Недельная глава «Ваякгель». Тень Б‑га
В «Ваякгель» мы во второй раз встречаем Бецалеля — человека, который в иудаизме стал олицетворением художника.
«Моше сказал сынам Израиля: “Вот, Г‑сподь призвал именно Бецалеля, сына Ури, внука Хура, из колена Йеуды, и наполнил его духом Б‑жьим, [дал ему] мудрость, разумение, знание и мастерство во всем, [так что] он владеет искусством работы по золоту, серебру и меди, [умеет] резать камни для вставки [в оправу], а также резать дерево для любой художественной работы» (Шмот, 35:30–33).
Именно Бецалель вместе с Оолиавом будет изготавливать Святилище и утварь для него, именно Бецалеля будут столетиями восхвалять как вдохновенного мастера, который всеми своими умениями старался как можно лучше прославить Б‑га.
Эстетический аспект иудаизма обычно — по крайней мере, вплоть до наступления современной эпохи — оставался в тени. Дело в том, что сыны Израиля поклоняются незримому Б‑гу, Тому, Кто превыше вселенной. Б‑г не имеет никакого образа, кроме человеческой личности. Даже когда Он открыл Себя народу на Синае, «вы слышали Его речи, но образа не видели — только голос [Его звучал]» (Дварим, 4:12).
Если учесть, что примерно до XVIII века искусство было тесно связано с религией, любое изобразительное искусство считалось потенциальным идолопоклонничеством. Вспомним вторую из десяти заповедей: «Не делай себе изваяния и никакого изображения того, что вверху на небе, и что внизу на земле, и что в воде, ниже земли» (Шмот, 20:4).
Библейская эпоха миновала, а опасливое отношение к искусству сохранялось еще долгое время. Древние греки, добившиеся в изящных искусствах непревзойденного мастерства, в области религии оставались языческим народом со всеми его мифами и мистериями, а у древних римлян был подозрительный обычай обожествлять своих цезарей и воздвигать их статуи.
И все же нельзя сказать, что в иудаизме полностью отсутствует визуальный аспект. Есть зримые символы, такие как цицит и тфилин. Как указывают мудрецы, есть мицва, регулирующая соблюдение других мицвот: она называется «идур мицва» («украшение заповеди») и предписывает заботиться о том, чтобы все используемые для соблюдения заповедей вещи были как можно красивее.
Самым существенным вкраплением эстетического аспекта в иудаизм было Святилище (Мишкан): его каркас и завесы, его убранство, керувы над ковчегом, менора, а также облачения священников и первосвященника, изготовленные ле‑кавод улетифарет — «для почета и великолепия» (Шмот, 28:2).
Маймонид в «Путеводителе растерянных» (III:45) пишет, что большинство людей поддаются эстетическому влиянию. Потому‑то Святилище всей своей конструкцией должно было будить восторг и благоговейный трепет; потому‑то в нем всегда горел светильник; потому‑то одежды священников выглядели очень внушительно; потому‑то в Святилище звучала музыка — левиты пели хором; потому‑то там воскуряли благовония, призванные заглушить запах жертвоприношений.
Сам Маймонид в труде «Предисловия», или «Восемь глав» — предисловии к своему комментарию к Мишне Авот, — говорит о целительной силе красоты и ее важности для победы над унынием: «А если пробудилась в нем меланхолия, пусть изгоняет ее слушанием пения и музыки, и прогулками в садах, и пребыванием среди предметов искусства, и тому подобным, ободряющим душу…» («Предисловия», глава 5).
Словом, искусство — целительный бальзам для души. Среди мыслителей современной эпохи красноречивее всего об эстетике говорил рав Кук. Он писал в своем «Комментарии к сидуру»: «Литература, живопись и ваяние выражают в материальной форме все духовные понятия, зароненные в глубины человеческой души, и пока хотя бы одна из закорючек, сокрытых в душевных глубинах, остается не выраженной вовне, дело искусства [аводат а‑уманут] — раскрыть ее миру» (Олат реия, II, 3).
Вероятно, в этом утверждении нашли что‑то спорное: в последующих переизданиях «Комментария» словосочетание «литература, живопись и скульптура» заменено на «литература, ее композиция и ткань».
Именем Бецалеля художник Борис Шац нарек Школу искусств и ремесел, основанную им в Израиле в 1906 году. Рав Кук высказался в поддержку создания этой школы, написав проникновенное письмо. На его взгляд, возрождение искусства на Святой земле символизировало возрождение еврейского народа на его собственной земле, в его родном ландшафте, в месте его рождения. Иудаизм в диаспоре, отлученный от естественных взаимосвязей с исторической природной средой, был обречен оставаться умозрительным и духовным, так сказать, «отчужденным».
Только в Израиле могла возникнуть подлинная еврейская эстетика, черпавшая силы из еврейской духовности и, в свою очередь, эту духовность укреплявшая.
Пожалуй, самое проникновенное высказывание рава Кука об искусстве — его слова в разговоре с одним еврейским скульптором: «Когда я жил в Лондоне, то часто посещал Национальную галерею, и больше всего мне полюбились картины Рембрандта. Я всерьез полагаю, что Рембрандт был цадиком. А знаете, когда я впервые увидел полотна Рембрандта, мне вспомнилось, что сказано в раввинистической литературе о сотворении света.
Нам говорят: когда Б‑г сотворил свет [в первый день Творения, а не в четвертый, когда было сотворено естественное освещение — свет солнца], этот свет был настолько ярким и лучезарным, что можно было видеть весь мир насквозь, от края до края, но Б‑г испугался, что нечестивцы воспользуются этим во зло. Что же Он сделал? Он приберег этот свет для праведников в Мире грядущем. Но время от времени некоторым великим людям даруется благословение и честь лицезреть этот свет. Полагаю, в их числе был и Рембрандт, и свет на его картинах — тот самый свет, который Б‑г сотворил в день Творения».
Я не раз размышлял, чем же так очаровали рава Кука картины Рембрандта. В Амстердаме Рембрандт жил в еврейском квартале, был знаком с евреями и писал их портреты, а также многочисленные библейские сцены. Правда, вопрос о том, были ли у Рембрандта тесные взаимосвязи с евреями и можно ли вообще говорить о взаимосвязях, доныне остается спорным. Подозреваю, рав Кук восхищался этим художником вовсе не потому, что Рембрандт водил знакомство с евреями, а исключительно за то, что Рембрандт видел на лицах простых людей внутренний свет и писал их такими, совершенно не пытаясь приукрасить их внешность. Его творчество открывает нам глаза на сверхъестественные качества человека — единственного существа во вселенной, в которое Б‑г впечатал Свой образ.
Ивритское слово «оманут» («искусство») семантически родственно слову «эмуна» («вера» или «верность», «достоверность»). Настоящий художник хранит верность своим материалам и своему делу, он учит нас
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка .
Имя Бецалель означает «в тени Б‑га» . Искусство — это тень, которую отбрасывает сияние Б‑га, пронизывающее собой все сущее:
Мир полон до краев величьем Б‑жьим.
Оно слепит, как слитков мириад .
Или, говоря словами Гёте: «Где ярче свет, там гуще тени» .
Когда искусство открывает нам глаза на то, что чудо творения — плод труда Б‑га, а человеческая личность — образ Б‑жий, оно становится могучим элементом религиозной жизни — правда, с одной оговоркой.
Греки верили, что красота священна. Евреи верят в адрат кодеш — красоту святости: иначе говоря, они ценят не искусство ради искусства, а искусство, призванное открыть глаза на высочайшее художественное мастерство Творца. Таким образом оманут укрепляет эмуну: искусство обогащает веру восторженным изумлением.
Комментариев нет:
Отправить комментарий