Двигаться необходимо.
Неважно куда и зачем – просто двигаться: погрузить себя в новую среду,
оказаться среди незнакомых людей. В любой дороге есть шанс и самому стать
другим, понять то, что не понимал раньше. Помню, говорил когда-то о цыганах с
одним артистом из театра «Ромен». Спросил:/
-
Почему вы так любите путешествовать? /
-
Все просто, - улыбнулся артист. – Нам, цыганам,
почему-то кажется, что в дороге нельзя умереть. Мы бежим от смерти. /
В ЛИФТЕ
Бормочу с утра,
переделав стих Маяковского на свой лад: « Мама, и испорченный Арафатом отпуск…. Война объявлена…». Нам, вдали
от Израиля, и в самом деле кажется, что это так – дома воюют. А мы отрезаны. По
телеку только одна информация от СиэНэН – гнусная и лживая. Будто дела в этой
телевизионной компании вершат призраки совковой прессы Брежневского разлива. /
Показывают нам не ту
страну, откуда мы только что прилетели, а нечто невообразимое, чужое. Первая
мысль: нужно возвращаться. Звоним домой. Нас успокаивают, нас уговаривают не
спешить. Даже юмор проскальзывает в ответах:
-
Наконец-то поймем, где решили поселиться. Все уляжется.
Не волнуйтесь.
Мы пробуем «не волноваться», но окружающее
воспринимаем оголенными нервами./
В странном месте мы отдыхаем: курорт
словацкий, но пациенты образуют горючую смесь: евреи, немцы, арабы. Флаги висят
в входа в отели – все в одном ряду полощатся на ветру : Германия, США, Израиль,
Кувейт, Ливия… Звуковой фон: немецкий
язык, иврит, арабский. Невозможное – возможно.
Каждое утро немцы, аккуратные и ухоженные,
входят в лифт и вежливо, с улыбкой, кивают: /
-
Гутен морген! /
Ненавижу эту приторную вежливость.
Ненавижу этот язык. Я знаю, что этим людям порядка повелели свыше улыбаться мне
и приветствовать, но завтра им снова могут отдать приказ убивать еврея. Везде,
где только можно его встретить. И в лифте в том числе. /
Это бред. Хромые чистенькие старички не
способны на убийство. Этих тебе нечего опасаться. Возможно, когда-то они
маршировали в гитлерюгенде, но и ты был в комсомоле. Прости их. /
-
Гутен морген! – улыбаются немцы. /
И я, совершенно неожиданно для
себя самого, тоже улыбаюсь и послушно повторяю за ними: «Гутен морген!». /
Мне стыдно, мне невыразимо стыдно. Я чувствую
себя предателем. Я улыбнулся этим людям и ответил им на языке убийц. Будто я
сам стал убийцей, предателем. И проиграл свою маленькую войну. Будто предал я
память о моих стариках, убитых наци./
Дед мой и бабка понимали команды палачей,
могли разговаривать с ними вполне свободно. Им немецкий язык казался почти
родным. Евреям так хотелось полюбить немца. Не английский, французский или
итальянский взяли они за основу жаргона, а немецкий, будто знали, откуда придет
опасность и заклинали судьбу: /
« И вы полюбите нас. Мы почти такие же, как
вы. Вот и говорим почти на таком же языке». /
«Почти»! Это проклятое словечко вечно тянется
за нами, как приговор. Так стараемся, так трудимся, чтобы переродиться, стать
такими, как все. И желаемое всей душой п
о ч т и получается. Всегда п о ч т и.
Выше наших сил – избавиться от этих пяти букв в нехитром слове. /
Мне так необходимо покаяние, искупление греха
отступничества. Я не хочу быть «почти», особенно сейчас, когда гитлерюгенд
Арафата швыряет камни в Стену плача. /
На следующее утро знакомые немцы входят в
лифт. /
-
Гутен морген! /
-
Шалом! – киваю сдержанно. – Бокер тов! /
И немцы смотрят на меня с немым
изумлением. /
В ОЧЕРЕДИ ( продолжение темы). Здесь, у дверей
процедурного кабинета, полный порядок. Каждого вызывают в назначенное время, но
люди зачем-то приходят раньше и сидят, ожидая, в удобных креслах. /
Я тоже сижу, читаю. Рядом занимают места две
хромые старушенции. Немки, судя по разговору. Дело обычное, но мне на этот раз
почему-то не по себе. Одна из немок так похожа на мою маму. И голос ее похож, и
хромает она точно также. И, слова! Господи, я улавливаю в ее речи слова моей
мамы: « Горништ», - говорит немка. Я помню, что значит это слово: «Достаточно».
«Ву ду гейст?» – это, кажется, «куда ты идешь?»… «Шейн подем», - говорит
старушка. И это я понимаю. Когда-то, давным – давно, мальчишкой, я старался
догадаться, о чем шепчутся мои родители./
«Вас херцех бабир? – спрашивает старушка, так
похожая на мою маму./
Идиш -
жаргон – отчаянная попытка от веры в силу и могущество немецкой культуры. Веры
в возможность вечно жить рядом с немцем. Глубочайший компромисс на уровне
культуры. Лихорадочная попытка
ассимиляция, а следом грубая и жестокая насмешка Бога над нами, только за то,
что попытались говорить не на своем языке. На чужом. П о ч т и на чужом…
Зачем? Чтобы потом понимать команды палачей на
пути к газовым камерам./
Фрау рядом со мной так похожа на мою маму. Она
жива. Она лечит свою хромоту. Мамы давно нет на свете. В глубине души я даже
благодарен этой немке за невольную память о маме, и за слова знакомой, из моего
детства, речи. И нет во мне в то утро
ненависти к немецкому языку. Я готов полюбить этих стариков из Берлина и
Дрездена, и особенно вот эту старушку, так похожую на мою маму.
ОКНО. Мы едем в близкий, средневековый городок
на поезде. Мы тоскуем по поездам. Мы к ним привыкли. Россия вся стоит на
рельсах и шпалах. В Израиле немного железных дорог. В основном, мы
передвигаемся по асфальту. /
День солнечный, теплый. И палестинцы, если
верить телевидению, как будто присмирели. /
Мы весело
отправляемся в дорогу. Мы уверены, что дома все будет хорошо. Будто мы были
когда-то, на этой железнодорожной станции провинциального городка. И запахи
здесь так знакомы. Точно в срок подходит состав из нескольких, допотопных
вагонов. Мы торопимся занять места в пустом купе… Потом был замок другого
городка, улочки « пряничных» домиков под красной черепичной крышей, обед в
кабачке, уставленном пивными бочками и тележными колесами. Все было, как обычно. Мы просто раскрыли толстую,
зачитанную книгу и оказались в томе сказок братьев Грим. Поразило не это
путешествие, а заурядное, пыльное окно в коридоре вагона, на обратном пути. /
Было душно. Мы опускали его, а окно медленно,
но упрямо поднималось. Мы снова дергали ручку к низу, и окно вновь ползло наверх.
Мы привыкли жить в мире порядка, а тут такой вопиющий, ужасающий беспорядок.
Окно было обязано слушаться пассажиров, честно заплативших за билет, но оно не
своевольничало, будто получило тайный приказ уберечь нас от сквозняка и
простуды. /
И я позорно дергаться начал – к окну и
обратно. Пассажиры, в глубине души, посмеивались надо мной. Их не волновала
духота в купе. Я же всегда и люто ненавидел спертый воздух. И потому затеял
войну с окном, и, наконец, придумал, как заставить его подчиниться: втиснул между
рамой и стеклом скомканный носовой платок. Окно застыло. Свежий, прохладный
воздух проник из коридора в купе. /
Я торжествовал, чувствую себя победителем.
Пели фанфары, и легионы победителей шли через триумфальную арку моего имени….
Это было так глупо. Нашел, чем гордится. И все-таки… /
Окно, впрочем, не подчинилось. Окно из милости
и уважении к гостю пожалело меня, и ползло наверх еле заметно. Так медленно,
что закрылось только на тормозном пути к нашей станции. /
Вот прошло время. Помню городок тот, по имени Тренчин. Чудный городишко.
И угрюмый замок над ним помню. Но в этой памяти моей нет ничего интересного,
необычного, необходимого …. Так, еще один день доброго отдыха. /
А вот память о том строптивом окне – нечто
другое. Окно то не забуду, надо думать, никогда. И тот пустяшный поединок со
стеклом в раме буду помнить. И гордость победителя. И милость ко мне того окна,
не терпящего свою открытость, не забуду. /
Как причудлива память человеческая, и как,
порой, важны для нас сущие пустяки, мелочи, когда многое значительное, важное
проходит и уходит незаметно. /
БРЕЙГЕЛЬ. Вена, Художественно-исторический
музей. Он не так богат, как Эрмитаж, но в нем целый зал картин великого
голландца! /
Как же шел он за правдой, своей правдой, с
помощью неукротимой фантазии. Не нравились художнику равнинные пейзажи родины.
Он украсил их фантастическими горами. Только в этом мире горного пейзажа он
смог существовать в радости./
Брейгель всегда подпускал меня к себе. Не гнал
прочь отторжением непонимания. Века прошли, а он все еще рядом с нами. Я хочу
быть его учеником, придумывая людей, с которыми жить не страшно. Тот мир «человеков», где можно существовать без
страха и отчаяния. /
Охотники, уставшие собаки, жены у
очага. Все обычно. Но обычное погружено в пейзаж невозможный, немыслимый. И
кажется, что в огромном этом мире такое незначительное событие, как заурядная
охота, становится явлением космическим./
Ложь? Пусть. Бывает, что и правда становится
нашим палачом. Я не хочу жить в реальном мире, если дана мне Богом способность
преображать его хоть в какой-то степени. /
Помню, еще в школе никак не мог понять, что
такое «критический реализм». Мало того, что реализм, да еще и критический.
Зачем? Столько плескалось реальной дряни вокруг этого грязного, подлого
реализма. Еще и он был рядом, и мучил своей неотвратимостью. Только гений силой
своего дара был способен осветить мрак сущего. Не было никакого «критического
реализма». Был Рабле, Свифт, Бальзак, Пушкин, Толстой…. Имена были, «измов» не
было. /
«Измы» эти, как мне всегда казалось, изобрели
бездари моды, только затем, чтобы как-то примазаться, примкнуть к великим
именам. «Мы с Гогеном постимпрессионисты». /
Брейгель, как и Рембрант, Босх, Пикассо или
Дали, остался в одиночестве гордым, одиноким мудрецом, вспомнившим, как
выглядела Вавилонская башня, рухнул с неба Икар и сотворившим новый,
несуществующий пейзаж своей родины. /
Мне кажется, что в мире существуют всего лишь
два художественных течения в искусстве: фантастический и апокалипсисический
реализм. Все остальные «измы» от лукавого. /
Евреи – народ фантастического реализма. Можно
сколько угодно ругать наших «миротворцев», но за всеми этими «процессами» после
Осло и Кемп Дэвида стоит не только глупость и корысть, но и наша несокрушимая
вера в гармонию и доброту окружающего мира. Мы сами себе рисуем пейзаж, где нет
ничего, кроме покоя, благоденствия и любви. Мы так хотим забыть, что живем в
пустыне и под беспощадным солнцем испепеляющей ненависти.
БУКВА «Щ». В шесть утра смотрим новости.
Маршируют арабы, потрясая оружием. Стреляют в воздух. Вглядываюсь, кто дал им
эти автоматы? Россия, Израиль? У воинства Арафата налажено только производство
пращей и рогаток. Все остальное получено со стороны. Большая часть палестинцев
потрясает автоматом М-16, взятым на вооружение Армией Обороны Израиля. Но вот у
этого парня, в глубине колоны, «калашников» - боевой оружие партизан и
террористов всего мира. /
«Щ». Похоже, ни в одном языке, кроме русского,
нет этой буквы. Дежурная медсестра никак не может произнести мою фамилию:
«Красинников, Красичиков, Краснильчиков…» И, наконец, ее озаряет: « Мистер
Калашников!». /
Это знакомо и понятно. Я и не думаю
обижаться. Весело уверяю девушку, что не
ношу эту страшную фамилию. Она мне охотно верит . /
За этой оговоркой целая эпоха. Эпоха «
Калашникова» . Эпоха Советской империи, куда входила и эта маленькая страна. /
Думаю, та девушка мало что знала о России.
Прошло десять лет свободы, и в школах Словакии не преподают русский язык, и не
учат историю своего славянского соседа. Вряд ли этой милой медсестре знакомы
фамилии Менделеева, Чехова или Мусоргского…. Сила отторжения очень велика. Словакия стремится забыть как
можно быстрее все, что было с ней на протяжении 45 лет./
Но память о «Калашникове» осталась. Страшная
память. Вот и я высматриваю в толпе
фанатиков из Газы знакомые очертания автоматической винтовки,
сконструированной добродушным карликом из города Ижевска. /
Каждое время оставляет потомкам свои знаки. И
этот недобрый знак тоже застрянет в памяти поколений надолго. /
Вот и я превратился в Калашникова. И буква Щ»
приковывает меня к России невидимыми цепями. Повторюсь, ни в одном языке, кроме
русского, нет в алфавите этой странной буквы.
Вечером СиэНэН показывает все ту же толпу
бандитов в черных масках. Газа грозит Израилю его же оружием. Словаки не
включают этот канал. Словаки живут спокойно в центре благополучной Европы.
Впрочем, есть и у них и свои военные анекдоты.
Шофер такси рассказывает, что министр обороны
из Братиславы предложил правительству купить истребители Сухого. У министра
спросили, с кем он собирается воевать? Не знаю, честно ответил генерал.
2001 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий