже не оказалась в ней. 

  

НАКЛЕЙ "ЕВРЕЯ" НА КОНВЕРТ


Уже в обращении серия почтовых марок «Евреи»

http://bomarka.com/content/uploads/images/UA1100401522.jpg

27 августа 2016 года «Укрпочта» ввела в обращениесерию почтовых марок «Евреи», посвященную одному из древнейших национальных меньшинств на территории Украины.
Стоит отметить, что в Украине проживают представители более 100 наций. К многочисленным среди других относятся и евреи, численность которых постоянно сокращается. По статистике, в 1926 году в Украине проживало почти 2,7 млн евреев, а в 2001 году их численность сократилась до 103,6 тыс. человек. Конечно, нельзя забывать и тот факт, что к уменьшению количества евреев привели массовые истребления их немецкими фашистами в период Второй мировой войны, а также эмиграция в Израиль и другие страны мира.
Но, несмотря на все, история еврейского национального меньшинства достигает еще времен Киевской Руси. Именно тогда евреи прибыли на территорию Украины из крымских и греческих колоний и хазарских областей. А в XV-XVI вв. немало евреев попали в Украину из Польши. Интересно, что больше всего евреев проживало в городах Волыни, Галиции и Подолья.
Сегодня на территории Украины работает общество еврейской культуры, действуют еврейские национальные школы и синагоги, издается периодика на языке идиш. А поскольку еврейская община славится в мире своими духовными и культурными традициями, «Укрпочта» посвятила ей серию почтовых марок «Евреи». Серия состоит из четырех марок – «Танец «Фрейлахс», «Синагога в г. Жовква», «Рош Ха-Шана» и «Портной». Выше упомянутые марки - это попытка осветить национальные особенности культуры и быта евреев.
Так, Фрейлахс - это наиболее известный коллективный танец евреев, который танцуют на свадьбах. Его принцип очень прост: люди становятся в круг и двигаются под музыку. Тот, кто танцует наиболее искусно, становится в середину круга. Этим танцем традиционно посвящают юношей и девушек во взрослую жизнь.
Синагога в города Жовква - знаковое для евреев культовое сооружение. Она считается памятником архитектуры, истории и культуры и является крупнейшей синагогой в Европе.
Рош Ха-Шана - это еврейский Новый год. Традиционно в этот день иудеи трубят в шофар, звук которого побуждает оглянуться в прошлое и проанализировать свои поступки, а также принять решение в следующем году жить лучше, достойнее, быть добрее и честнее.
А вот марка «Портной» акцентирует внимание на том, что эта профессия была в большом почете у евреев, и, как оказалось, именно евреи - настоящие мастера в пошиве одежды.
Серия почтовых марок «Евреи» поражает колоритностью и неординарным подходом. Художник Николай Кочубеймастерски передал дух еврейской нации на почтовых миниатюрах.

ПОНАЕХАВШИЕ В ИЗРАИЛЕ

Пишет Svetlana Smirnova (svetlanamishn

Об отношении к понаехавшим

16 августа мы переехали жить в Израиль
В ленте ФБ каждый день выкладываю картинки и пишу о том, как нам тут хорошо. Для баланса привела один негативный пример, и тут же получила комментарий «ну, везде одинаково»...

Нет. Не одинаково.  Так, как меня, понаехавшую, травили в Москве, нигде не травят. Меня тогда спасло только то, что я попала в западную компанию.
Есть принципиальная разница. Здесь, если ты адекватно себя ведешь, проявляешь вежливость и приветливость, да еще показываешь способности и мотивацию выше среднего, тебя прямо любят и ценят! Так же было и в каждой иностранной компании, с которыми я имела дело. Все, как мама в детстве учила.
В Москве, в России в целом, но в Москве особенно – чем ты лучше, тем хуже.  Ты же опасен, хочешь отжать чье-то теплое место, припасть к кормушке. А если ты улыбаешься, не имея ни кола, ни двора, ни связей – значит, ты вдвойне опасен – обладаешь неведомым сакральным знанием.  Тем настороженнее к тебе относятся. Я прорвалась и прижилась, поначалу просто не понимая, что кому-то могу мешать, только благодаря языку и западным начальникам. Со временем стала догадываться – умные люди прямым текстом объясняли некоторые вещи - надо делать вид, что ты глупее, если ты в подчиненных, надо держать лицо и делать вид, что ты умнее, если ты в начальниках... Но прикидываться матрасом и не отсвечивать, чтобы потом всех обставить, я все равно не умела. А позднее поняла, что и не хочу больше жить в этом.  «Делать вид» - это не мое, это просто нездорово. Привыкая «делать вид», люди перестают что-либо ДЕЛАТЬ, от слова СОВСЕМ.

Так вот, на том вокзале в Офакиме, где никто не говорил по-английски, наш водитель пошел с нами и все выяснил про нужные нам транспортные карты, помог заполнить анкеты (на 5 человек, так на секундочку), показал, как вносить деньги через терминал. Это не входило в его обязанности. При этом он говорил по-английски.
Тут понаехавшие другого качества. Тут нет таджиков. Есть узбеки и азербайджанцы с университетским образованием.
Хотя есть тайцы. Я слышала, что тайцы, которые работают в кибуце на полях по найму (евреи считают такую работу на жаре вредной для здоровья, даже олимов не пускают) имеют право поработать в Израиле 5 лет в жизни – подряд или с перерывами – не важно, но не больше 5 лет. За это время они становятся батовыми миллионерами, обеспечивая себя по возвращении домой в Таиланд, на всю оставшуюся жизнь. Это какое-то соглашение на уровне государств. Их не абсорбируют.

Тут понаехавшим дают немалые деньги, учат языку, помогают с трудоустройством и переобучением, обеспечивают социальным пакетом. Зачем они тратят такие средства? Да чтобы не тратиться на охрану правопорядка.  Чтобы мы не становились ни криминалом, ни жертвами криминала. И для самопиара. Потому что вряд ли мы захотим сделать гадости тому, кто нас так принимает. Евреи зря вкладываться не будут.

Среди понаехавших становится больше москвичей и питерцев. Последнее, с чем я хотела бы себя ассоциировать, это политика и имя российского президента. Но когда меня спросили, зачем уехала из Москвы, я сказала «политическая эмиграция». Вместе с украинцами, которых надо бы считать беженцами от путинской агрессии, идем мы, волна путинская, вернее анти-путинская, самая мощная после колбасной эмиграции 90-х.
Мы другое поколение, хотя можем быть того же возраста, что и те, кто живет здесь по 20-25 лет. Мы выросли на надеждах 90-х, мы побарахтались в диком капитализме, пытаясь развивать бизнес. Мы знаем, что в нашей жизни все зависит от нас самих (в отличие от тех, кто уезжали из совка). У нас нет иллюзий о стране, которую мы потеряли – мы видели своими глазами, что от нее осталось и куда она катится. Мы не будем ностальгировать. Мы космополитичны, потому что пожили после падения железного занавеса и успели повидать мир.  Я думаю, мы пойдем на пользу Израилю – мы совпадаем по ценностям. Здравый смысл и меритократия – вот зачем я приехала. И пока все так. Я думаю, мы повлияем на Израиль в положительном смысле, как наши дворяне, которые понаехали в Париж после революции. Помните, как чудесно было в Париже, когда княгини работали модистками, а князья таксистами? Всяко лучше, чем в стране, где кухаркины дети затеяли управлять государством, а теперь им управляют дети вертухаев.

А то, что улицы в Офакиме не моют, так еще дожди будут.
И я уверена, у них при этом нет строки в бюджете на мойку улиц с цифрой с 6 нулями.


МЕТКИ: Израильпонаехалиэмиграция

АЛЕКСАНДРУ КУШНЕРУ - 80 ЛЕТ


Желание быть голландцем
14 сентября 2016
 Борис Парамонов Татьяна Вольтская

Монументальный юбилей Александра Кушнера – 80 лет! – радостен всем ценителям поэзии, всем культурным русским людям – и особенно петербуржцам. Петербуржская составляющая чрезвычайно важна, доминантна в поэзии Кушнера, во всем его культурном облике. Поэзия Кушнера на высоте Петербурга – этого изначального носителя отечественного европеизма. И глядя на Кушнера, читая его стихи, нельзя не порадоваться тому, для многих печальному обстоятельству, что Петербург перестал быть российской столицей. Незачем ему имперское величие, имперские претензии, имперские срывы. Петербург сохранил лучшее из петровской империи – свою архитектуру, духоподъемную красоту петровско-пушкинских городских пейзажей. Иногда хочется сказать, что, живя в Петербурге, нельзя не стать поэтом. Это, конечно, преувеличение; но вот культуре, культурности своих насельников он, конечно, способствует – было бы желание. Человек, привыкший гулять по невским набережным, не может быть варваром. Всякий петербуржец по определению – европеец. Его не соблазнить диким размахом отечественных полей. И Кушнер пишет кредо петербуржского европейца: Удивляясь галопу Кочевых табунов, Хоронили Европу, К ней любовь поборов. Сколько раз хоронили, Славя конскую стать, Шею лошади в мыле. И хоронят опять. Но полощутся флаги На судах в тесноте, И дрожит Копенгаген, Отражаясь в воде, И блестят в Амстердаме Цеховые дома, Словно живопись в раме Или вечность сама. Хорошо, на педали Потихоньку нажав, В городок на канале Въехать, к сердцу прижав Не сплошной, философский, Но обычный закат, Бледно-желтый, чуть жесткий, Золотящий фасад. Впрочем, нам и не надо Уезжать никуда, Вон у Летнего сада Розовеет вода, И у каменных лестниц, Над петровской Невой, Ты глядишь, европеец, На закат золотой. Не нужно, однако, думать, что Кушнер не выходит за решетку Летнего Сада. Он настоящий краевед, знает свой город во всех его будничных подробностях, не только величественную Неву, но и все большие и малые Невки, все эти Ждановки, Смоленки и Мойки с Фонтанками. А недавно произошла смешная история с одной из таких речек – Дудергофкой: над ней построили мост, названный начальством Кадыровским, но умные петербуржцы тут же его переименовали в Ахматовский. Можно сказать, что это Кушнер его переименовал, его поэзия, сделавшая родной город поистине своим, подлинно домашним, семейным имуществом. Нельзя, повторим, связывать Кушнера с парадными апартаментами Петербурга, вообще исключительно с городом. Он не только горожанин петербургский, но и дачник – в том высоком смысле этого слова, который был придан ему переделкинским насельником Пастернаком. И дача его узнаваемая всеми питерцами – Вырица, станция "Сиверская", набоковские места. Тут важно не то, что у поэта есть дача, а то, что он умеет и любит поэтические темы брать в уменьшенном масштабе, сводить их к быту, приобретающему в стихах качество изначального бытия. У Кушнера не меньше, чем у Пастернака, этих кустов, шмелей, корней, тропинок, листьев. Эти подробности, эти милые мелочи подчеркивают важное свойство поэзии и поэтики Кушнера: он мастер- минималист. Ювелир, умеющий и любящий работать с малыми предметами, придавая им качество антикварной ценности. Недаром же критики, желающие именно критиковать, а не восхищаться, сравнивают стихи Кушнера с изделиями Фаберже. Но изделия Кушнера словесны, то есть духовны. Яйцо Фаберже не проглотишь и в мозг не имплантируешь – а стихи Кушнера, раз, а еще лучше много раз прочитанные, остаются в душе как свое уже, читателем усвоенное богатство, как внутренняя ценность. Эта "миниатюрность", интимная домашность Кушнера ни в коем случае не есть свидетельство его "мелкости", как, случалось, писали зоилы. За этим качеством его стихов стоит мощная традиция. Учителя и любимые поэты Кушнера – Фет, Баратынский, Тютчев, Анненский. В старинных эстетиках были понятие "мелкие стихотворения" и "второстепенные поэты". Это очень устаревшие термины – стоит только вспомнить, что таким "второстепенным поэтом" считался Тютчев. Кушнер не раз объяснял это свое тяготение к поэтическим миниатюрам. Он говорит, что с появлением большой русской прозы отпала надобность давать в стихах "рассказ", писать то, что называлось в пушкинские времена повестью в стихах. По-другому: исчезла надобность в поэме как в крупном жанре. И это наблюдение над эволюцией поэтических жанров сильно укрепляет тот факт, что поэму едва ли не окончательно “ У Кушнера не меньше, чем у Пастернака, кустов, шмелей, корней, тропинок, листьев похоронила поэтика акмеизма. А Кушнер, безусловно, растет отсюда, он акмеист в самих истоках его стихотворства. В первой же его книге 1962 года были стихи под названием "Графин", "Стакан", "Готовальня", "Магнитофон" и пр. Официозная критика ополчалась как раз на эти стихи, обвиняя молодого поэта в мелкотемье, в существовании на обочине советского литературного процесса с его трубными маршами и барабанной дробью. Но как раз внимание к таким предметным темам было свидетельством незаурядного выбора и своего пути. В этом внимании к вещным предметам вещного мира и плодоносил акмеистический корень Кушнера; он сам любовно припал к этому корню. Отсюда отсутствие крупных жанров у Кушнера, отказ его от поэм. У него есть довольно большое стихотворение, которое так и называется – "Отказ от поэмы". Он и сам их не пишет, и у других не одобряет. Так, в мемуарном фрагменте об Ахматовой о ее "Поэме без героя" он высказывается с прохладцей. Здесь не нужно искать сведения каких- либо счетов: это органично у Кушнера – акмеиста и миниатюриста. Он не любит и боится больших тем и громких голосов. Тут уже не поэтика, а просто этика. Кушнер внимателен к человеку, тем более к малому, слабому. Поразительно его стихотворение, в котором видят описание молодого Бродского: Он встал в ленинградской квартире, Расправив среди тишины Шесть крыл, из которых четыре, Я знаю, ему не нужны. Вдруг сделалось пусто и звонко, Как будто нам отперли зал. – Смотри, ты разбудишь ребенка! – Я чудному гостю сказал. Вот если бы легкие ночи, Веселость, здоровье детей... Но кажется, нет средь пророчеств Таких несерьезных статей. А вспоминая трагедию Шекспира, жалеет не только Гамлета и его отца, но и Полония с Лаэртом. В искусстве были большие явления, крупные школы, мастера которых излюбили жанр миниатюры или просто небольшого полотна, трактующего к тому же не академически обязательную мифологию, а что называется пейзаж и жанр. В живописи это прежде всего Малые голландцы. Вот родная ниша Александра Кушнера. Он и есть петербургский малый голландец – учитывая к тому же, что Великий Петр строил свою столицу с оглядкой как раз на голландские каналы. У Козьмы Пруткова есть пародийный стишок "Желание быть испанцем". Кушнер вне всяких пародий захотел стать, и стал, голландцем. И как взволнованно он пишет о своих поездках в Голландию и о любимом художнике Вермеере. Он и есть наш Вермеер Дельфтский. Александр Кушнер ответил на вопросы Радио Свобода: – Александр Семенович, многие поэты в течение жизни пишут неровно, мучаются долгими периодами молчания, немоты – а вы счастливо избегаете этой участи, как это получается? – Стихи для меня – это способ жизни. "Мыслю – следовательно существую" – это Декарт, а я пишу стихи – следовательно существую. Поэты устроены по-разному, Пушкин не знал этих самых творческих кризисов, не правда ли? Какие бы он написал стихи, проживи еще лет 10! А есть поэты мучающиеся – такие как Ходасевич или Блок, который к 40 годам написал больше, чем любой другой поэт, а потом вдруг замолчал и был несчастен. И это свело его в могилу, а не большевики. Писал бы стихи и вынес бы всё. – Он же говорил, что перестал слышать музыку. – Да, он жаловался на это, тут какая-то психическая травма. Мне в этом смысле повезло, и не мне одному – смотрите, как Пастернак писал, а Гете? Куда нам? Да, выпадает такой билет счастливый. – Многие поэты, тот же Пастернак, с возрастом начинают недолюбливать свои ранние стихи, переписывают их – каково ваше отношение к своим ранним стихам? “ – Нет, я к своим ранним стихам, опубликованным в первых книгах, отношусь хорошо. В них ведь тоже я, и в них можно узнать мой голос, как и в поздних. Если бы мы не менялись, мы бы давно наскучили и читателю, и самим себе. С другой стороны, каждое новое стихотворение, в котором содержится маленькая новизна, маленькая прибыль, опирается на все предыдущее, сделанное тобой. Что такое поэт? Это свой поэтический голос. Вот как нам звонит по телефону человек, которого мы не слышали 10 лет, и мы говорим – а, Петя, это ты? Вот и поэт – это тот, которого можно сразу узнать по любой строфе. – А что, на ваш взгляд, изменилось в вас с ранних времен до сего дня? – Жизнь такая большая, столько всего увидено, понято – и осталось непонятым до сих пор. Все это сказывается на стихах, и время в них откладывается без нашего старания. Вот сравните на фотографиях людей 20-х годов – как они отличаются от людей 60-х, а те от нынешних. И в стихах этот момент тоже есть. На фотографиях понятно – прическа, фасон платья, в стихах все гораздо сложнее, но покажите мне стихотворение незнакомого поэта XIX века – и я скажу, что это XIX век или 20-е годы ХХ века. Время вещественно, оно откладывается, живет в стихах. – Как известно, есть поэты, которые в течение своей жизни проходят такой большой путь, что их ранние стихи существенно отличаются от поздних. О вас такого не скажешь, наоборот, когда читаешь ваши стихи любого периода, как будто видишь одну и ту же главную движущую силу – удивление перед миром и восхищение им. Это действительно так? – Да, именно так. И пока это чувство в тебе существует, стоит жить и переносить все, даже старость. Да и вообще, писать стихи в унынии, “ каждое новое стихотворение, в котором содержится маленькая новизна, маленькая прибыль, опирается на все предыдущее, сделанное тобой “ поэт похож на священника – он тоже утешает своими стихами наверное, не стоит. И я глубоко убежден, что, когда великий Лермонтов писал свое "И скучно, и грустно, и некому руку подать", он чувствовал радость, а иначе не бывает. – Ну, наверное, все же происходит некая конвертация житейского несчастья в радости иного рода… – Да, конечно. Ведь поэт похож на священника – он тоже утешает своими стихами. – И все-таки – много ли изменилось в вашем восприятии мира и стихов, встроенных в этот мир, со времен детства, юности, становления? – Да вы знаете, все времена для человека тяжелы. Я родился 80 лет назад и еще застал страшную войну. Это вечный страх за отца на фронте, это эвакуация в Сызрань с матерью, а ее бабушка и сестра с маленькой дочкой были расстреляны немцами. По сравнению с этим кошмаром, со сталинскими концлагерями и пытками, с революцией или с немецким ужасом нынешняя жизнь, при всех наших к ней претензиях, более или менее благополучна. Хотя, конечно, не покидает ощущение опасности во всех смыслах. Я уж не говорю про ИГИЛ и весь этот мировой ужас, не хочу философствовать и пророчествовать – я не политолог. Но все равно страшно, что бактериологическое оружие может стать карманным, да и атомная бомба тоже. – Давайте вернемся к детству – как вы пришли к стихам, как и когда зародилось желание писать? – В моем довоенном детстве, когда мне было три-четыре года, мне все читали стихи, и няня, и мама, и отец. Жизнь и была стихами с самого начала. Великий Чуковский, да и Маршак тоже. А потом Пушкин, которого я просто боготворил. Затем пошли впечатления жизни – отец служил во флоте, мы жили под Таллинном на даче, я помню простой пригородный лес сосновый, освещенный ярким солнцем. Меня переполнило такое счастье, такое вдохновенье, которого я и сейчас не испытываю. А потом были и любовь, и природа, и город. Я родился в Ленинграде, в больнице Эрисмана на Петроградской стороне, и всю жизнь провел здесь, и не жалею об этом. Были у меня такие строки: "Отъезд соблазнял нас, как ход конем, Но спасла нерешительность – наша сила". Поэту жить вдали от родного языка очень трудно, и Бродский совершил просто невероятный подвиг, сумев писать стихи и там, ведь мы знаем, как мучились эмигранты того первого, послереволюционного призыва. – Помните ли вы что-нибудь из своих детских стихов? – Да нет, помню, конечно, какие-то жалкие беспомощные строчки, но не хочу предавать своего детства. – Вы остановились на Пушкине – какие еще поэты были для вас важны? – Ну, это были постоянные открытия. Вы помните по себе, что такое в детстве для нас Лермонтов. А потом оказалось, что есть еще поэты – Баратынский, например, который ничуть не хуже, и Блок, которым я так восхищался в юности, да я и сейчас верен его памяти, Ахматова, Кузьмин. У нас в школе была библиотекарша, очень милая женщина, она заметила, что я люблю стихи, увидела, что я беру с полки книгу Пастернака 1934 года – а до меня ее никто не брал, и она мне ее подарила, представляете? Я ей благодарен на всю жизнь, благодаря ей я читал Пастернака в 16-17 лет и был восхищен "Сестрой моей жизнью". – То есть она злоупотребила служебным положением. – Да, конечно, и как замечательно, что человек иногда решается на это. – И все же узнать Пастернака в 16-17 лет – это не так уж рано… – Но ведь Пастернак – поэт очень необычный, у него такие странные перепады смысла, странные ассоциации. Поди разберись, что это значит – "И чуб касался чудной челки, И губы – фиалок"! Какие фиалки? – Сообразил – глаза! И таких вещей у него много, и тем интересней. Так что когда он перешел к "неслыханной простоте", он мне стал немножко меньше нравиться. Это было очень сильное впечатление юности. “ настоящая лирика партийному оку недоступна – Александр Семенович, вы никогда не писали ничего по указке "руководящих органов", тем не менее, ваша судьба сложилась, в общем, удачно – как это получилось? – Я думаю, это объясняется тем, что настоящая лирика партийному оку недоступна. И секрет состоит в том, что вовсе не обязательно писать публицистические стихи – но по любой строчке поэта можно понять, как он относится к тирании. Мне не нужно, чтобы Мандельштам писал "Мы живем, под собою не чуя страны" – лучше бы прожил дольше и написал бы еще сто стихотворений. И не закладывал Ахматову, ее сына и других людей, кому он читал эти стихи. Я бы прямо на колени перед ним упал: Осип Эмильевич, написали – и положите в стол. Ведь по любой его строке – "Я вернулся в мой город, знакомый до слез", или "В Петербурге мы сойдемся снова", или "Золотистого меда струя из бутылки текла" – можно все понять по любой строке, как будто не имеющей отношение к так называемой действительности, злободневности. Злободневность быстро проходит. В 60-е годы некоторые поэты читали стихи в Лужниках, успех был невероятный, но я помню, как Ахматова сказала мне об этом – "Колизей какой-то!" И она была права. Такие стихи быстро увядают. – А как вы познакомились с Ахматовой? – Меня привела к ней Лидия Гинзбург. Кто такая Ахматова, я знал – мой отец выписывал журнал "Ленинград", и я десятилетним мальчиком прочел там ее стихи, которые помню до сих пор. Я мало что понимал, но они безумно нравились мне своим звучанием, волшебной прелестью. Так что когда случилось постановление 46 года, я ему не поверил, то есть я думал, ну, да, учительница, наверное, права, но стихи-то хорошие! Когда Лидия Гинзбург привела меня к ней, я читал стихи, и она сказала – "У вас поэтическое воображение". Я считал, что я провалился – я-то ожидал больших похвал. Но Лидия Яковлевна сказала – да что вы, Саша, ведь Ахматова говорит, что когда к ней приходят молодые поэты, она себя чувствует врачом, который должен говорить: "Рак, рак, рак". И потом я был у Ахматовой уже самостоятельно еще 4 раза. Я трепетал перед нею, а она, надо сказать, держалась очень царственно. Слишком “ по любой строчке поэта можно понять, как он относится к тирании царственно. Думаю, с Мандельштамом или с Пастернаком было бы проще. Встречи с ней были важны для меня, но было несколько сложно – нужно было, например, хвалить "Поэту без героя", а я все же больше люблю ее первые книги, особенно "Белую стаю". А этого говорить было нельзя. – Лидия Гинзбург, наверное, была для вас не менее важным собеседником? – Знакомство с ней – большое везение в моей жизни. Мало кто так понимал стихи! Да и вообще, умница, великий человек. Прекрасные записки о своем времени она оставила, записные книжки на манер Вяземского, которым она в юности занималась, издавала их, писала к ним комментарии. Она все понимала. И потом она была человек сдержанный. Я посвятил ей такие строчки: Эти бешеные страсти И взволнованные жесты – Что-то вроде белой пасты, Выжимаемой из жести. Эта видимость замашек И отсутствие расчета – Что-то, в общем, вроде шашек Дымовых у самолета. И за словом, на два тона Взятом выше,– смрад обмана, Как за поступью дракона, Напустившего тумана. То есть нет того, чтоб руки Опустить легко вдоль тела, Нет, заламывают в муке, Поднимают то и дело. То есть так, удобства ради, Прибегая к сильной страсти, В этом дыме, в этом смраде Ловят нас и рвут на части. Лидии Яковлевне нравилась моя антиромантическая позиция. Нет поэта, противостоящего толпе, да и вообще поэта нет – есть человек, пишущий стихи. Она считала это очень современной позицией, и не только она – и Борис Бухштаб, ее друг, замечательно слышавший стихи, очень тонко понимавший их и написавший прекрасные статьи о Фете и Мандельштаме. И Дмитрий Евгеньевич Максимов, лекции которого я слушал, литературный кружок в педагогическом институте посещал, а потом просто приходил читать ему стихи в писательский дом на улице Ленина. Да, огромное везение. И эти люди для меня больше значили, чем мои сверстники. Как будто благодаря им удалось перекинуть мост к эпохе акмеизма, к этой точности, словесной и образной. Вообще людям свойственно тянуться не к своим, а через поколение, к дедам. Это не отменяет любви к родителям, но в поэтическом отношении – да, не твои предшественники, а более ранние тебе интересны. – Тогда еще такой вопрос. Вот мы говорим – круг Пушкина, круг поэтов Серебряного века, круг Бродского. А вот круга Кушнера, кажется, нет – разве что ученики, правда? – Друзья были, я очень дружил с Андреем Битовым, и вообще, мне нравились прозаики больше, чем поэты. И с Валерием Поповым мы дружили, и с Довлатовым у нас были отношения, потом они прекращались, возникали снова. А из поэтов – Глеб Семенов, ЛИТО которого в Горном институте я посещал, очень помог мне – просто в практическом плане. И еще мне повезло, что у меня был редактор Игорь Кузьмичев в "Советском писателе", человек доброжелательный и порядочный. Тут никаких секретов нет – вот он хотел выпустить мою книгу, и он этого добивался. – 60–70-е годы – это время большой вашей популярности, пусть не стадионной, но все-таки большой. Сейчас, понятно, интерес к поэзии весьма сник – а может, принял правдивые очертания, если взглянуть иначе. Как вы это воспринимаете – как потерю или как нечто должное, неизбежное? – Да, конечно, по сравнению с 60-ми годами интерес к поэзии упал, но, “ знаете, он ведь падал все время – и в 70-е, и в 80-е. Может быть, это даже не так плохо – ведь эти стотысячные тиражи – разве можно в них верить? Что понимали, что искали в стихах – они были заменой публицистики. Казалось, вот Евтушенко напишет стихотворение, а завтра у нас будет смена правительства. Полный абсурд. А стихи обращены к каждому человеку в отдельности. И прикладывает их к сердцу только тот, кто по-настоящему их любит. Поэтому, может быть, унывать не надо. А потом, у нас же есть опыт Тютчева, жившего в Мюнхене и вообще лишенного читательского интереса, да и когда в Россию вернулся, было то же самое. Баратынский умер, и о нем все забыли, а Белинский его выругал в своей безобразной статье. Фет, замученный критиками, десять лет не писал стихов и тоже был никому не нужен. А Иннокентий Анненский – ведь "Кипарисовый ларец" – посмертная книга. Нужно себя как-то утешать, хотя, конечно, я глубоко сочувствую молодому поэту сегодня, да и любому поэту. Как быть услышанным? Непонятно. Думаю все-таки, надо писать не просто хорошие – прекрасные стихи, и тогда пробьешься, будешь услышан. Ведь всегда существует полпроцента людей, любящих стихи и способных их оценить. – Мне-то кажется, сейчас очень много замечательных поэтов, но они существуют в таком узком кругу, что узнаешь о существовании многих только из "Фейсбука". – Зато разрешено все, пиши и публикуй любую дрянь, верлибры, не имеющие смысла, без рифмы и ритма, назовись авангардистом, завяжи узелок на затылке – и все в порядке, ты поэт. Может быть, мы страдаем как раз по вине графоманов: их так много, что читателю надоело это все, ему не разобраться. Вполне вероятно, что в каком-нибудь Торжке молодой человек пишет очень хорошие стихи, и во Владимире есть Дмитрий Кантов, который мне нравится, и в Омске Олег Клишин, но судьба у поэтов нелегкая, что говорить. В советское время мы ненавидели цензуру, и она правда отвратительна. Но редактор нужен – не партийный, а с художественным вкусом, который бы сказал: дорогой человек, что ты тут написал? Это же сплошная неграмотность и глупость, имей совесть! Но этого нет – и вот результат. “ надо писать не просто хорошие – прекрасные стихи, и тогда пробьешься, будешь услышан – Недостатки и изъяны мы видим, а что бы вы хотели сегодня от литературы и от жизни? – Чтобы пенсионеры жили получше, получали побольше денег, вот и все. Жизнь в принципе нелегка, и каждый рождается под своей звездой, один под счастливой, другой под несчастной. Сколько я знаю рано умерших, мучающихся – хотелось бы, чтобы всем было легче. О себе мне трудно говорить – мне так много лет, но скажу, как говорил Пастернак, обращаясь к Нему: "Ты больше, чем просят, даешь". Когда я сказал это Бродскому, он мне ответил: "Меньше". Видите, тут важна установка, у него была такая, у меня другая. – Мне кажется, настрой ваших ранних стихов – более атеистический, чем сегодня. – Это очень интимный разговор, я скажу так – пусть это прозвучит несколько цинично: для стихов плодотворно сомнение, неуверенность. Такой неуверенностью обладал и Пушкин, судя по его стихам, и молодым, и поздним, смотрите, ведь душа "в заветной лире" только "мой прах переживет". И у Лермонтова это есть, и у Баратынского, который сказал, что "оправдается всевышний Пред нашим сердцем и умом". Это не значит, что они не верили – было и то, и другое. И мне такое мироощущение наиболее понятно. У меня нет ответа на этот вопрос – я не могу не верить в Бога и в то же время не могу понять, как мог произойти Освенцим. – Александр Семенович, вы считаете, что вы под счастливой звездой родились? – Да, конечно, грех жаловаться. Я же знаю, сколько вокруг мук и страданий, да и у меня они были. Но нельзя жаловаться, это Булгаков, кажется, говорил: не проси, не жалуйся. Он абсолютно прав.