ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ

Тайн в иудаизме столько, что миллион мудрецов за сотни тысяч лет не раскроют и половины. Тайны не трогаем, не нашего ума это дело. Вот загадки – другое дело.

 Для меня, например, самая горькая загадка - неприязнь иудаизма к искусству. Хотел уточнить – светскому, но не стал этого делать, потому что мне незнакома традиция религиозного искусства в иудаизме.

 Пуримшпиль - основывается целиком и полностью на Торе. Притчи хасидов бегут от авторства и стремятся к форме народного творчества. Да и сами цадики никогда не стремились к литературному успеху. Запечатленные притчи – это бледные, как мне кажется, копии устных рассказов. Так в чем же здесь дело? Выскажу всего лишь одну догадку, возможно достоверную.

Сомерсет Моэм отмечает в своих «Записных книжках»: «Вероятно, корень нашей испорченности именно в нашем «я», но ведь в нем же и источник, создаваемой нами музыки, живописи, поэзии. Как тут быть?»

 Дополним Моэма: гипертрофия «Я» свойственная не только живописцам и поэтам, но, прежде всего, людям власти, тем человеческим существом, которые всегда считали себя вправе руководить родом людским: устраивать революции и войны, гражданские распри и разного рода перевороты.

 Это гигантское «Я» стоит не только за Цезарями, Наполеонами, Гитлерами и Сталинами, но и над  самой системой власти, обеспечиваемой бюрократическим аппаратом.

 То, что хороший поэт, начинает считать себя избранником богов – это полбеды. Вот когда обычный клерк в конторе смотрит на просителя, как Зевс-громовержец, жди сердечной, душевной боли, а то и инфаркта.

 Тем не менее, иудаизм к властям относится вполне терпимо, понимая, что гордыня императоров, царей и президентов – это зло неизбежное, хранящее человечество от еще большей напасти – анархии.

 Кровью платит человечество за возможность не жить в постоянном хаосе, а  в промежутке между разного рода смутами, спокойно существовать и продолжать свой род.

 Итак

 Не потому ли иудаизм относится весьма сдержанно, если не враждебно, к разного рода искусствам, ибо гордыня человеческая замешана на способности к творчеству. А «я» - это и есть гордыня.

 И как тут не вспомнить Льва Толстого с его уходом в проповедничество, его «Крейцерову сонату», его ненависть к Шекспиру, позднему Бетховену и балету. Как не вспомнить  смертельную борьбу классика со своим собственным «я».