Яков и Маргарита
Он написал «Мастера и Маргариту» до Булгакова – и три года провёл в лагерях. Вернувшись, Яков Голосовкер дважды терял рукопись в огне – и дважды писал заново
Елена ГОРОВИЦ, Jewish.ru
«В апрельскую пасхальную ночь, в годы нэпа, в Москве из Психейного дома таинственно исчез один из самых загадочных психейно-больных, записанный в домовой книге под именем Исус». Эти строки так напоминают легендарный зачин «Мастера и Маргариты», что кажутся взятыми из булгаковских черновиков. Однако принадлежат они совсем другому автору и открывают совсем другую книгу – «Сожженный роман» Якова Голосовкера.
Между этими двумя книгами столько перекличек, что литературоведы неоднократно пытались объяснить это «странное сближенье». Некоторые даже подозревали Булгакова в плагиате, поскольку роман Голосовкера был написан на несколько лет раньше. Впрочем, подтверждений тому не нашлось. Крайне маловероятно, что Булгаков читал неопубликованное произведение, существующее только в рукописи, тем более что с ее автором он не был знаком лично. Но как бы то ни было, между собой перекликаются не только книги. Судьба самого Голосовкера удивительно напоминает печальную историю Мастера и подтверждает крылатые слова Воланда «рукописи не горят».
Яков Голосовкер был земляком Булгакова – он родился в Киеве в 1890-м, на год раньше автора «Мастера и Маргариты». Его родители происходили из семей зажиточных коммерсантов, а отец к тому же был известным хирургом, так что вплоть до Октябрьской революции семья жила в достатке. Детство маленького Яши и его сестры Маргариты прошло близ той самой гоголевской Диканьки – у его деда было там поместье. В семье очень заботились, чтобы дать детям хорошее образование, и еще до поступления в гимназию они свободно говорили по-немецки и по-французски.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
В гимназии Голосовкер подружился с Отто Шмидтом – впоследствии тот прославится своими легендарными ледокольными экспедициями, а в начале 1920-х станет не только другом, но и родственником Голосовкера, женившись на его сестре. После выпуска из гимназии они оба поступили в Киевский университет, но на разные факультеты: Голосовкер – на историко-филологический, Шмидт – на физико-математический. К слову, там же на медицинском факультете одновременно учился и Булгаков – он был ровесником Шмидта.
Голосовкер увлекся античной филологией и одновременно философией. В итоге он защитил дипломные работы по обеим дисциплинам и продолжил изыскания и в той, и в другой области. Конец его штудиям положила Октябрьская революция – теперь приходилось думать не об исследованиях, а о выживании. Так, в 1918-м Голосовкер перебрался в Москву к сестре. Там он познакомился с Андреем Белым, Юрием Олешей, Всеволодом Ивановым, Викентием Вересаевым, а главное – с Анатолием Луначарским, наркомом просвещения.
Именно через Луначарского Голосовкер смог получить работу в Наркомпросе. Тот же Луначарский в 1919 году выхлопотал ему командировку в Крым. Формально Голосовкер поехал туда для организации литературных обществ и охраны литературных памятников. На самом деле он рвался в Крым за любимой женщиной, но никогда о ней не распространялся. Многие слышали о его роковом романе – но практически никто не знал подробностей.
«Я любил, как, быть может, не умеют уже любить в ХХ веке, – писал Голосовкер гораздо позднее в автобиографическом очерке “Миф моей жизни”. – Я стоял перед выбором: или любимая женщина, или мое дело. Она была из тех созданий, которых в силу сложнейших обстоятельств надо было выкупить у людей. Такую женщину выкупают или золотом, или славой. Горькое признание. У меня не было ни того, ни другого».
Эта же загадочная страсть заставила Голосовкера вернуться в 1932 году из Германии, куда он уезжал на два года изучать немецкую философию и слушать лекции известного филолога-классика Ульриха фон Виламовиц-Меллендорфа. Позднее Голосовкер признавался, что испытывал соблазн остаться: симпатий к советской власти он не питал, лишь принимал ее как неизбежную данность. «В то время было легко получить паспорт. И многие уезжали насовсем. Но я вернулся. Была женщина, которую я любил», – рассказывал Голосовкер в последние годы жизни своему знакомому Владимиру Зелинскому, будущему православному священнику, а тогда – студенту-филологу.
К тому же Голосовкер не верил, что советская власть – это надолго. Он считал, что ей отпущены считаные годы, в лучшем случае – пара десятилетий. Он не раз спорил по этому поводу со своим коллегой-античником и вечным оппонентом Алексеем Федоровичем Лосевым. Тот утверждал, что «история с большевиками затянется лет на двести». И хотя СССР продержался гораздо дольше, чем рассчитывал Голосовкер, вероятно, его оптимизм спас ему жизнь. Ровно через год после его отъезда к власти в Германии пришел Гитлер – и несложно догадаться, какое будущее ждало там ученого-еврея.
Впрочем, возвращение в СССР тоже не было безоблачным. Он сотрудничал с издательством Academia, где готовились к печати его переводы Гёльдерлина, а также книги «Так говорил Заратустра» Ницше. Правда, перевод «Заратустры» раскритиковал Горький, но зато от него был в восторге Луначарский, а главное – директор издательства Лев Каменев. Последнее в итоге и сыграло против Голосовкера. Книгу к печати одобрили, но в свет она так и не вышла. В 1934-м Каменева арестовали, а через два года расстреляли по обвинению в троцкизме.
Вскоре последствия коснулись почти всех, кто с ним работал. Не избежал репрессий и Голосовкер. Сначала приостановили публикацию всех его трудов – и не только Ницше, и без того попавшего в опалу из-за любви к нему Гитлера, но и, казалось бы, невинная антология «Античный мир в русской поэзии». А в 1936-м за Голосовкером пришли. Приговор по тем временам оказался очень мягким – «всего» три года лагерей. Философ провел их в Воркуте.
До ареста он читал лекции по античности в университетах, занимался переводами, писал статьи и книги, а после освобождения из лагеря стал безработным и бездомным. К тому же вернуться в столицу он не мог – это право Александр Фадеев выхлопотал для него только в 1942-м. Но главным ударом было даже не это: архив его работ, оставленный на хранение другу-художнику, был уничтожен. Имя этого человека хорошо известно, однако Голосовкер никогда его не упоминал, не желая тому славы Герострата.
Свой архив Голосовкер теперь хранил на даче у сестры в том же Переделкине. Но в 1943-м дом сгорел вместе со всеми бумагами. Это подкосило, но не сломило Голосовкера, и он восстановил роман вторично. Конечно, об издании и речи идти не могло – вряд ли бы нашелся редактор-самоубийца, желающий выпустить в свет книгу опального писателя о появлении Иисуса Христа в советской Москве.
Впрочем, дело было не в содержании книги. Голосовкер в принципе стал непечатным. В Союзе писателей, куда он попытался пробиться, его и слушать не захотели. Зарабатывать литературным трудом без заветных корочек в СССР было невозможно. Голосовкера, как и многих других опальных авторов, спасли переводы – после войны он жил в основном на переводческие гонорары. Одновременно он писал в стол труды по античной философии и ушел, как принято говорить сейчас, во внутреннюю эмиграцию. Его знакомые вспоминали, что он переселился в мир античности и постарался максимально отгородиться от окружающей действительности.
При жизни вышли только две его книги. В 1955-м Детгиз выпустил «Сказания о титанах» для детской аудитории, хотя вещь сама по себе была совсем не детской. И позднее, в 1963-м, благодаря счастливой случайности напечатали философскую работу «Достоевский и Кант». В издательстве АН СССР ее отвергли – скорее всего, даже не читая: вопросы вызвало уже само имя Канта в заглавии. Рукопись вручили сотруднику издательства Евгению Кляусу, чтобы тот вернул ее автору, поскольку жил по соседству. Кляус по дороге начал читать рукопись и не смог оторваться. В итоге он каким-то чудом все же убедил выпустить книгу – пусть и очень скромным по советским меркам тиражом в 8500 экземпляров.
В последние годы жизни у Голосовкера начались проблемы с психикой и памятью. «Я забыл греческий язык», – признавался он в ужасе Владимиру Зелинскому. У писателя началась мания преследования: он то и дело переворачивал вверх дном свою скромную квартиру, уверенный, что в ней спрятаны «жучки». Но больше всего он боялся вновь потерять свой архив, утерянный и восстановленный дважды, а также вновь написанные труды – в том числе свою главную философскую работу «Имагинарный абсолют». Помутнение рассудка прогрессировало, и после долгих уговоров племянника Голосовкер согласился лечь в психиатрическую клинику. Там он провел три последних года жизни и скончался, одинокий и почти всеми забытый, в 1967 году.
Труды Голосовкера, которые он считал и называл своими детьми, пережили автора и все-таки увидели свет после перестройки, причем не только на русском языке. Его работы переиздаются и исследуются, а сам Голосовкер занял почетное место в истории философской и литературной мысли – пусть и после смерти.
Комментариев нет:
Отправить комментарий