Дайену? Достаточно
Материал любезно предоставлен Tablet
Один из самых радостных моментов празднования Песаха — пение (по моему опыту — неизменно во все горло) всех 15 строф «Дайену»:
Если бы Он вывел нас из Египта, но не совершил суда над египтянами — дайену, нам и этого было бы достаточно! Если бы Он совершил над ними суд, но не над их богами — дайену, нам и этого было бы достаточно! Если бы он совершил суд над их богами, но не поразил их первенцев, дайену…
…достаточно!
Именно это и означает слово «дайену», пусть мы и думали, что наши смешные дядюшки кощунствуют, когда вопрошают во время застолья на седере: «Достаточно, когда мы уже поедим?» «Нам было бы достаточно», «Нам хватило бы», «Мы можем себе представить тот момент, когда мы наконец удовлетворились бы» — вот только нам никогда не бывает достаточно, поскольку такие уж мы люди.
За благодарностью неизменно скрывается чувство, что нам еще есть о чем просить. Разве не в этом смысл дайену? Отсюда и стихийные, похожие на список покупок перечни дайену, возникающие день ото дня: дайену феминисток, дайену гомосексуалов, дайену сионистов и антисионистов; помнится, как‑то раз я даже прочел дайену, восхваляющее вторжение в Ирак — «Если бы Он совершил суд над богами партии “Баас”, но не поразил Удея и Кусея , — дайену, нам и этого было бы достаточно». Дайену — это «дай, пожалуйста» под маской «спасибо». Мы благодарим, чтобы попросить большего.
Мы поем «Дайену» в торжественный момент седера, вскоре после того, как отлили вина из бокалов — по капле за каждую из десяти казней. Эта песня восхваляет Всемогущего, благодарит Его за то, что избавил нас от египетского рабства, и за многие благостыни, в том числе за Тору и за шабат, которые Он впоследствии даровал нам. По сути, это духовная кульминация седера. Однако же мы поем с исключительным воодушевлением и даже (так бывало на многих седерах, в которых мне доводилось участвовать) радостью. И радость эта выходит за рамки удовольствия, которое мы черпаем в безграничной щедрости Б‑га. Почему? Потому что мы сознаем, что смеемся над собой.
Бесспорно, шутить мы можем лишь благодаря щедрости и покровительству Б‑га. Но в этой шутке — как во всех удачных шутках — сквозит ужас. До смеха ли нам было бы, если бы Б‑г не закончил начатое — а каждая строфа описывает незаконченное — смешно ли нам будет, если несделанное Им перевесит сделанное?
Можно ли сказать, что страх этот столько же психологический, сколько исторический? Мы боимся, что нас оставят. Что будет, если дары прекратятся?
«Дайену» — последовательность самопорождающих условных предложений, сочиненных, если угодно, в таком грамматическом времени, которое дрей коп как ни одно другое: иудео‑гипотетически‑предусловное, в нем проблемы придумывают еще до того, как те возникли, и придумывают, несмотря на то, что проблемы эти уже предотвратили; невозможно даже представить себе причинно‑следственную связь: наши муки предшествуют нашей благодарности или наша благодарность обусловливает наши муки? С одной стороны, наша благодарность вечно играет в догонялки с Его безграничной щедростью, но с другой — под влиянием ритмических ожиданий этих предложений — именно мы подталкиваем Его осыпать нас милостями.
И все же понукаем мы не без цели. Хоть и чрезмерны были милости и благословения Б‑жьи, но, сказать по правде, без каждой из них нам пришлось бы туго. Если бы Он не повелел Красному морю расступиться, что толку было Ему вести нас туда, если бы Он не даровал нам манну, что толку было блуждать 40 лет по пустыне? Мы утверждаем, будто бы нам достаточно и одного, а второе не нужно, на деле же вовсе не так. Словом, эта песня столько же репетиция жалоб, которые мы уже высказали и еще выскажем, сколько и славословие.
Таким образом, эта великолепная песнь благодарности говорит о колоссальной неблагодарности. Нам всего мало. Не потому что мы жадные или тщеславные, а потому что наша склонность к интеллектуальной неудовлетворенности, как и предчувствие беды, не знает границ. Назовите это ненасытностью мысли — раввинистическое «с одной стороны это, с другой стороны то». Назовите это нашей любовью к выгодным сделкам. Назовите это гиперболой. Назовите как хотите, но это краеугольный камень еврейской комедии. И краеугольный камень нашей веры.
Еврейская шутка — в первую очередь стратегия выживания. Она неизбежно устремлена в будущее. Она предвидит невзгоды еще до того, как эти невзгоды нас постигли. Она превосходит всех и вся в критике и жестокости. Если кто нам и навредит, так не казаки, а мы сами. Нам кажется, что еврейская шутка — упражнение в самоочернении, но на самом деле это прямо противоположное. Это плод непрестанной бдительности, а в процессе шутка еще и демонстрирует смекалку — неуемную, ибо иначе нельзя.
Если бы существовала идеальная еврейская шутка — а кто возьмется утверждать, будто дайену не такова? — она не имела бы конца. Религия наша — религия саспенса. Мы ждем‑пождем Б‑га, который не может явить Себя, и Мессию, которому лучше бы не приходить вовсе. Мы ждем окончания, как ждем заключительную шутку нарратива, не имеющего конца. И едва нам покажется, что все уже кончилось, как оно начинается снова. Каковы последние слова «Дайену»? «Нам и этого было бы достаточно!» Но наш слух уже требует следующего предложения, следующего дара, следующей препоны, которую преодолевает Г‑сподь. Окончательной благодарности нет, потому что нет и окончательной удовлетворенности.
В этом смысле грамматика «Дайену» балансирует на грани трагедии. Реакция Макбета на смерть жены — «ей надлежало бы скончаться позже: уместнее была бы эта весть» — показывает, как условное время превращает «ах, если бы» в «так больше нельзя». Чувство, как и надежда, тоже способно иссякнуть. Мы можем утратить слова для выражения своей человеческой сущности. Нам тоже случалось бывать в положении Макбета. Мы пресыщены жутью и уверовали, что слова более не придут (быть может, им и не следует приходить).
«Настоящее и прошедшее, наверно, содержатся в будущем» , — констатировал англокатолический поэт Т. С. Элиот. От еврейского времени голова кружится еще пуще, потому что мы сопрягаем его с шуткой. «Ой, как же мне хочется пить», — стонет старый еврей. «Ой, как же мне хочется пить!» Встревоженные очевидцы дают ему напиться. Он благодарно осушает стакан. «Ой, как же мне хотелось пить!» — стонет он.
Тогда и сейчас меняются местами в абсурдной гиперболе страдания. Но, по крайней мере, способность сказать, что нам хотелось пить, уже освобождение, если не от памяти о жажде, то хотя бы от самой жажды. Об этом‑то освобождении и напоминает нам «Дайену». Комическое повторение «нам и этого было бы достаточно» утверждает, что весть эта уместна и сейчас, что нам будет достаточно всего, что бы ни случилось. Не воплощение ли это свойственного Песаху духа повествования, свершения, воспоминания, каждый раз творящихся заново?
Оригинальная публикация: Dayenu? Enough Already
Комментариев нет:
Отправить комментарий