ЗЕМЛЯ рассказ

 Руки предали Якова, а он всегда считал их самыми верными своими друзьями. Яков не верил в медицину и не любил врачей, но боль мучила его все сильнее, не давала работать, и пришлось отправиться в поликлинику.

  Там руки Якова просветили на разных аппаратах, поставили диагноз и выписали разные лекарства. Яков послушно лечился, но боли продолжали будить его по ночам. Он не спал, ворочался с боку на бок, устраивал руки поудобней, искал «точку», где боль хоть немного стихала.

 Жаловаться он не любил, да и некому было жаловаться: жена Якова умерла вскоре, после их приезда в Израиль, а дочь и двое внуков Якова жили в далекой Австралии.

 Работу дворника больному пришлось оставить. Можно было прожить и на пособие с учетом выплат на аренду жилья. Но в одну из ночей, когда боль мучила Якова особенно сильно, он собрал кое-какие вещи в рюкзак и отправился в странствие, решив, что будет идти, пока его не оставят силы, а там найдет укромный уголок, спрячется в нем и умрет скрытно от усталости, голода и жажды.

 Яков не умер, потому что на рассвете встретил Ури.

-          Куда это ты собрался? – спросил Ури, увидев старика с рюкзаком за плечами. Он задал вопрос на иврите. Яков не ответил. Тогда Ури повторил его на идише.

-          Вот иду, - ответил Яков.

-          Куда? – спросил Ури.

-          Сам не знаю.

-          Ты бездомный?

-          Наверно, - подумав, ответил Яков.

-          Живешь подаянием?

-          Нет, - сказал Яков и зачем-то стал показывать Ури свой паспорт.

-          Нельзя в твоем возрасте просто идти, - сказал Ури. – Нужно знать, куда и зачем.

-          Это так, - согласился Яков.

-          Ты из России? – спросил Ури.

-          Оттуда, - ответил Яков.

-          Русские не знают идиш, - сказал Ури.

-          Меня воспитывала бабушка, родители погибли в войну, - сказал Яков. – А бабушка говорила только на идише.

-          Как звали твою бабушку? – спросил Ури.

-          Шейна – Сарра, - ответил Яков.

-          Мою только Сарра, - сказал Ури.

-          А ты откуда знаешь идиш? – спросил в свою очередь Яков.

-          Меня мальчишкой привезли из Румынии. Мне тогда десять лет было, - ответил Ури. – В Румынии все евреи говорили на идиш.

 Странную работу исполнял этот человек. Ровно в шесть часов он забирался в кабину бульдозера, заводил дизель и полз по асфальтовой дороге, через пустырь, к повороту на старую свалку. Здесь он открывал большим ключом тяжелый замок шлагбаума, отводил барьер в сторону, снова садился в кабину экскаватора и парковал тяжелую машину у железной будки с тремя окнами.

 В  этой сторожке помещался топчан, стол, стул и кресло. Ури открывал замок своего поста и некоторое время отдыхал здесь, вытянувшись на топчане во весь свой небольшой рост. По должности он должен был находиться в будке все часы работы, но проверяли его крайне редко, и Ури, пролежав на топчане не больше часа, уходил домой.

 Он сторожил последний пустырь между двумя городами центра страны от злонамеренных грузовиков с отходами человеческой деятельности. Прежде здесь были огромные свалки, но теперь выбрасывать мусор строго запрещалось. Вот Ури и следил за порядком. Иногда он не только сторожил пустырь, но и выравнивал ножом бульдозера площадки, заваленные разной дрянью. Делал он это крайне редко, понимая бессмысленность подобной работы.

 Издалека, даже засушливым летом,  пустырь производил впечатление огромной и счастливой зеленой зоны. Вблизи каждый видел, что эта случайная пауза тишины и одиночества между двумя городами,  истоптана, загажена и сожжена человеком. А зеленые холмы – всего лишь слегка культивированные огромные свалки мусора, откуда во все стороны торчали ржавые кости корпусов машин.

 Здесь  работал Ури, и был он уверен, что спокойно отбудет свой рабочий срок до близкой пенсии. Города подбирались к пустырю, но было не похоже, что в ближайшее время им удастся взять штурмом это случайное, пустое пространство.

 Яков прежде жил на своей родине, в городе Курске. Жил  неплохо и вполне устойчиво в наше неустойчивое время. Он жил так, благодаря своей любви к земле, точнее, к отлично возделанному приусадебному участку.

 Яков владел шестью сотками земли при небольшом, дачном строении, и еще двумя сотками за общей оградой садово-огородного товарищества, на лесной поляне.

 Всю свою трудовую жизнь Яков проработал экспедитором на оптовой, строительной базе. Воровать он не умел и не хотел, а потому и выслужил длинный 43-летний рабочий стаж на одном этом  предприятии.

 Яков жил тем, что давали. Лишнее он добывал в этой жизни сам, своими сильными руками. Знающие люди понимают, что при поливе, 6 соток чернозема – золотое дно.

 Полтора центнера картофеля брал со своего участка Яков, теплицы давали до ста килограммов помидоров и огурцов. Яблони, груши, вишни радовали Якова превосходным урожаем. Вдоль забора его участка росли кусты крыжовника, малины и смородины. Что еще нужно нормальному человеку для счастья.

 Яков никогда не любил свою работу экспедитором, довольно холодно относился к семье ( жене и дочери), а любил он по-настоящему только кусок своей земли, труд на этой земле, и то, чем эта земля отвечала ему на любовь  и ласку.

 Даже зимой Яков при первой возможности бежал в свой сад, и там, утопая в сугробах, что-то делал с деревьями, укреплял ограду, протаптывал тропы к сараюшке и ремонтировал свой инвентарь.

 Здесь, в саду, Яков видел гармонию справедливой отдачи, честную связь с миром, на основе взаимных интересов, исключающих всякого рода нежелательные сюрпризы, вплоть до прямого предательства.

 Яков доверял деревьям, травам и кустам, а не людям. Людей он боялся. Всех людей – чужих, незнакомых и даже близких. Яков не мог забыть измену жены - Магды в первый же год их супружеской жизни, да и внезапный отъезд единственной дочери в Австралию со случайным и совсем незнакомым человеком, тоже в глубине души считал предательством.

 В середине девяностых годов случилось несчастье: тяжело заболела жена Якова. Врачи сказали, что спасти ее сможет только заграничная медицина, и удивились наивности и непрактичности двух, еврейских стариков, до сих пор не уехавших в Израиль, на родину предков.

 Яков тогда сказал, что все, известные ему предки, похоронены на местном кладбище, но состояние здоровья жены ухудшалось прямо на глазах, и старики решили ехать.

 Первые два года их жизни были заполнены лечением болезни жены Якова. Затем врачи честно признались, что болезнь эта слишком запущена, и сделать они ничего не могут. Зимой 1998 года Магда умерла. Яков остался один и продолжал жить по инерции, работая сначала на уборке разного рода помещений, а потом начал мести улицы.

 Под открытым небом можно было не замечать людей и не общаться с ними. Здесь, на улице, Яков был, относительно конечно, одинок и свободен, и такая трудовая жизнь его вполне устраивала. 

 А потом заболели руки Якова, заболели нестерпимо, и он, рассчитавшись с хозяином квартиры, отправился в свое, последнее путешествие и встретил бульдозериста Ури.

-          Старый человек, - сказал Ури, – должен иметь крышу над головой. Он должен жить дома.

-          Жить, конечно, - сказал Яков, не без труда припоминая слова на идише. – Но умирать все равно где.

-          Ты хочешь умереть? – удивился Ури.

-          Хочу, - честно признался Яков. – Устал от боли. Руки болят, сил нет, а потом я привык работать, а теперь работать нечем. У меня под Курском был свой сад, своя земля. Лучше земли нет в мире. Знаешь, сколько человек я мог прокормить с той земли…. А теперь я, трудовой элемент, живу подаянием государства. Мне это совсем не нравится.

 Никогда в жизни Яков не произносил такой большой речи, да еще на полузабытом языке. Он сам не знал, почему так получилось, почему он вдруг разоткровенничался перед совершенно незнакомым человеком.

 - Жизнь кончается не тогда, когда кончается, - сказал Яков, - а тогда, когда ты не можешь жить так, как жил раньше.

-          Это проблема, - сказал Ури, потом, подумав, он добавил. – Тут, у сторожки, когда-то вывалили самосвал краснозема. Можешь устроить сад, и живи здесь, сторожи вместо меня. Вода есть, магазины близко, что еще нужно?

-          Какой сад с такими руками? – спросил Яков.

-          А ты попробуй, - сказал Ури. – Не сможешь, не понравиться – уйдешь. Помереть человек может всегда свободно.

-          Спасибо, я попробую, - подумав, тихо ответил Яков.

 С той встречи он стал жить в сторожке на  пустыре. Ури по-прежнему, каждое утро, поднимал шлагбаум перед своим сонно урчащим бульдозером. Яков встречал его у порога, и старики приветствовали друг друга.

-          Как спалось? – спрашивал Ури.- Как руки?

-          Болят проклятые, - отвечал Яков. – Но сегодня, как будто, полегче.

-          Что это ты еще посадил? – спрашивал Ури.

-          Да так, - отвечал Яков. – Нашел за тем холмом дичок винограда. Он нам даст урожай, вот увидишь. Мы еще с тобой устроим плантацию и начнем делать вино.

-          Долго ждать, - говорил Ури. – Я загляну сегодня вечером с бутылочкой.

-          Это можно, - отвечал Яков.

Небольшой участок перед сторожкой теперь не узнать. Целый сад разбил там Яков. Часами, забывая о боли, он бродил по пустырю, разыскивая разные, незнакомые растения. Теперь у сторожки росли пальмы и кактусы, гранатовое дерево и два апельсиновых. О траве в своем новом саду позаботился Яков. Первое время он стриг траву, согнувшись, превозмогая боль, специальными ножницами, потом Ури привез на своем бульдозере испорченную газонокосилку.

 Они починили ее, и теперь Яков без особых забот ухаживал за своим газоном. Руки продолжали болеть, но теперь он спал по ночам, наверно потому, что уставал знакомой и сладкой, по этой причине, усталостью. Он засыпал с мыслью, что завтра, рано утром, выйдет из дома в трусах, обкатит себя с ног до головы из шланга холодной водой, а потом начнет полив своего сада, и увидит, как на глазах, расправляются  листья, оживают в улыбке цветы, и тянутся к небу стебли.

 Яков не думал, что спас он от уродства этот клочок земли посреди гигантского, грязного пустыря. Он не умел любоваться миром людей сверху. Он любил смотреть только вниз, на благодарную почву, способную на бесконечное чудо творения живого.

 Яков засыпал в полной тишине с мыслями о своем новом саде, засыпал крепко и не ворочался во сне, в поисках удобного положения для больных рук.