БЕЖЕНЦЫ рассказ

 Юг Израиля. Небольшой, провинциальный город. Русское кладбище. Пятьдесят могил. Пустые, заасфальтированные ячейки для новых захоронений. Кресты над могилами или звезды. Встречаются надгробия с надписями только на иврите, но на большинстве лишь кириллица.

 На самой старой могиле дата – 1990 год. На самой «свежей», засыпанной еще не увядшими цветами, табличка из жести: Смирнов Геннадий Афанасьевич. 1957 – 2002.

 Смирнова Геннадия вышиб пинком из кабины  фургона знакомый, угнавший в шутку эту машину вместе с ним. Смирнов погиб под колесами автобуса, следовавшего по встречной полосе.

 Оба: и сам погибший, и его приятель выпили в тот день по случаю субботы. Впрочем, навеселе они были чуть ли не каждый день недели.

 Жена Смирнова – Анастасия выплакала все слезы за три года до смерти мужа, на могиле сына - Василия, зарезанного в пьяной драке еще в России, у шалмана «Ракушка», на центральной площади райцентра К.

-         Пусть правосудие покарает убийцу, - тихо сказала Анастасия, стоя над могилой мужа. – Пусть его вышлют из Израиля.

 На самом деле она не хотела суда, ей не нужно было правосудие. Она страшилась властей, расследования, допросов…. Больше всего несчастная женщина боялась возвращения домой, в город К.

 У Анастасии Смирновой оставалось двое детей: мальчик десяти лет и дочь Девушка закачивала школу  и готовилась к службе в армии. Анастасия знала, что в родном городе и оставшиеся ее дети погибнут, как погиб старший сын и муж, уже здесь, в Израиле.

 Ей хотелось, чтобы похороны эти закончились как можно быстрей. Вдову пугали люди на кладбище. Анастасия давно оплакала и своего беспутного, шального мужа и свою несчастную, бабью судьбу.

 Какой-то человек, в кипе, говорил на иврите непонятные слова над ее мужем. Она не знала, зачем было нужно это подобие ритуала, но тихий голос кладбищенского служителя  успокаивал Анастасию. Значит, ее все еще признавали за свою.

 В городе К пили почти все мужики: одни запоем, другие каждый день, третьи эпизодически. Как раз в этом городе, на местном заводе арматуры, директор стал выплачивать премиальные тем, кто приходил на работу в трезвом виде.

 Директора показали по центральному телевидению, будто в шутку. Но многие из руководителей производств шутку эту не поняли, и стали у себя, на предприятиях, вводить передовой опыт из города К.

 Сын Анастасии Смирновой работал на том самом заводе арматуры и никогда премиальных за трезвость не получал. Пил он, как правило, вместе с отцом, рабочим на железной дороге, но потом отправлялся куролесить в компании таких же, молодых парней как он сам.

 Осталось невыясненным до конца, при каких обстоятельствах Василий Смирнов получил смертельное, ножевое ранение. Собственно, все эти обстоятельства были похожи одно на другое, и мало кто из буйной компании обычно помнил, почему начиналась драка.

 Одно было ясно всем: зарезал Смирнова его бывший одноклассник и друг –Зорий Псарев – сына начальника местной милиции.

 Поздно вечером, в день гибели Василия Смирнова, семью погибшего посетил сам Псарев Иван Николаевич. Его приняли, как полагается: отец убитого поставил на стол бутыль «московской», а хозяйка позаботилась о нехитрой закуске.

 Выпили по стакану.

-         Светлая память Васе, - сказал Псарев. – Хороший был хлопец. Не воротишь теперь. Так что же другую судьбу калечить, сажать сына моего единственного на парашу? Много дать не могу: десять тысяч долларов деньгами и еврейский документ.

-         Чего? – не понял Геннадий.

-         Выправлю бумаги, - поднялся во весь свой могучий рос Псарев. – И валите отседа за кардон, в ихний Исраель.

 Два слова чаще всего произносились в городе К. И оба из трех букв.

-         Куда, в жидовию? – только и смог выдохнуть ошарашенный Геннадий Смирнов.

-          В ее, - кивнул начальник милиции, ополовинив второй стакан и закусив коркой черного хлеба.

 Сердце Анастасии Смирновой сладко заныло. Ей было все равно, куда бежать из этого города и страны, где она родилась. Все рушилось на глазах и гнило. Не было у нее больше сил сопротивляться сивушному духу. Младший сын подрастал, и женщина знала, что и этого мальчика  рано или поздно увидит она пьяным, жестоким и наглым.

-         Там пьют? – тихо спросила у начальника милиции Анастасия.

-         Так наш Абрашка Сыркин рази пьет? – напомнил Псарев. – Тольки по праздникам.

-         Пятнадцать тыщ, - выпалил Геннадий. – И по рукам!

-         Ты свой паспорт дай и метрику, - всем своим могучим телом повернулся к Анастасии Псарев.

 В архиве местного Управления милиции хранились старые бланки метрик. Псарев лично выправил один документ, из которого можно было заключить, что бабушку Анастасии Смирновой звали Саррой Натановной Коган.

 Сохнут областного города, в свою очередь, быстро выправил все необходимые бумаги, необходимые для переезда в Еврейское государство.

 В последние годы у Сохнута было совсем мало работы, и эта организация открывала объятия любому, желающему перебраться в Израиль.

 Враги Псарева пробовали, несмотря ни на что, инспирировать процесс над его сыном. Особенно старался редактор местной газетки «Ленинское знамя» - некий Благосветов, но в одну дождливую ночь во дворе Благосветова загорелся сарай, в котором стояла кормилица его большой семьи – корова Диана.

 Сарай сгорел дотла. Диану так и не смогли вытащить из огня. На следующий день сын Благосветва был сбит мотоциклистом, когда мальчик шел домой из школы. Малыш отделался сильными ушибами, но редактор газеты понял, что поединок с начальником милиции ему не выиграть малой ценой. К большой редактор не был готов.

 Смирновы оказались в Израиле летом 1999 года. Первое время отец семейства пил робко. Он даже посещал вместе с Анастасией ульпан. Затем робость прошла. Геннадий был приятно удивлен стоимостью и обилием спиртных напитков, и муки несчастной Анастасии вернулись к ней  в прежнем объеме.

 Спасалась она тем, что дети, неплохо освоив иврит, учились, и на глазах у нее из бледных, запуганных, тихих зверков превращались в человеческие существа.

 Геннадий работал на хозяина столярной мастерской и пил. Много работал и много пил. Хозяин платил ему самый, возможный минимум, но терпел в своей мастерской русского алкаша, потому что за час в трезвости Смирнов успевал сделать больше, чем его сосед за день.

 В Израиле Геннадий меньше измывался над женой и детьми, чем в городе К, просто потому, что реже их виел. Климат позволял гулять на природе. Смирнов любил море, а потому приходил домой, под крышу, только к ночи, чтобы завалится в койку, и, если силы позволяли, потребовать от жены Анастасии плотских утех.

 Анастасия тоже определилась на работу по уборке. Жилье Смирновы нашли в бедном районе, где жили почти сплошь выходцы из России. На каждом магазине в местном торговом центр висела афиша на русском языке, ниже русских букв название писалось на иврите, но таков был порядок, установленный мэрией.

 Слепые стены и столбы в этом районе лохматились объявлениями на одном русском языке. Здесь администрация городка была бессильна.

 Тяжело жилось Анастасии, но гораздо легче, чем в родном городе. Быт занимал не так много времени. Ей удалось спасти часть денег, полученных от начальника милиции, и понемногу, как ей казалось, жизнь входила в нормальную колею.

 Только об одном  не могла она забыть Анастасия Смирнов: о том, что находится в Израиле по подложным документам, и бабушку ее покойную звали Екатериной Богдановной Пилипко, а не Саррой Натановной Коган.

 Сама Анастасия Смирнова вела себя тихо, но муж ее, Геннадий, особенно в подпитии, терял над собой контроль, и начинал поносить Израиль всеми бранными словами. У него теперь был замечательный предлог, чтобы оправдать свое пьянство.

-         Замуровали, гады! – шумел Геннадий, устроившись на поливной травке, под пальмой, неподалеку от пляжа, вместе с приятелями. – Родины лишили, жиды проклятые. Разве тут жизнь?! Одно жулье. Арабы их гноят почем зря, а не заносись! Будь все они прокляты! Эх, на родину бы, ребята! Ну, наливай! Будем здоровы! Живите порхато!

 Ребята наливали, соглашаясь в глубине души со всем, что говорил Геннадий Смирнов. Безобразий вокруг было множество, и чужие испытывали подлинное удовольствие, списывая эти безобразия на специфические особенности еврейского народа, как они особенности эти, родовые черты, понимали.

 Анастасия не любила ругань в адрес Израиля. И всячески пробовала урезонить мужа.

-         Ген, - говорила она. – Ты бы потише, а то вышлют. Проверят документы, так и вышлют обратно.

-         Ага! – гоготал муж. – Спугалась? Продала родину, да великий народ свой, а теперь дрожмя дрожишь. У, жидовка! – и Геннадий замахивался на Анастасию, но никогда не бил ее, как случалось в городе К. Видимо, стал чувствовать между собой и женой некую дистанцию, в чем и сам однажды признался.

  В тот день водку друзья разбавили какой-то дрянью. Дрянь прибавила особый кураж к обычной агрессии. Решили угнать фургон знакомого парня. Точнее, это знакомый Смирнова решил, а Геннадий только присоединился к нему, потому что очень уж хотелось прокатиться на холяву.

 В дороге повздорили. Приятель уже не помнил, по какому поводу. Слово за слово - вот он и вышиб Смирнова из машины под колеса встречного автомобиля….

 Все. Народ стал расходиться. Кладбище быстро пустело. Только теперь Анастасия заметила, что сын ее младший привел на похороны отца своего приятеля, по имени Эля. Приятель родился в Израиле, русского языка он не знал.

 Дочь, будущий солдат ЦАХАЛа, поддерживала мать под руку, хотя в этом не было необходимости. Они шли позади мальчиков. Сын Анастасии и Эля  говорили на иврите.

 Кое - что Анастасия Смирнова смогла понять

-         Чего это твой отец умер? – спрашивал черноволосый и курчавый Эля.

-         Так болел, - отвечал русый, с хохолком на темечке, мальчишка. – Пил гадость эту. Вот и умер.

 «Гадость», - подумала Анастасия Смирнова и, не отдавая себе в этом отчета, улыбнулась. Люди, бредущие от кладбища рядом, с осуждением смотрели на вдову. Ей было не положено улыбаться в этот день и в этом месте. 

 Эта история вымышлена. Все совпадения с событиями, имеющими место в Израиле, можно считать случайными.

                                                            2002 г.