Спор о Риме
Пусть имена цветущих городов
Ласкают слух значительностью бренной.
Не город Рим живет среди веков,
А место человека во вселенной.
О. Мандельштам
«Пусть имена цветущих городов…» (1914)
Когда пришли учителя наши в дом учения, в винограднике Явне, задали им вопрос: почему дифтерия начинается в кишках, а поражает уста? Сказал рабби Йеуда бен рабби Илай, прозванный главой говорящих во всяком месте: «Почки советуют, сердце понимает, язык делит, а уста складывают». Отсюда мы учим, что дифтерия — наказание за злословие. По ходу дела Талмуд спрашивает:
А почему называли рабби Йеуду бен рабби Илая «главой говорящих во всяком месте»? Сидели как‑то рабби Йеуда, рабби Йосе и рабби Шимон, и был с ними Йеуда бен Герим. Рабби Йеуда стал говорить: «Сколь прекрасны дела этого народа! Исправили дороги, исправили мосты, исправили бани». Рабби Йосе промолчал, а рабби Шимон бар Йохай ответил: «Все, что они исправили, только для себя исправили. Рынки — разводить там блудниц, бани — нежиться, мосты — взимать пошлину». Пошел Йеуда бен Герим и рассказал эти слова, и стали они известны царству. Сказали: «Йеуда, который превозносил, будет превознесен, Йосе, который молчал, будет изгнан в Циппори, Шимон, который хулил, будет казнен» (Шабат, 33б).
Спор этот состоялся в страшные времена. В 135 году был взят Бейтар и подавлено восстание Бар‑Кохбы. И запретили соблюдать заповеди, и содрали рабби Акиве железным гребнем мясо с костей за то, что учил Торе. Бежал рабби Шимон и спрятался в пещере. Весь день они с сыном учились, сняв одежду и сидя по горло в песке. К молитве одевались, а потом опять снимали одежду, чтобы не износилась. Так просидели они в пещере 12 лет, пока не пришел Илья пророк и не сказал: «Кесарь умер, и указы его отменены».
Вышли рабби Шимон с сыном и увидели людей, пашущих и сеющих. Сказал рабби Шимон: «Небрегут жизнью вечной и предаются делам часа сего!» Всякое место, куда рабби Шимон и его сын бросали взгляд, обращалось в пепел. Сошла с небес Бат Коль («Дочь Голоса») и сказала: «Уничтожить Мой мир вы вышли? Возвращайтесь в пещеру!» (Шабат, 33б).
Увы, нельзя не заботиться о хлебе насущном, о посеве и пахоте. Об этом сказал с печалью рабби Шимон бен Эльазар, а может быть, рабби Шимон бар Йохай: «Видел ли ты когда‑нибудь, чтобы зверь или птица владели ремеслом? Но они без забот находят пропитание. А ведь они созданы, чтобы мне служить, а я — чтобы служить Творцу! Так разве не должен был бы я находить пропитание без забот? Но я извратил пути мои и лишился предназначенного мне пропитания» (Мишна «Кидушин», 4:14).
И мы читаем в Нагорной проповеди:
Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Б‑гу и мамоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? (Мф., 6:24–26).
Пушкин потом сказал об этом так: «Птичка божия не знает / Ни заботы, ни труда…» Фрагмент поэмы «Цыганы» с этими стихами характеризует лирического героя поэмы. Но строки эти могут быть отнесены к самому автору. Ведь он тоже «жил, не признавая власти / Судьбы коварной и слепой». И страсти кипели в его груди, а власть бросала из ссылки в ссылку.
Можно ли служить и Б‑гу, и власти сразу? Иисус советовал: «Отдавайте кесарево кесарю, а Б‑жие Б‑гу» (Мф., 22:21). Это можно понять как оппортунизм, а можно — как брезгливое отстранение от власти.
* * *
Отстраняясь от власти, Иисус не отстранялся от добрых дел, то есть благотворительности. По евангельскому преданию, он превращал воду в вино, кормил народ хлебами и рыбами. Рабби Шимон вел себя схожим образом, когда второй раз вышел из пещеры: он явился в Тивериаду и «одарил город»: «исправил рынки, исправил бани, исправил монетную чеканку» (Шабат, 33б). В больших и малых городах империи состоятельные граждане брали на себя заботу об общем благе. Они избирались на почетные должности и на свои средства чинили бани и рынки, устраивали раздачу продовольствия и цирковые представления. Для таких граждан Плутарх написал «Наставление о государственных делах» .
Главный его совет таков: « <…> в какую бы должность кто ни вступал, ему придется иметь в уме не только те мысли, какие напоминал себе Перикл, надевая хламиду: “Помни, Перикл, ты правишь людьми свободными, правишь эллинами, правишь афинскими гражданами”». Увы, границы эллинской свободы очерчены Римом. Того, кто преступает эти границы, ждет суровая кара. «Попроще надо шить хламиду, не забывать о преторе, стоя на месте для ораторов, и не возлагать непомерных горделивых упований на свой венок, видя римский сапог над толовой».
Это, конечно, не хула в адрес Рима, но и не лесть, какую позволил себе Элий Аристид в середине II столетия. Свою «Римскую речь» он начал с похвалы молчанию, ибо слова бессильны перед делами этого города. Но молчать Аристид не может, ведь он не философ, а ритор. В сравнении с Римом прочие державы кажутся ему ничтожными. Персы презирали тех, кто им служил, считая их рабами, а свободных наказывали. Александр Македонский был великим завоевателем, но плохим правителем, так что с его смертью кончилось и его царство. Спартанцы и афиняне боролись за гегемонию, унижая и грабя своих союзников. И только римляне правят не рабами, а свободными! Очевидно, Аристид спорит с Плутархом, хламида попроще ему как ритору не пристала.
Спор этот не случаен. Как писал С. С. Аверинцев, в центре греческой культуры лежали «две силы, пребывающие в постоянном конфликте, но и в контакте, в противостоянии, но и во взаимной соотнесенности: воспитание мысли и воспитание слова — философия, ищущая истины, и риторика, ищущая убедительности». И если ритор Элий Аристид не согласен с философом‑платоником Плутархом, то тем более он не согласен с самим Платоном, подвергшим риторику уничижительной критике в диалоге «Горгий».
В речи «Против Платона о риторике» Аристид обвинил великого философа в злоречии. Своей клеветой Платон проложил дорогу киникам (в другом произношении — циникам), которые «обманывают как льстецы и втаптывают в грязь как насильники, одержимые двумя противоположными пороками — низостью и наглостью, подобно палестинским нечестивцам».
Каких «палестинских нечестивцев» Элий Аристид имел в виду? Таких как Иоанн Богослов, в «Апокалипсисе» назвавший Рим «Вавилоном великим, матерью блудницам и мерзостям земным» (Откр., 17:5). Или как рабби Шимон бар Йохай, сравнивший Рим с вепрем, о котором в псалме сказано, что он подрывает виноградную лозу Израиля (Пс., 79/80:14). Вепрь — дикая свинья, а свинья — животное нечистое. Хотя копыта ее раздвоены, жвачку она не жует (Втор., 14:8). И однако, когда она лежит, то протягивает копытца, как бы говоря: «Я чиста». Так и Рим хвалится своим судом, а на самом деле ворует и грабит («Берешит раба», 65:1). И рынки исправляет — разводить там блудниц, бани — нежиться, мосты — взимать пошлину.
Риторика, как заметил Аверинцев, есть искусство хвалы и хулы. В греческих терминах речь рабби Шимона — псогос, то есть хула, а речь рабби Йеуды — энкомий, то есть хвала. Один хулил Рим, другой хвалил. Не случайно называли рабби Йеуду бен рабби Илая главой говорящих во всяком месте. Во всяком месте уста его источали хвалу.
Как‑то раз собрались наши учителя в винограднике Явне и начали хвалить ахсанью, то есть гостеприимство (от греческого слова «ксения»). И тогда рабби Йеуда истолковал слова Торы: «Моше же взял и поставил себе шатер вне стана» (Исх., 33:7). Тех, кто приходил в шатер, Тора назвала «ищущими Г‑спода», хотя от стана до шатра было всего 20 миль.
Тем более должны быть названы ищущими Г‑спода ученики мудрецов, что путешествуют из города в город, из страны в страну (Брахот, 63б). И отсюда следует знаменитый финал талмудического трактата Брахот: «Ученики мудрецов умножают мир в мире, ибо написано: “И все сыновья твои будут научены Г‑сподом, и велик мир будет у сыновей твоих” (Ис., 54:13). Читай не “сыновья твои” (банаих), а “строители твои” (бонаих)» (Брахот, 64а).
* * *
Какой мир Талмуд имеет в виду? Конечно, не тот, которым хвалились римляне, называя его римским, ставя ему статуи и алтари. Римский мир (Pax Romana) зависел от душевного здоровья императора. Об этом писал еврейский платоник Филон Александрийский в трактате «О посольстве к Гаю». По словам Филона, в правление Тиберия все было слаженно и созвучно — восток и запад, север и юг. Варвар и эллин, воин и мирный житель, все вкушали плоды единомыслия. Напротив, безумие Калигулы вызвало гражданскую смуту, буйство толпы, погром 38 года в Александрии. В трактате «О потомстве Каина и его изгнании» Филон утверждал, что душевная смута — причина всех войн, ибо поражает рассудок — божественную часть нашего существа. Образ такого рассудка — Лот, племянник Авраама. Его напоили дочери, чтобы вступить с ним в запретное сношение и получить от него беззаконное потомство.
А поэтому города поступили бы правильно, если бы перед тем как с оружием и всевозможными военными орудиями нападать друг на друга с целью обратить врага в рабство и даже полностью его уничтожить, убедили бы каждого из своих граждан положить конец смуте, происходящей в нем самом, огромной и непрекращающейся; ибо именно она является, по правде говоря, первообразом всех войн, и если она будет уничтожена, то не возникнут больше и те, которые все еще происходят в подражание ей, а человеческий род получит в свое распоряжение глубокий мир и вкусит его радость .
Душевная смута поразила христианского платоника Оригена в Александрии, когда там дули «ветры египетского злонравия». Но Г‑сподь вывел его морским путем в Кесарию Приморскую, где он завершил строительство «башни Евангелия», то есть комментария к Евангелию от Иоанна. Ведь, чтобы здание стало прочным, строить надо «в часы безветрия, при ясной и тихой погоде», когда душа успокаивается, наслаждаясь «миром, который превыше всякого ума» (Флп., 4:7).
Продолжая строительную тематику, богослов вспомнил, как через пророка Натана Г‑сподь запретил Давиду, много воевавшему и пролившему много крови, строить Храм: «Вот, у тебя родится сын: он будет человек мирный; Я дам ему покой от всех врагов его кругом: посему имя ему будет Соломон. И мир, и покой дам Израилю во дни его» (1 Пар., 22:8–9). На иврите между именем царя (Шломо) и словом мир (шалом) есть прямое соответствие, о котором Ориген знал и на которое опирался в своем толковании:
Соломон же, созерцая призрак Б‑га и получив призрак мудрости, ибо явь назначена тому, кто говорит: «И вот, здесь больше Соломона» (Мф., 12:42), во времена, когда мир был повсюду, так что каждый отдыхал под виноградником своим и смоковницей своей, Соломон, будучи одноименным миру, бывшему при нем, ибо Соломон переводится как «Мирный», по причине мира имел досуг построить Б‑гу славный храм.
Иисус настолько «больше» Соломона, насколько идея больше своего отпечатка, прообраз больше образа. И так же рассуждает Ориген в комментарии на псалом 71/72. Псалом этот более чем любой другой, говорит о мире.
А начинается так: «Для Соломона. Б‑же, даруй царю Твой суд и сыну царя Твою правду, да принесут горы мир людям и холмы правду; во дни его процветет праведник, и будет обилие мира, доколе не престанет луна» (Пс., 71/72: 1, 3, 7).
В Септуагинте (греческом переводе) псалом завершается словами: «Кончились псалмы Давида, сына Иесеева». С точки зрения Оригена, перевод неверен, нужно читать так: «Повторены молитвы Давида, сына Иесеева». Повторены, потому что молился Давид как о Соломоне, так и об Иисусе, который произойдет из чресл Соломона. Вдобавок о «сыне царя» сказано: «Он будет обладать от моря до моря и от реки до концов земли». Это невозможно отнести ни к Соломону, ни к кому из иудейских владык, но только к Иисусу, тем более что за этим следует: «И благословятся в нем все народы и наполнится славою Его вся земля» (Пс., 71/72: 8, 17, 19). Очевидно, речь идет об успехе христианской проповеди, то есть о «славе» Иисуса в Римской империи и за ее пределами.
Об этой «славе» Ориген говорит в своем полемическом сочинении «Против Цельса». С точки зрения Цельса, приход Иисуса в мир не сопровождался событиями, которые могли бы подтвердить его «величие». Ориген с этим решительно не согласен. Событие, сделавшее возможным появление Иисуса, — установление мира в Римской империи, прекращение войн и гражданских смут.
Известно, что рождение Иисуса последовало в правление Августа, который слил — если можно так выразиться — многочисленные народы земли в одно царство. И это было важно потому, что существование многочисленных царств, конечно, послужило бы препятствием в деле распространения учения Иисуса по лицу всей земли не только по вышеуказанной причине, но еще и потому, что тогда народы были бы вынуждены вести войну и защищать отечество, как это действительно и было перед временами Августа и особенно в еще более отдаленные времена, когда один народ должен был вести войну с другим народом, как, например, пелопоннесцы с афинянами. Итак, каким же образом это учение мира, не допускающее даже мести за обиды врагов, могло одержать победу, если бы только пришествие Иисуса не изменило земных отношений и не привело бы их в состояние уравновешенности?
И правда, в IV столетии Рим принял учение Иисуса. По словам Мишны, «царство стало ересью» (Сота, 9:15). Но вот незадача: в 410 году вестготы Алариха взяли и разграбили великий город.
Пытаясь осмыслить это событие, Августин, прозванный Блаженным, написал огромный труд «О граде Божьем». С точки зрения Августина, Рим, хотя и крещеный, — все же град земной, запятнанный кровью и подвластный времени.
* * *
Мне осталось сказать немногое. В XVIII столетии Эдуард Гиббон написал «Историю упадка и разрушения Римской империи». Он начал с хвалы, с пересказа речи Элия Аристида, а кончил хулой. Среди причин катастрофы он назвал торжество христианства. Ведь цель этой религии — счастье в будущей жизни. Священники учили терпению и малодушию. Но и сам по себе римский мир, слив народы и племена в единое целое, отнял у них боевой дух, заставил полагаться во всем на императора и его наемников.
Насколько счастливее, по словам Гиббона, современная ему Европа, раздробленная на множество монархий и республик! Если с северных границ Китая вновь хлынет орда варваров, ее встретят крепкие русские крестьяне, многочисленные германские армии, храбрые французские дворяне и, наконец, бесстрашные свободные британцы.
Увы, великий историк оказался плохим пророком. Не из монгольских степей, а из самой Европы раз за разом поднималось варварство, поливая ее поля кровью, меняя ее «таинственную карту», рассекая и вновь сращивая гигантское тело империи.
Рим вечен, поскольку он не просто город, а образ прообраза, отпечаток идеи, «место человека во вселенной». И, поскольку власти его нет конца, нет конца и спору между тем, кто хвалил, тем, кто хулил, и тем, кто молчал, молчанием участвуя в споре.
Комментариев нет:
Отправить комментарий