ИСТОРИИ ОТ ВОЛОДИ ХАНАНА

    Мой приятель Витя Ефимов, племянник поэта Ошеровича, встречал вместе с дядей на вильнюсском вокзале дядиного переводчика с идиша Арсения Тарковского. Тарковский приехал с женой и, знакомя её с Ошеровичем, сказал: «Вот говорят, что евреи не употребляют христианскую кровь… Знала бы ты, сколько этот еврей выпил моей крови!».

    В молодости у меня была глупая привычка  всем знакомым девушкам делать предложение. В нетрезвом, естественно, состоянии. Все понимали, что я дурачусь и реагировали соответственно. Только один человек воспринял моё предложение серьёзно – моя жена. Мораль: никогда не забывай, что есть люди, которые не понимают шуток.

 После разгромной рецензии на свою книгу поэтесса Лидия Гладкая пришла к автору рецензии Дине Шварц и шмякнула ей на стол две монеты по пятнадцать копеек, сказав: «Получите (множественное число означало «еврейский литературный кагал» - так сказать коллективного Иуду) свои тридцать сребреников!» Из этого логически вытекает, что Гладкая считала себя не меньше, чем Иисусом Христом. Стоило ли в таком случае обижаться на рецензию? Разгромная рецензия – это ведь даже не терновый венец.

 Только-только начав писать стихи, я познакомился с Михаилом Дудиным. Человеком он был, как кажется, достаточно открытым и доброжелательным. «Вам (имея в виду не только меня, но всё поколение) тяжело, - сочувственно говорил он, - не печатают и всё такое… Мне было легче, я видел, так сказать, ПРИЛАГАТЕЛЬНОСТЬ  своих стихов. Подходит ко мне  политрук и говорит: «Миша, твержу бойцам (Дудин начинал писать во время войны) экономить дрова – не слушают. Выдай-ка что-нибудь…» Через  полчаса я выдаю плакат: «Береги дрова, товарищ: на хую борща не сваришь!»

 Как-то раз на улице мы повстречали Анатолия Чепурова – тогдашнего секретаря Ленинградской писательской организации. Когда мы отошли, я спросил, кто это. «Не знаешь? - сказал Дудин, - Был мудак на всю Европу Анатолий Чепуров, полизал Прокопу жопу, - стал талантлив, будь здоров!»  «Прокопом» называли маститого советского поэта Александра Прокофьева, у которого Чепуров много лет обретался в «шестёрках».

 В 200-летний юбилей Пушкина в Москве у голландского посольства состоялась демонстрация, участники которой несли транспаранты  с требованием «ВЕРНИТЕ  НАШЕ  ВСЁ !».

 Оказавшаяся после Октябрьской Революции в Париже поэтесса Зинаида Гиппиус сказала о русских писателях – эмигрантах: «Мы не в изгнании, мы в послании». Спустя полвека её слова гениально дополнил писатель – эмигрант Юз Алешковский, уточнивший адрес: «В послании на хуй».

 Российские приметы: до революции – Чехов и культура застолья; Советская власть – Борис Полевой и коммунальная пьянка; Перестройка – Ельцин и спирт «Ройял»; Россия сегодня – Буйнов и пиво.

. «Мой дядя был нестрогих правил, \\ Презерватив терпеть не мог.\\ Куда-то как-то что-то вставил - \\ И не на шутку занемог» - строки из рекламы презерватива, сочинённой ленинградской поэтессой Зоей Эзрохи. В Зоиных словах больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Как известно, у самого Пушкина было отменное здоровье, а вот «гусарский насморк» он подхватывал часто.

 Совершенно ясно, что у нас с мусульманами разные менталитеты: кому из европейцев придёт в голову назвать раем общество семидесяти девственниц?

 В Нью – Йорке я спросил Довлатова: «А правда, что Вас по дороге в Вену (тогдашний маршрут эмигрантов из СССР) в Будапеште сняли с самолёта?» «Правда, - сказал Довлатов, - сняли и отправили в вытрезвитель, а утром  выпустили. В гостиницу меня доставили две молодые медсестры. Обе уважительно говорили: «Писател». По-видимому, в вытрезвителе я выдавал себя за Льва Толстого.

Зоя Эзрохи – человек, в целом очень непрактичный, иногда проявляла практичность в мелочах. Например, Юре Колкеру на день рождения к подарку – книге приложила рулон дефицитной тогда туалетной бумаги. Колкер тут же откликнулся стихами: «Как мне Эзроху не любить: \\ Мне ею верный путь указан -\\ Поэтом я могу не быть, \\ Но жопу подтирать обязан».

 На смерть многолетнего югославского президента Тито во всём Советском Союзе откликнулся только мой друг Серёжа Васильев. Откликнулся стихами. Стихи гласили: «Умер Мао, умер Тито,\\ Леонид Ильич, а ты-то?».

 Незадолго до дня рождения меня вызвали в КГБ, где, естественно, стращали. На день рождения мои коллеги по рентген – лаборатории подарили мне книгу, «сшитую» из листов нержавеющей стали толщиной в два миллиметра. На первой странице было выгравировано: «Ханан, пускай тебя прижали, \\ Ты всё равно внесён в скрижали».

 В одном рассказе из еврейской жизни – больше ничего о нём не помню – раввин сказал вдове, долгое время убивавшейся по мужу: «Ты же знаешь: у нас не принято ни слишком радоваться, ни слишком горевать». Не знаю ничего, что бы лучше выражало идею вечной жизни. 

43. Жена Эрля Соня говорила: «Главное в женщине – её внутренняя сучность».

 Известный русской Америке поэт – эратоман давным – давно, ещё в Ленинграде, дал мне на отзыв свою поэму, называвшуюся, если мне не изменяет память, «Святая простота». Поэма не произвела на меня впечатления, я что-то мямлил о размере, ритмике и т.п. «Ты ничего не понял, - сказал автор, - здесь первая глава – это большие половые губы, вторая – малые половые губы, третья – клитор, четвёртая – уретра…» «Вот оно что, - сказал я, с облегчением возвращая рукопись, - так это не ко мне. Это к гинекологу».

Этот эпизод неожиданно аукнулся много лет спустя. По страшному блату  мне организовали обследование сосудов ног на каком-то сверхсовременном импортном оборудовании. В справке, которую я получил, помимо всяких непонятностей, было написано, что у меня в левой ноге «подтекает клапан». Желая лучше понять диагноз, я обратился к знакомому медику, которого не раз критиковал за литературный непрофессионализм (несчастный упорно пытался писать прозу). Внимательно прочитав справку, мой консультант вернул её со словами: «Ты не по адресу, старина. По-моему, тебе нужен водопроводчик ».

 Объявление в газете: «Укрепляю веру в бога, душу, мать».

 Мой отец, человек очень амбициозный, вышел на пенсию. Отдохнув, стал искать работу. Разумеется, начальником. Появлялись неплохие варианты, но, как выяснилось, при этом терялась пенсия. В конце концов, знакомый пристроил его работать на весах, которые устанавливались в людных местах – у станций метро, универмагов – в расчёте, главным образом, на приезжих. За пять копеек  желающие могли узнать свой вес, а ещё за десять испытать силу на силомере. На весах отец зарабатывал больше, чем на прежней должности заместителя директора завода, но работы своей новой стеснялся и страшно боялся, что его увидят знакомые. После долгих поисков он нашёл место, где  встреча с пожилыми евреями была практически исключена – пляж у Петропавловской крепости. Там и засёк его мой приятель Виталий Дмитриев, тут же обессмертив двустишием: «Где царь когда-то вешал декабристов, \\ Отец Ханана вешает туристов».

 Как-то раз одна спортсменка спросила меня, как я бегаю. Поскольку я был правдивым даже с девушками, то ответил: «Плохо. Я бегаю плохо». Посмотрев на меня с сочувствием (я явно был ей симпатичен), она сказала: «Лучше говори – хорошо, но медленно…».

 Как-то раз в автобусе я встретил одноклассницу, с которой не виделся лет двадцать. Протиснулся к ней, спрашиваю: «Не узнаёшь?» Она задумывается, потом – с прояснившимся лицом : «Изя?» «Национальность ты уже вспомнила, - сказал я, - остались пустяки».

 У Бахыта Кенжеева в некий период было две любовницы – и обе Иры. А у Виталия Дмитриева, помимо жены Любы, ещё две любовницы – её тёзки. К этому периоду относится стихотворение Кенжеева, адресованное Виталию Дмитриеву:

                       Давай с тобой, придурок,

                       Меняться баш на баш:

                       Я дам тебе двух Ирок,

                       А ты мне трёх Любаш.

Кстати говоря, на вышеизложенном основании Дмитриев называл себя однолюбом.

 Гандлевский и Дмитриев пришли домой к Гандлевскому. По дороге они узнали новость, которую Гандлевский с порога выложил отцу. «Ты знаешь, - сказал он, - Римский Папа умер». Отец у Гандлевского был еврей и реакции у него были еврейские. «Да, - печально сказал он, - а твой ещё жив».

 Старые большевики рассказывали, что после Разлива Ленин к словам «Эта проститутка Троцкий» стал добавлять «и эта шалашовка Зиновьев».

 Виталий Дмитриев однажды сказал мне: «Смотри-ка, ты совсем седой, а я почти ровесник – и ни одного седого волоса. Почему, как ты думаешь?». «Потому, - ответил я , - что у тебя такие друзья, как я, а у меня – такие, как ты».

 Образец богемного фольклора 70-х:

                     Ширали поймал в жару

                     Молодую кенгуру.

                     Выпустил на холодюгу

                     Озверевшую блядюгу.

 Вехи творчества поэтессы Риты Бальминой выглядят, как пособие по технике секса для пэтэушников: «Стать раком», «Послесловие к оргазму»…

  «Что это: клоп или прыщ?» - у юноши дева спросила.

«Дура!» - ответил поэт и отвернулся к стене.

                                                 (Витя Ширали на Мишу Гурвича).

 Экскурсовод Русского музея Таня Юдина, проводя группу по залу скульптур, сказала, не останавливаясь: «А это Спиноза…» На что экскурсант, коротко глянув, заметил: « Какая-то она у вас…».

 В Русском музее у картины, изображающей Марию Магдалину, посетительница спросила: «Это её настоящий портрет?». Услышав, что картина написана художником, жившем в 19-м веке, сказала: «Что же вы людям головы морочите!».

 Стихотворный отклик на горбачёвскую Перестройку:

                               Решено одним завхозом

                               Перестроить склад с навозом.

                               Перестроил он… И что-с?

                               Был навоз и есть навоз.

 В знакомой еврейской семье была собачка. Вызванный по случаю её болезни ветеринар, здоровенный русский парень, осмотрев пациентку, сказал: «Что вы сделали с собакой! Она у вас не только очеловечилась, но ещё и ожидовела».

 Знакомая вернулась из Коктебеля. На чём свет стоит кляла заполонивших всё «писдетей». «Писдети, - спрашиваю, - это ещё что такое?». Оказывается, писательские дети. Существующие подвиды: «сыписи», «дописи», «жописи» и «мудописи» - то есть: сыновья писателей, дочери писателей, жёны писателей и мужья дочерей писателей. Рассказал об этом Воронелям. «Теперь понятно, - сказала Нина мужу, -  почему  тебя  там  всё время спрашивали, чей ты сын».

 До революции мой дед владел немалой собственностью. Однажды, подростком, я спросил его, как он относится к Советской власти. «Если бы её не было, - сказал дед, - мне было бы лучше, но уж коли она есть, то пусть будет». Помню, его ответ меня тогда несколько удивил. Спустя много лет я понял его мудрость: Советскую власть дед, конечно, не любил, но ещё больше он не любил революции.

 Шестилетний сын Наташи Ковалёвой Алёша читал стихи:

                                      День Седьмое Ноября,

                                      Красный день календаря.

                                      Посмотри в своё окно –

                                      Всё на улице красно!

                             Ещё: Наша Таня громко плачет –

                                      Уронила в речку мячик.

                                      Посмотри в своё окно –

                                      Всё на улице красно!

                          И ещё: Уронили мишку на пол,

                                      Оторвали мишке лапу.

                                      Посмотри в своё окно –

                                      Всё на улице красно!

Вот что было в Совдепе самым противным: один вид из всех окон.

 Юра Колкер рассказывал: «Иду по Гееному (место в Иерусалиме), смотрю – под кустом сидит пьяный Иван Мартынов с автоматом… Так что и в Геенне Огненной (Гееном на иврите) есть жизнь!».

 Виталий Дмитриев, поездивший с бригадой «Росаттракциона» по городам и весям, рассказывал мне такую картину. Вокзал в Великих Луках. Десять часов вечера. Темно. Безлюдно. Лёгкая метель. На пустынной платформе под невообразимым углом к земле стоит пьяный. Стоит долго, наконец разводит руками и говорит, ни к кому не обращаясь: «И на хера Гитлер сюда пёр? Чего он здесь не видел?».

 Мой дядя самых честных правил,

        А цензор правил остальных.

 Стихи Вознесенского похожи на женщин лёгкого поведения: слова, вступающие в случайные связи.

 В советских школах иностранные языки преподавались, как известно, из рук вон плохо. Мой одноклассник Руслан Черныш говорил: «Из всего немецкого языка я твёрдо усвоил только слово «Русланд».

 Разговаривал с двумя интеллигентными ленинградскими евреями о кашруте.  Их общее мнение свелось к тому, что кашрута можно придерживаться (если есть желание), но придерживаться его неукоснительно – это фанатизм. По такой логике воровать нельзя, но придерживаться этого правила неукоснительно – фанатизм. Наверное, не об одном предмете не было сказано столько глупостей, сколько об еврействе (евреями в том числе).

 Мой  родственник, дважды женившийся на своей жене, пригласил Серёжу Васильева на вторую свадьбу. Посмотрев на его взрослых детей, Васильев сказал: «Насколько я понимаю, дети -  от первого брака».

 Фраза, услышанная на одном вернисаже: «Как известно, современная ленинградская живопись делится на два основных вида: выжопись и просто жопись».

 Начало  девяностых годов, Ленинград. На ларьке, торгующем сластями,  плакат: « Да здравствуют Карл Марс и Фридрих Сникерс!».

 Виталий Дмитриев говорил: «Всем хорошим в себе я обязан книге. Всем хорошим на себе я обязан Нине». Нина – третья жена – была директором магазина.

 Вопрос вопросов: С чего начинается, Родина?

 Две надписи на стене общественной ленинградской уборной: вверху «Бей жидов, спасай Россию!» и ниже, более мелким почерком – «Этим её уже, к сожалению, не спасёшь».

 Несколько раз в Ленинграде видел надпись «Смерть жидо – МОНГОЛЬСКИМ оккупантам!». Если бы не видел лично – ни за что бы не поверил. Уровень, конечно… Но какой накал!..

 В эскадре адмирала Рожественского, командовавшего русским флотом при Цусиме, легендарная Аврора носила кличку «Проститутка подзаборная». Как говорится, пустячок, а приятно.

 «Вишнёвый сад» на сцене ПТУ.

Действующие лица: Раневская

                                  Лопахин

                                   Гаев

                                   Студент Петя

                                   Лиза

                                   Фирс и др.

Раневская: Мой вишнёвый сад! Как я любила мой вишнёвый сад! Что теперь будет?

Лопахин: Вырубим – с! (Вырубает Раневскую, Гаева, студента Петю, Лизу, Фирса и др.)

                                     Занавес

 В иерусалимской мечети Аль – Акса её служители показывают туристам камень, на  котором праотец Авраам жалко что не зарезал Исаака. 

 Знакомый врач рассказывал про свою пациентку, которая скрупулёзно вела дневник. В день, когда их провинциальную больницу  посетила столичная знаменитость – профессор, академик и прочая и прочая, в дневнике появилась запись: «Был Бермонт. Тошнило».

 Дочка Колкеров Лиза увидела, что эфиопская девочка лупит какого-то малыша. Лиза оттащила её от младенца и сделала энергичное внушение. Не говоря худого слова, девчонка взяла увесистый камень и врезала Лизке по голове. Дело было в Иерусалиме, где такие конфликты разрешаются с помощью полиции. Вечером Колкер – папа с полицейским пришли в дом обидчицы и объяснили её маме, что бить кого бы то ни было камнем по голове нельзя, что в Израиле это рассматривается не как детская шалость, а как нарушение закона, влекущее за собой серьёзные последствия. Ни за что не угадаете реакцию мамы – эфиопки. «Это что же делается! – возмутилась она. – В Эфиопии было нельзя, здесь нельзя… Где же, наконец, можно?».

 В мастерскую к московскому художнику Борису Козлову пришла любовница египетского президента Насера. Естественно, в сопровождении «искусствоведов в штатском». Поглазев на Борины работы, выбрала одну, пообещав забрать и оплатить позже. Мучимый похмельем Козлов сказал: «У нас в России есть обычай: если где-нибудь Вам понравилось – в этом месте нужно оставить монетку. У Вас есть 50 рублей (в описываемое время цена ящика водки)?» Тип из «свиты» мрачно отстегнул Боре полтинник. А красотка больше не пришла – то ли Насер денег не дал, то ли гэбисты отговорили…

 В молодости Боря Козлов подвизался на телевидении. Осветителем или кем-то в этом роде. Однажды ему довелось освещать встречу Хрущёва с монгольским генсеком Цеденбалом. Дворца Съездов ещё не было, приём проходил в Большом театре. Хрущёв, явно «на взводе», делал доклад. «С большой радостью, - говорил он, - мы встречаем товарища (имя монгольского царька – Юмжигийн Цеденбал – и нормальному-то человеку трудно выговорить, а Хрущёву с его «пидарасами» и подавно) Бын… дын… дын… бын… - взмах рукой – да ладно! – наших монгольских товарищей. (Дальше ля-ля, три рубля)… а поэтому мы с товарищем   Бын… дын…дын… бын… - опять взмах рукой – да ладно! – с нашими дорогими монгольскими товарищами… - и прочее в том же духе.

После торжественной части был концерт. Члены ЦК и гости сидели в первых двух рядах партера, с третьего – номенклатура помельче. По ходу концерта Игорь Ильинский читал басню про фараона, который любил принимать гостей, но приветствовал их своеобразно: «Произносил он первый слог, а два других произнести не мог…». И, наклонившись к первому ряду, закончил: «Прочти сперва о чём читаешь, когда с трибуны докладаешь!» Зал замер. Наконец, после некоторого, по-видимому, всё же имевшего быть замешательства Хрущёв сдвинул ладоши. Тут же зааплодировали все, включая Бын… дын… - ну, вы меня поняли.

 В Москве мне рассказывали про одну старую – дореволюционного образца – интеллигентку, которая, как выяснилось, уже несколько десятилетий не читает газет, не слушает радио и не смотрит телевизор. «Как можно так жить? – спросили у неё, - Вы же не знаете, что вокруг вас происходит!» «А зачем? – возразила дама, - Когда начинается война – мне говорят».

 Однажды я присутствовал при творческом процессе маститого художника – абстракциониста. Мэтр пристально смотрел на холст, брал, не глядя, со стоящего за спиной столика баллончик – пульверизатор с краской и прыскал на холст. Внимательно смотрел, брал следующий баллончик – и процедура повторялась.

«Послушай, - сказал я, - ты же даже не видишь, какую краску берёшь. Значит, результат твоей работы – случаен?».

«Ты прав и не прав, - сказал он, - я действительно беру краску наугад, то есть, случайно. Но сама рука у меня неслучайная…».

  Прочитал на уличном указателе в Иерусалиме: «Улица последнего Рабиновича (на иврите – рэхов ахарон рабинович)». Прочитал и, признаюсь, испугался: Как это – последнего Рабиновича? Ну, добро бы где-нибудь в Киеве или Москве, но здесь, в Иерусалиме?! Путаясь в словах, рассказал знакомому старожилу. Он не поверил – поехал посмотреть. Вернувшись, дал разъяснения. В ивритском алфавите буквы «Х» целых три штуки. В названии улицы присутствовала та, что не произносится. Улица была не «ахарон» - последнего, а «аарон» - Аарона (при этом учтите, что в иврите нет заглавных букв) Рабиновича. В чём мораль этой маленькой истории? – В том, что грамотность уменьшает страхи.

 Саша Сопровский потерял читательский билет МГУ. Поэтому книги для занятий, включая труды Ленина, отец брал для него в «Ленинке». Ильича Сопровский читал как тот Каутского – с карандашом в руке. При этом пометки на полях делал в энергичном – ленинском – стиле: «Полная чушь!», «Говно!», «Белиберда!» и так далее. Через некоторое время отца вызвали «Куда надо» и предупредили: «Остановите сына, а то он у нас поедет значительно дальше Шушенского!». Дело кончилось тем, что Саню просто выперли из университета.

 Олег Григорьев однажды пожаловался: «Вчера у Таньки (Таня Сергеева, талантливейшая художница и к тому же красавица) Битов вмазал мне бутылкой по голове. Хорошо, что я отклонился – удар пришёлся вскользь, а то бы… И главное – не за что не про что…».

«Ну, уж – не за что… - усомнился я, зная Олегов язычок, - наверняка ты чем-нибудь его обидел».

«Подумаешь, обидел… - усмехнулся Олег, - просто сказал, что его проза говно…».

 В разговоре с Томасом Венцловой (был опубликован в литовском журнале «Вильнюс») Бродский сказал, что с Евтушенко он не сядет… на одном поле. Вскоре после этого по телевизору прошла передача, где Евтушенко рассказывал американским студентам о Бродском. Посмотрев на экран, я сразу представил себе картину: на поле русской литературы сидит Евгений Александрович Евтушенко. Сидит, какает и ждёт Бродского, а тот всё не идёт и не идёт…

 В старом стихотворении Евтушенко есть такие строки: «Постель была расстелена, а ты была растеряна, и спрашивала шёпотом: а что потом? А что потом?» - такая вот наивная описывается в нём девица. В книге «Три влечения» писатель Юрий Рюриков назвал этот опус лучшим любовным стихотворением не то в русской, не то в мировой поэзии. Рюриков, конечно, загнул – стишок, прямо скажем, не сверкает. Куда лучше, на мой взгляд, он смотрится в исправленном Славой Лёном варианте: «И спрашивала шёпотом: куда ты лезешь, жопа там…».

 Говорили о том, что в белорусских городах почти совсем не слышно белорусской речи, только русская.  Актёр минского драмтеатра пояснил: «У нас на хорошем белорусском языке говорят только письмэники (писатели)». И, хмыкнув, добавил: «Фридберги, Гогльдманы, Розенблюмы…».

  Через несколько дней после смерти двоюродного брата Сергея Довлатова Бориса к Серёже Васильеву пришёл художник Володя Пасарер – человек унылый и склонный к депрессиям.

«Какие люди пропадают, - чуть не плача, говорил он, - талантливые, тонкие…».

«Да не убивайся ты так, - сказал Васильев, - уже давно к этому шло: Боря пил без меры, много лет – какой организм это выдержит…».

«При чём тут Довлатов? – искренне изумился Пасарер, - Я про себя говорю!».

 Историки выяснили, что настоящее имя Пржевальского – Виссарион Джугашвили. А свою кличку он получил за то, что пил как лошадь.

             С писателя - почвенника Валентина Распутина можно лепить символ России: тело амбала и голова младенца.

 Сразу после взятия Воронежа войсками Деникина на рынках ещё вчера голодающего города появились в изобилии хлеб, масло, мясо, молоко – словом, всё… кроме семечек. Говорили, что их продажу запретил лично Главнокомандующий, сказав: «Пролузгали Россию!».

 Конец семидесятых. С колбасой всё хуже, с рыбой – не лучше, но всё экзотичнее. Одновременно с приплывом в магазины дотоле не виданной рыбы – сабли, двустишие:

                     «За то в почёте рыба – сабля,

                     Что в дефиците колбаса, бля!»

 Иврит – очень образный язык. Например, слово «дахуф» означает  «срочный». В нём явно слышится «уф» спешащего, запыхавшегося человека. А слово «дахуй» означает «отсроченный», «неспешный». Что, собственно, в нём и слышится. 

 Эволюция образа: «Девочка с персиками» (Серов, живопись), «Девочка с персями» («Плейбой», фотография), «Девочка с персами» (Секс – эскорт, каталог), «Девочка с гранатами РГД – 5» (Чечня, натура).

 Из российских хокку:

                                      Вот и Спасителя храм

                                      Снова в столице отстроен.

                                      Время сносить Мавзолей.

 После обмена диссидента Владимира Буковского на генсека чилийской компартии по Ленинграду гуляла частушка:

                                   Обменяли хулигана

                                   На Луиса Корвалана.

                                   Где б найти такую блядь,

                                   Чтоб не Брежнева сменять?

Увы, такой «бляди» в свободном мире не нашлось.

 Ещё один минус старости – всё трудней найти интересного собутыльника. Как говорит один интеллигентный алкаш: «Иных уж нет, а те подшиты».

 Мой знакомый, Ося Шор (нынче в Америке), зарабатывал на жизнь – и очень неплохо зарабатывал – тем, что поставлял в сельские клубы и «красные уголки» медвежьих углов портреты и бюсты вождя мирового пролетариата. Прижимистых председателей колхозов он насмерть сражал аргументом: «Что ты торгуешься – это же Ленин, а не хуй собачий!».  

 Из историй Лидии Львовны Эзрохи (мамы Зои).

Зашла ко мне знакомая, такая же, как я, страстная кошатница. Рассказывает: «Иду вчера по улице, вдруг слышу за спиной визг тормозов и нечеловеческий вопль… Думаю – кошка  под машину попала. Оборачиваюсь…» «Не говорите! Не говорите! Я не могу этого слышать!» - говорю я и хочу заткнуть уши. «Слушайте! Да дослушайте же! – кричит знакомая, - Там всё хорошо закончилось. Это не кошка – это женщина попала под машину!».