22 июня, 24 февраля, 7 октября — эти даты, разбросанные почти по целому столетию, для украинского художника Германа Гольда означают одно. Война, взрывы, бомбы и бегство. Первый раз — на руках у мамы, второй — с одним чемоданом из Киева. В третий раз он уже никуда не бежит. Не потому, что недавно отметил 90-летие, а потому, что в Израиле он дома.
Он дома вместе с героями своих картин — стариками и детьми из еврейских местечек. Он дома, ведь в Израиле оказалось, что его картины там знают и любят. Он дома, потому что здесь дети и внуки. Он дома, потому что солдат ЦАХАЛ воспринимает как собственных детей. Он дома, потому что верит в победу — и Украины, и Израиля.
Русские в городе
Герман Гольд, 1974 год. Фото из личного архива
24 февраля 2022 года разделило жизнь 88-летнего художника на «до» и «после». В тот день рано утром позвонил сын из Израиля: война. Потом были сирены, часы, проведенные на стульях в подвале соседнего дома. «Вы куда, русские в городе», — тянул Гольда за рукав молодой сосед по убежищу, когда они с женой пытались вернуться в квартиру — слишком уж хотелось прилечь. До Киева россияне, к счастью, не дошли, хотя уже стояли в пригородах.
Герман Гольд — уроженец Курска. Там он прожил почти 40 лет и никогда не верил, что Россия может напасть на Украину. Первые дни после вторжения война казалась дурным сном, но реальность била наотмашь. После атаки на Энергодар и Запорожскую АЭС семья решила эвакуироваться — благо, главный раввин Украины Яков Дов Блайх помог с транспортом.
На выезде из города по просьбе раввина взяли еще одного «пассажира» — новорожденную девочку, конверт с которой лежал на переднем сиденье рядом с невесткой Германа. Младенец вел себя на удивление хорошо, хотя 200 километров пути до Умани, где ребенка ждал амбуланс, заняли пять часов. Заправки уже были пусты, но водителю чудом удалось добыть бензин.
Первая эвакуация и евреи с рогами
22 июня 1941 года маленький Гера с мамой Беллой встретили в городке Ржев Тверской области. Он до сих пор хорошо помнит воздушные тревоги и первый сбитый самолет с крестом, который провезли по центральной улице. Спустя несколько недель Ржев объявили прифронтовой полосой, и семью отца Геры, лейтенанта Моисея Гольда, с женами и детьми других военнослужащих на полуторках отправили в Москву.
«Волоколамское шоссе. Красноармеец с воспаленными глазами, судорожно вцепившись в баранку, ведет автомобиль, — вспоминает художник.
— У мамы на руках грудной ребенок, моя сестричка Розочка, а на коленях — я. Ехать на машине нравится. Вдруг выстрелы, взрывы, крики, паника.
Оказывается, немецкие танки, пересекая шоссе, забавы ради дали несколько залпов по дороге, переполненной беженцами. Страх этот остался со мной на всю жизнь».
В Москве Беллу с двумя детьми ждали бесконечные бомбежки, очереди за хлебом и падающие листовки за подписью Гитлера: «Москву бомбить не буду — к октябрю я сам прибуду». Из столицы они уезжали последним эшелоном, идущим на Урал.
Автопортрет Германа Гольда, 1952 г.
…На дворе декабрь сорок первого. Товарный вагон с буржуйкой в центре. Когда Белла у печки кормила грудью Розу, поезд резко тронулся и ведро с крутым кипятком упало женщине на ноги. Чулки вместе с кожей ей снимали соседки.
В товарняке с промерзшими болтами беженцы провели больше двух месяцев. Приехали на станцию Кособродск Курганской области. Сестричка Геры не выдержала пути и умерла еще в дороге. Ее крохотное тельце завернули в газеты и похоронили в выдолбленной ямке в замерзшем грунте.
В эвакуации Белла сразу начала работать: таскала шпалы, обутая в фетровые ботики, не имея варежек. Однажды местные бабы разоткровенничались: мол, думали, что евреи с рогами. А потом посмеялись и сказали: хоть ты и еврейка, но раз муж фронтовик, переведем тебя с погрузки шпал в уборщицы. Вставали они с сыном в четыре утра, брали санки с бочкой и до шести возили воду в умывальники, а было их несметное множество. «Самое страшное место — колодец-журавль, где мама становилась на обмерзший край, чтобы поднять ведро с ледяной водой, а я держал ее за юбку, — рассказывает Гольд. — Но, так или иначе, маму зауважали и часто угощали хлебом, вкус которого стал самым ярким впечатлением моего военного детства».
«Шах и мат», 1999 г.
Здесь все свои…
В художественное училище в российском Ельце Гольд поступил в 1948 году, но еврейской темы в творчестве впервые коснулся в Украине, когда после третьего курса училища его «загребли» в армию на долгих четыре года. Часть, стоявшую в Винницкой области, окружали бывшие штетлы (еврейские местечки. — Прим. ред.) с уцелевшими артефактами еврейской жизни.
После окончания училища Герман вернулся на родину, в Курск, и снял комнатку в подвале. В конце 1950-х получил приглашение на стажировку от народного художника СССР, академика Николая Жукова, и два года прожил у него — в самом центре Москвы, напротив здания Моссовета. «Николай Николаевич был очень простым и доступным человеком, и всё же первой встречи в ресторане ЦДРИ я испугался не на шутку, — вспоминает художник. — Но Н. Н. улыбнулся: мол, не стесняйся, здесь все свои. Впрочем, для него Олег Ефремов, Аркадий Райкин и Сергей Михалков, сидевшие за соседними столиками, действительно были своими — но не для меня».
В Украине Гольд осел в начале 1970-х, женившись на своей единственной. Ей девятнадцать, ему — под сорок. Кроме росписи в загсе, молодые встали под хупу (свадебный балдахин. — Прим. ред.), а раввин (разумеется, неофициально) выписал ктубу (еврейское свидетельство о браке. — Прим. ред.) на тетрадочном листе в клеточку.
Перебравшись в Киев, Гольд взялся за сложный заказ, от которого отказались все коллеги, и успешно участвовал во всеукраинских выставках. Получил мастерскую на Крещатике, за стеной которой — студия знаменитого Николая Глущенко (народный художник СССР, в 1920-е — советский разведчик, работавший в Германии, Франции и Испании. — Прим. ред.).
«Хасидский танец», 1997 г.
Еврейский старик против первого спутника
Еврейская тема в искусстве в советские времена, мягко говоря, не поощрялась, поэтому, как и многие портретисты, Гольд проживал две жизни. В одной был состоявшимся советским живописцем, чьи работы расходились от Новосибирска до Черновцов. Богемные знакомства, всесоюзные выставки, телевизионные сюжеты о работах молодого художника. Но потом он всё равно возвращался в мастерскую и работал над холстом, который (как тогда представлялось) никогда не увидит свет.
Советская власть слишком боялась еврейских стариков и детей, даже на картинах. Первую работу на еврейскую тему — «Ночное чтение» — Гольд закончил в 1957-м. Всё прогрессивное человечество смотрит на первый искусственный спутник Земли, а он пишет еврейского старика, читающего при свете керосинки. Диссидентом мастер не был, но в партию никогда не вступал и никогда не скрывал свою национальность. Что, кстати, вызывало уважение даже у антисемитов.
«Усталость», 1997 г.
«Зла ни на кого не держу, но и забыть не смогу»
Отношения с малой родиной (точнее, большой, если таковой считать СССР и его правопреемницу) для Гольда — больная тема. В России он поддерживает связь с немногими дорогими сердцу людьми, которые всё понимают, но боятся откровенничать даже в переписке, словно вернулись в самые темные советские времена.
На странице художника в фейсбуке десятки тысяч подписчиков, среди них немало россиян. Но виртуальных знакомых из РФ, поинтересовавшихся после 24 февраля, всё ли у него в порядке, не наберется и десятка.
«Зла ни на кого не держу, но и забыть не смогу», — вздыхает Герман Моисеевич, рассказывая о второй своей эвакуации — в марте 2022-го.
Почти сутки Гольды добирались до Ямполя Хмельницкой области, где пробыли неделю и приняли решение о репатриации в Израиль.
Наняли раздолбанный бусик до КПП «Сокиряны», где невестка Германа с внуком перевели его с женой и братом через границу в Молдову. Пешком.
Один чемодан и пара рюкзаков — весь их багаж на тот момент.
С другой стороны границы ждал младший сын, специально прилетевший из Израиля и снявший едва ли не последнюю квартиру в городе, поскольку беженцев было очень много — люди ночевали в спортзалах, синагоге… Какое-то время провели в Кишиневе (где художник переболел COVID-19) и 21 марта прилетели в Израиль, осев в Нетании.
«Сумерки», 1972 г.
Кочевой домосед
На вопрос об адаптации к новой стране Гольд отвечает, что за последние две тысячи лет это уже стало частью еврейского «генетического кода»: приходит беда, нужно сниматься с места, уходить — и строить жизнь заново. И подчеркивает, что всегда ощущал себя кочевым домоседом. Который, разумеется, помнит запах киевских каштанов, скрип половиц в своей мастерской и о том, что не успел натянуть холст на подрамник… Помнит друзей и коллег, помнит каждого и тоскует по каждому.
Можно себе представить, с чем сталкивается человек, на 89-м году жизни оказавшийся в новой для себя стране с одной сумкой документов и лекарств.
«При всём при том в Израиле у меня не было периода адаптации, — уверяет художник. — Он просто не понадобился. С первого дня страна приняла меня, а я ее».
Первым делом после репатриации Герман нашел художественный магазин, раздобыл этюдник, краски, небольшой холст и попробовал сделать повторение одного из своих любимых киевских пейзажей.
Руки дрожали, но он закончил картину. Потом еще одну. И еще. Вскоре появились портреты Голды Меир и Владимира (Зеэва) Жаботинского, Леонарда Коэна и Ромена Гари.
А потом оказалось, что в Израиле работы нового соотечественника любят и ценят. Вскоре ему присвоили звание «особо выдающегося репатрианта — деятеля искусств», а к первой годовщине российского вторжения у мастера прошел первый иерусалимский вернисаж.
«Последняя весна (Портрет-матери)», 2000 г.
«Украина в огне» и народ вечности
Третья война в жизни художника началась в праздник Симхат Тора, совпавший с шаббатом. «В субботу и праздники нам не звонят, знают, что я не работаю, но в тот день телефон просто разрывался, — рассказывает он. — Сразу стало понятно — опять катастрофа. Скоро забежал сын, он тоже соблюдает шаббат, но уже узнал обо всем от соседей».
«Война — всегда ужас, но я верю, Всевышний хочет, чтобы я завершил миссию, начатую моим папой, который должен был отправиться в Палестину еще сто лет назад, в 1920-х, — продолжает художник. — Три поколения нашей семьи сейчас живут в Израиле, мой внук родился в Иерусалиме — первый «сабра» (уроженец Израиля) в нашем роду за две тысячи лет. Герои моих полотен — это евреи диаспоры, евреи украинских, белорусских, польских местечек, которые трижды в день молились в сторону Иерусалима. И вот мы все здесь. И я, и они».
«Портрет писателя Фазиля Искандера», 1986 г.
Первая выставка Гольда в Тель-Авиве была запланирована на 9 октября, но из-за войны открылась только 10 января. Для мастера было важно представить свои работы именно в Украинском культурном центре. Экспозиция недаром названа «Пылающие души». Это 40 полотен, привезенных из охваченной войной Украины. Это пламя, пылающее в еврейских душах: от школьного учителя до духовных лидеров поколения. Но это и огонь, испепеляющий души. Художник убежден, что это пламя есть в каждом из нас, и только от нас зависит, куда мы его направим.
Буквально за несколько дней до открытия выставки мастер закончил работу «Украина в огне», а теперь огонь пришел и на землю Израиля. Снова. Недавно завершенное полотно, посвященное солдатам ЦАХАЛ, висит сейчас в кабинете мэра Нетании. Уже больше 70 лет художник пишет преимущественно стариков и детей, но признается, что только в Израиле почувствовал, что каждый солдат здесь как сын. Или дочь.
«Мы — народ вечности, — говорит Герман Гольд, стоя перед новым холстом. — И даже после самых страшных катастроф возрождаемся, становясь сильнее. А значит, мы должны продолжать жить. За себя и тех, кто отдал свои жизни за нас. Они хотят от нас именно этого, я знаю».
«Ночное чтение», 1957 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий