Алекс Тарн | Переоценка птеродактилей
Даже если граф и в самом деле был душевнобольным, вряд ли литератор Д.Л. Быков годится на роль психиатра-диагноста.
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Я не принадлежу к числу почитателей Дмитрия Быкова: его литературный талант кажется мне, мягко говоря, сомнительным, а суждения поспешными и поверхностными. Но не стану отрицать и хорошего: во-первых, независимости суждений, что во все времена требовало и требует известного мужества; во-вторых – чисто просветительского масскульта, полезного и успешного. Именно «масс-культа» – для тех масс, которым скучно читать Лотмана, Белинкова или Аверинцева, а желательно чтобы ярко и по верхам, то есть в точности «по Быкову». Что в конечном итоге не так уж и плохо по сравнению с вовсе ничем. И хотя Дмитрий Львович то и дело заговаривается (чего стоит одно «Когда Гегель выходил на прогулку, жители Кенигсберга сверяли по нему часы» – за точность цитаты не ручаюсь, но смысл был именно таков), но в пору мыльных опер и фэнтези-сериалов ценно уже само напоминание о Гегеле (пусть и в роли Канта), Кенигсберге и прочей философии. Лекция о барбизонцах в любом случае лучше, чем муви про Барби.
Яркие лекционные «открытия» Быкова как правило парадоксальны и, опять же, оставляют двоякое впечатление. С одной стороны, при ближайшем рассмотрении, они почти сразу обнаруживают свою полную или частичную несостоятельность (по причине всё того же греха поверхностности); с другой – полезны тем, что привлекают к обсуждению широкую публику (по причине всё того же дара поверхностности). Как незрячий шалун на стрельбище, он, не целясь, палит длинными очередями по всем целям сразу: грохоту на целую роту, а мишени целы-целехоньки. Но время от времени какая-нибудь шальная пуля попадает-таки в самое яблочко.
Опубликованная на сайте «Новой Газеты Европа» заметка Быкова касается важной темы переоценки «Великого Писателя Земли Русской» Л.Н. Толстого – того самого, чей доселе неприкасаемый статус обусловлен настоятельной необходимостью обоснования тезиса о величии страны и ее народа-богоносца. Логическая цепочка тут такова. Почему Россия – Великая? Ответ: потому что у нее Великая Русская Литература. А почему эта Литература – Великая? Ответ: потому что в ней есть Лев Толстой (и еще два-три имени поменьше: Достоевский и Чехов). И всё – этого вполне хватает, чтобы подкрепить законность притязаний на Константинополь, проливы и мытье кирзачей в водах Индийского океана, не говоря уже о такой мелочи, как крымнаш.
Возможно, вдохновленный этим, Дмитрий Быков пошел еще дальше – в психиатрию. Выше я уже отмечал, что он стреляет «от живота» и на все 360 алкогольных градусов. Отчего бы тогда не поставить графу Льву Николаичу медицинский диагноз? По мнению Быкова, писатель страдал от паранойи, которая началась «в зрелом возрасте с серьезного нравственного потрясения…». Впрочем, автор заметки тут же добавляет, что дело не ограничивалось зрелым возрастом, поскольку «клинических проявлений хватало и в молодости».
Далее Быков и вовсе замахивается на святая-святых (то есть на идейную основу толстовства): называет вегетарианство Толстого «лицемерным», идеи – «сумасбродными и взбалмошными», фантазию тотального непротивления – гибельной, а финальное бегство из дома – «проявлением болезни, которую он в старости перестал контролировать». Короче говоря, псих, а никакой не «гигант мысли». Как пишет Быков в последнем абзаце, «если бы толстовские идеи высказывались любым тульским мещанином, они бы закономерно привели его в [психиатрическую] лечебницу». Как и Драгунский, Быков озаботился поддержкой авторитета, раздобыв свидетельство Вересаева: «Если бы я случайно познакомился с ним и не знал, что это — Лев Толстой, я бы сказал: туповатый и скучноватый толстовец, непоследовательный и противоречивый…»
Что тут скажешь? Даже если граф и в самом деле был душевнобольным, вряд ли литератор Д.Л. Быков годится на роль психиатра-диагноста. Однако, на мой взгляд, важен сам факт начавшейся переоценки неимоверно раздутой псевдо-величины «Великого Писателя Земли Русской». Я уже не раз отмечал его несомненную вторичность по отношению к великим французам Стендалю и Гюго, Бальзаку и Флоберу. Своего там – только в «идеях», которые Быков совершенно справедливо называет сумасбродными и взбалмошными. Не могу согласиться лишь с глубокими реверансами в отношении предполагаемого писательского мастерства Льва Николаича (как Драгунский, так и Быков сочли своим долгом почтительно присесть перед «блеском абзацев» и «великолепными художественными достижениями», в числе коих называются «Отец Сергий» и «Хаджи Мурат»).
Ладно, пусть будет «Хаджи-Мурат». Вот вам несколько цитат оттуда:
1) «Накурившись, между солдатами завязался разговор».
Ага. А «подъезжая к городу, с графа слетела шляпа».
2) «…мягко ступая большими шагами своих сильных ног… сел против него на свои голые пятки…»
Местоимение «свои» тут явно лишнее: шагами чьих-то чужих ног ступать, по-видимому, трудновато. Сесть на чьи-то чужие пятки, впрочем, можно, но уж больно неудобно будет. Из той же оперы (подобные перлы рассыпаны по всему тексту):
«Хаджи-Мурат осмотрел свое оружие и сел на свою постель».
Отчего не написать просто «осмотрел оружие и сел на постель»?
3) «Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один стебель был сломан… Видно было, что весь кустик был переехан колесом…»
Шесть «был» в одном небольшом абзаце! Хотя, не только «был», но и «жил»:
4) «Воронцов жил с женой, Марьей Васильевной, знаменитой петербургской красавицей, и жил в маленькой кавказской крепости роскошно, как никто никогда не жил здесь».
5) «…солдаты, снятые с цепи и собравшиеся кучкой, делали свои замечания…»
6) «Хаджи-Мурат, приложив свои руки к груди, несколько торжественно сказал через переводчика, который вошел с ним, что он считает себя кунаком князя, так как он принял его к себе».
С местоимениями у Льва Николаича вообще полный бардак. Во-первых, опять «свои руки» – а чьи же еще? Отчего бы не написать «приложив руки к груди»? И к кому относится первое «он» – к Хаджи или к переводчику? А к кому второе? Тут претендентов уже четверо: Хаджа, переводчик, кунак и князь. И кого «его» этот «он» «принял к себе»?
7) «Дело было в том, что храбрый генерал называл “выручкой” то дело в несчастном Даргинском походе, в котором действительно погиб бы весь отряд с князем Воронцовым, командовавшим им, если бы его не выручили вновь подошедшие войска».
Слово «дело» используется в двух разных значениях на протяжении одной строки, что выглядит уродливо. И снова путаница с местоимениями: кого его выручили – отряд?.. князя?.. и чем/кем командовал князь – походом?.. отрядом?.. редактором, из почтения к «гению» пропустившим этот косноязычный бред?
«женщины, в одеждах, обнажавших и шеи, и руки, и почти груди…»
К чему тут относится это «почти»? «Почти обнажавших» или «почти груди»?
И это только навскидку; можно привести еще сорок сороков таких же примеров, добавив ученические ошибки в подчинении и порядке слов, в использовании уродцев типа «выхлопатывавший» и «угащивались», в неоправданно тяжеловесных избыточных конструкциях. «Блестящие абзацы»? Ну-ну. На мой вкус, это неряшливая, плохая, косноязычная проза, которую и прозой-то не назовешь. Трудно даже представить, что рядом в то же время творили превосходные стилисты Тургенев и Лесков…
Я уже не упоминаю о содержании – навязчиво-назидательном и плоском, о раздражающе одномерном описании манекенов, выдаваемых автором за живых людей. Это вообще характерно для манеры Толстого: он убежден, что точно знает мотивы любого движения своих персонажей и с удовольствием программирует их, наподобие заводных кукол. В итоге они и напоминают заводных кукол – каждый послушно выполняет заданную автором функцию (думает «потому что», говорит «потому что», пребывает в дурном настроении «потому что», делает «потому что») и застывает по окончании завода.
Так что же – король гол? Абсолютно. Этого глиняного колосса целиком и полностью слепила прославленная российская интеллигенция. Прославленная чем? Ответ: умением подхватить позаимствованную на Западе ласточку идеи и раздуть ее затем до размеров птеродактиля. Помните эту мульку: «Поэт в России больше, чем поэт»? Почему «больше»? Ответ: потому что в России. Вообще говоря, эта склонность к гигантским преувеличениям понятна. Сэр Исайя Берлин объяснял ее бедностью идейного пейзажа: в Европе с вышеупомянутой ласточкой соседствуют многочисленные стаи других птиц – от воробья до аиста. Особо не повыпендриваешься – всегда вовремя получишь отрезвляющий клевок. Иное в бескрайней пустоте российских просторов, где даже косноязычный сумасброд Толстой – лев.
Хорошо бы, чтоб эта наметившаяся переоценка птеродактилей оказалась настоящей действующей тенденцией, не заглохла бы в громе всероссийского празднования двухсотлетия со дня рождения Великого Гения Земли Русской, подготовка к которому началась уже сейчас, задолго до исторической даты. Глядя со стороны, не могу не прийти к выводу, что российской интеллигенции крайне необходима подробная, тщательная, самокритичная рефлексия – важный шаг к осознанию истинного размера и значения – как своего, так и своей страны (впрочем, эти вещи взаимосвязаны). Амбиции обязаны более-менее соответствовать возможностям – иначе и в будущем неизбежны кризисы, удручающие примеры которых мы наблюдали в прошлом и, увы, наблюдаем в настоящем.
А.К. А как при жизни доставалось Льву Николаевичу, при всем благополучии помещичьей жизни: и от церкви его отлучили, и юдофоб-державник Иоан Кронштадтский требовал его повесить, да и сам Толстой, в старости, отверг все своё творчество, счел не нужным, пустым, решил от мира отречься, стать Отцом Сергием, бежал из дома в смерть. Что ему сегодня наши разоблачения.
Комментариев нет:
Отправить комментарий