Б. Дижур - Э. Неизвестный:
Прочитав недавно эти строки Беллы Дижур , я была потрясена тем, что они и обо мне. А 7 октября , я думаю, это почувствовали очень многие, даже такие ассимилированные евреи , как я .
«Я не росла в глухих кварталах гетто.
Мне дым его печальный незнаком.
И если честно говорить об этом,
Был не еврейский мой отцовский дом.
Но в дни, когда, как встарь, на перепутье
Народ мой вновь поруганный стоит.
Я вновь еврейка всей своею сутью,
Всей силой незаслуженных обид.»
Не думаю , что имя Беллы Дижур знакомо всем . К сожалению, уходит поколение тех, кто знал ее стихи. И я бы не знала, если б не папа. Он с ней даже встречался в Америке.
Белла Абрамовна Дижур (30.07.1903. Черкассы, Киевская губерния —17.02.2006. Нью-Йорк)- поэтесса, прозаик, мать всемирно известного скульптора Эрнста Неизвестного (09.04.1925.Свердловск - 09.08.2016.Нью-Йорк).
************
Однажды мама скульптора Эрнста Неизвестного поэтесса Белла Дижур шутя назвала себя мышью, родившей гору. На что ей возразили, что она тоже гора, разве что чуть меньших размеров.
Живущая с родителями в Екатеринбурге юная Белла Дижур, закончив школу, уехала учиться в Ленинград.
И уснувший северный город
Не в Голландии голубой,
А на диком невском просторе
Стал отныне моей судьбой.
Вспоминая о жизни и учебе в Ленинграде, Белла писала: «Я неизменно вижу рядом с собой розовощекого, светлоглазого мальчика из Уржума».
Это был поэт и переводчик Николай Заболоцкий, чья трагическая судьба была судьбой целого поколения. В своих воспоминаниях «Мой друг — Коля Заболоцкий» она посвятила ему прекрасные строки:
«Спасибо, спасибо тому дивному розовому петроградскому вечеру. ...Мы пили морковный чай и ели кашу из турнепса... Такие чаепития и прогулки повторялись не однажды.
Мы вместе ходили на симфонические концерты.Часами читали друг другу стихи свои и чужие. ...он иной раз говорил стихами: «Душа обязана трудиться и день и ночь». Много лет спустя я прочла эти строки в одном из сборников Заболоцкого. Господи! Оказывается, я была свидетельницей рождения этих прекрасных строк! Эта прекрасная юношеская дружба длилась несколько лет».
Дружба так дружбой и осталась. Она встретила другого. Врач Иосиф Моисеевич Неизвестный стал её мужем. Родились дети. Они жили в Свердловске, иногда получала она коротенькие письма от Заболоцкого.
А потом случилось то, что случалось в то время.
« ... каждый из оставшихся в живых не в состоянии забыть запах и вкус беды, когда, просыпаясь утром, узнаешь, что еще одного твоего друга увезли ночью на «черной Волге», а в газетной передовице разоблачена еще одна «антинародная вражеская группа». Давно известно, что дурные вести прилетают со скоростью света. Так было с известием об аресте Николая Заболоцкого. Итак, друг моей юности – Коля Заболоцкий оказался в числе тех, на встречу с которыми надежды уже не было».
Она, к счастью, ошиблась. Один из парадоксов того страшного времени: расстрельная статья для Заболоцкого закончилась пятью годами лагерей, ссылкой, а потом и возвращением в Ленинград.
Они встретились в 1949 году. Заболоцкого вытащили из ссылки ленинградские писатели, у нее вернулся сын с войны. Всё закончилось для обоих хорошо.
Как говорят, два инфаркта успешно заменяют расстрел. Заболоцкий умер после второго инфаркта в 1958 году. Ему было 55 лет...
Белле Дижур судьбa подарила долгие годы. Уже живя в США, она опубликовала свои воспоминания: «То, что не вышла замуж за Заболоцкого – к лучшему. Я очень любила своего мужа. Мы прожили вместе почти пятьдесят лет. Он умер в 1979 году в Свердловске в 82 года».
Химик по образованию, Белла Дижур работала экспертом в областном управлении милиции. И сочиняла стихи. Их публиковали в уральских журналах, а в 1954 году вышла первая книга ее стихов. А еще она писала рассказы для детей. В 1940 году стала членом Союза писателей СССР. Ее очень ценил знаменитый автор «Малахитовой шкатулки» Павел Бажов.
Именно ему удалось помочь ей в конце сороковых не потерять работу и не пополнить ряды «безродных космополитов».
В 1941 году началась войнa. В августе 1942 года сына Беллы Дижур призвали в армию. В Австрии, за две недели до конца войны, лейтенант Эрнст Неизвестный был тяжело ранен. Решили, что он убит. Родителям ушла похоронка. А он выжил.
Эрнст Иосифович вспоминал: «Я приехал в Свердловск, пошел домой. Мама стояла на балконе. Я ей кричу: «Мама, что не встречаешь сына?» Она чуть не прыгнула с балкона, закричала: «Эрик приехал!» Когда подходил к подъезду, услышал вой баб. Из подъезда выбегали бабы. У всех же сыновья – кто погиб, кто вернулся. Этот бабий рой бросился на меня: тискали, гладили, плакали, целовали. Весь дом ликовал».
Мама дождалась сына. Но один бог знает, как пережила она то время. Спасала работа в газете. Однажды Белла Дижур получила задание написать о Польском детском доме под Свердловском. Директор детдома, польский педагог Александр Левин, когда-то работал библиотекарем у Корчака. Он рассказал Белле то, о чем тогда молчали советские газеты – о Варшавском гетто, о Доме сирот, о Януше Корчаке.
В конце войны свердловская газета «На смену» напечатала отрывки из поэмы Беллы Дижур «Януш Корчак», об учителе, писателе, враче, создавшем в Варшаве Дом сирот, вместе с еврейскими детьми перешагнувший порог газовой камеры в Треблинке.
И сотни ручонок тонких, дрожащих
К нему потянулись, и он в кольце.
И старое сердце забилось чаще,
И свет заиграл на его лице.
После войны польские дети уехали на родину. Александр Левин увез с собой рукопись «Януша Корчака». Поэма была переведена на польский, еврейский, немецкий языки и опубликована. В СССР «Януш Корчак», изрядно «отредактированный» цензором, увидел свет только во время хрущёвской оттепели.
Матерью «изменника Родины» Белла Абрамовна Дижур стала в 1976 году, когда ее сын, Эрнст Неизвестный, уехал из страны.
Белле Абрамовне принадлежат удивительно точные слова: «Мы стали отчуждаться от России только тогда, когда нас стали отчуждать от неё».
Как многие из «советских граждан еврейской национальности», Белла Дижур выросла в абсолютно ассимилированной семье, о чем позднее написала:
Я не росла в глухих кварталах гетто.
Мне дым его печальный незнаком.
И если честно говорить об этом,
Был не еврейский мой отцовский дом.
Но в дни, когда, как встарь, на перепутье
Народ мой вновь поруганный стоит.
Я вновь еврейка всей своею сутью,
Всей силой незаслуженных обид.
В 1979 году в семье Беллы Дижур случились две горькие потери – умерли ее муж и муж дочери. Бросив свердловскую квартиру, Белла Абрамовна, ее дочь Людмила и внук Андрей переехали в Юрмалу. Была надежда, что из Латвии будет легче уехать к Эрнсту в США.
Mы, жившие в то время, помним, что значило слово «отказник». Без работы, в развалюхе без нормальных условий, с еженедельными поездками трамваем в общественную баню. А Белле Абрамовне было уже ближе к восьмидесяти... Как она сама невесело шутила: «Мы жили как маленький кочующий цыганский табор».
И каким счастьем была весточка от сына: «Мамочка! На днях в Нью-Йорке я оказался на концерте, где исполнялась «Кантата о Януше Корчаке». И меня впервые в жизни чествовали не как художника за моё творчество. Зал стоя аплодировал мне как сыну автора поэмы о Януше», – написал тогда Эрнст Иосифович.
В 1983 году Беллу Дижур наградили премией Корчаковского комитета и для вручения пригласили в Германию.
Разумеется, никто и не подумал выпустить ее из «страны развитого социализма». Президент Корчаковского комитета, католический священник профессор Адольф Хемпель получил такой ответ: «Спасибо, но прибыть не смогу по независящим от меня причинам».
Немцы были не столь наивны, чтобы не понять причину отказа. Во главе с Хемпелем весь комитет прибыл в Ригу и вручил Белле Дижур медаль к 100-летию со дня рождения Януша Корчака.
В старый деревянный дом без воды и туалета Белла Абрамовна пригласила на обед членов Корчаковского комитета. Встреча была дружеской и теплой. А на улице был трескучий мороз, и под окнами топтался НЕКТО из известной Конторы, следивший то ли за Беллой Дижур, то ли за немцами, то ли за всеми сразу.
Кто-то из сердобольных немцев предложил пригласить топтуна в дом. Но у советских, как известно, собственная гордость – остался мерзнуть...
7 лет были «в отказе» Белла Дижур и ее близкие. Неизвестно, сколько бы это еще длилось... Но вмешался Евгений Евтушенко.
Москва, 1985 год
«Председателю КГБ СССР В. М. Чебрикову
Дорогой тов. Чебриков! Христа ради прошу я Вас – отпустите 82-летнюю мать скульптора Эрнста Неизвестного к её сыну… Белла Абрамовна Дижур – старейшая детская писательница, принятая ещё Павлом Бажовым в ряды ССП в 1940 году, зла никому в жизни не сделавшая, и единственное её желание, чтобы собственный сын закрыл ей веки, похоронил её. Никаких военных секретов она не знает. Как бы ни относиться к Эрнсту Неизвестному, но, на мой взгляд, негоже такому могучему государству, как наше, мстить ему через 82-летнюю, ни в чём не повинную мать. Великодушие ещё никого никогда не унижало. Проявите же великодушие, жалость, незлопамятность, исконно свойственные настоящим русским людям…
Евгений Евтушенко. 1985 год».
В июне 1987 года Белла Абрамовна Дижур с дочерью и внуком ступили на американскую землю.
Нью-Йорк, 1987 год
После 11 лет разлуки oни долго стояли обнявшись в аэропорту Нью-Йорка, не обращая внимания на бурлящую вокруг них пеструю толпу. Он – 62-летний мужчина и она, его старенькая мама.
Позднее, уже в машине, он спросил: «Мамочка, какую квартиру ты хочешь?» Она ответила: «Чтоб была горячая вода и телефон!» Сын улыбнулся: «Здесь других квартир нет».
Рассказывая о Белле Дижур, нельзя не упомянуть хотя бы несколько эпизодов из жизни ее сына, гениального скульптора Эрнста Неизвестного.
Он всю жизнь дразнил судьбу
Взводный спокоен, рваную прикусив губу.
Осмотрели запалы, ножи и без «УРА»
Пошли на работу дразнить судьбу
Сквозь бесконечные, как смерть, бункера.
Это стихи Эрнста Неизвестного, написанные o войне на войне. По словам Евгения Евтушенко, он писал стихи всю жизнь. И всю жизнь дразнил судьбу.
Вернувшийся домой на костылях, с искалеченным позвоночником, переживший открытый пневмоторакс и полное ушивание легких, он был приговорен врачами к полной нетрудоспособности и необходимости опеки. Терпел мучительные боли, а когда было совсем невтерпеж, колол себе морфий. Дразнил судьбу и она отступaла.
Он учился и работал у скульптора Сергея Меркурова «мальчиком за всем». Как рассказывал сам Неизвестный, «я должен был делать всё, что прикажут: от подметания полов и беганья за водкой до помощи в лепке и в рубке камня».
Путь Эрнста Неизвестного от мальчика на побегушках до одного из самых выдающихся скульпторов ХХ века хорошо известен.
Во время печально знаменитой выставки в Манеже он не побоялся сказать Хрущеву о его невежестве и бескультурье. Он опять дразнил судьбу, и в этом его поддержал поэт Евгений Евтушенко. Когда разъяренный Хрущев прокричал в адрес скульптора: «Горбатого могила исправит!», Евтушенко дерзко заявил: «Нет, Никита Сергеевич, прошло и, надеюсь, навсегда! время, когда людей исправляли могилами». Хрущев был человеком неожиданным – он начал ... аплодировать.
Друзья, включая и Евтушенко, и любившую Неизвестного Фурцеву, уговаривали его обратиться к Хрущеву и произнести какие-то покаянные слова. Он произнес иx... когда «соратники» по ЦК сбросили Хрущева. Понимая, что телефон прослушивается, он позвонил eгo помощнику и отчетливо сказал: «Вы хотели, чтобы я публично к Никите Сергеевичу обратился? Будем считать этот разговор публичным. Передайте Никите Сергеевичу: пришло время сказать, что я очень его уважаю за то, что культ Сталина разоблачил и выпустил миллионы людей из тюрем. Перед лицом этого подвига наши эстетические разногласия считаю несущественными».
Он продолжал дразнить судьбу и согласился сделать надгробный памятник Хрущеву тогда, когда ему в одном серьезном месте настоятельно посоветовали этого не делать.
Он сказал: «Я не буду ставить бюст. Бюст – это бюрократический памятник. Я поставлю голову. Римским героям ставили голову, а я считаю Хрущева героем, и поэтому я поставлю ему голову».
Рассказывают, что Эрнст Неизвестный отказался брать деньги за памятник на могиле Хрущева. Сергей Никитич все-таки сунул ему в карман пачку купюр. Неизвестный открыл окно машины и на ходу выбрасывал деньги со словами: «Пусть москвичи помянут Никиту».
*****
"Истончается время, дыхание, движение...
Увлажняется глаз, цепенеет рука,
И какие-то длинные белые тени
Заслоняют лицо старика.
Он сидит за столом, молодец молодцом,
Он ещё балагурит о том и о сём,
Он ещё не в аду, не в раю, не в больнице,
Но невидимый свет над висками струится.
За сутулой спиною - два белых крыла,
И два ангела белых стоят у стола.
Истончается быт, и привычные вещи
Уплывут нивысомо в туман голубой,
И появится сон неожиданно вещий,
Белокрылым виденьем, склоняясь над тобой.
Истончается связь и с дальним, и с ближним,
И поток долголетия, застыв на бегу,
Прерывает земное движение жизни,
Зажигает лампаду на другом берегу.
Лампа Беллы Дижур зажглась 17 февраля 2006 года .
***********
Хочу дополнить несколькими стихотворениями Беллы Абрамовны Дижур.
"Признание".
Ты помнишь?.. Белые снега
Сугробами сутулятся,
А мы идём - к ноге нога
По незнакомой улице.
Нам семафоры вдалеке
Зажгли огни зелёные,
Ты тянешься к моей руке,
Как тянутся влюблённые.
Быть может, это только страх
Глухого одиночества,
Но я читать хочу в глазах
Нежданное пророчество
И обещание любви,
Такой, что не износится.
Признаюсь я - глаза твои
Мне прямо в сердце просятся.
***********
Белла Абрамовна накануне эмиграции из России написала стихотворение:
"Прощание".
1
"Мы ржавые листья на ржавых дубах...".
Эдуард Багрицкий.
Просторная русская фраза:
Неспешная русская речь,
Служить бы тебе без отказа,
Лелеять тебя и беречь.
Возвышенных слов перекличку
вести до последних минут...
И дерзкую эту привычку
Представить на Божеский суд.
2
Не лику Христову
и не Иегове -
тебе поклоняюсь,
волшебное слово.
Остаться б до смерти
Твоею рабой...
Но вот я прощаюсь,
Прощаюсь с тобой.
3
Да. Я уезжаю... Ах, я уезжаю!
И горько прощаюсь с родным языком.
Россия! Отчизна моя дорогая!
Мой старый, мой бедный отеческий дом.
Чужие вокзалы, чужие кварталы,
Чужие наречья - зачем они мне?
Но что же нам делать с извечной опалой,
С извечной опалой в родной стороне?
Мы ржавые листья, рождённые в гетто...
"Мы ржавые листья на ржавых дубах..."
Нас ветер истории носит по свету.
Библейские страсти мы носим в сердцах.
*******
А вот ещё строки из её стихотворения:
"Не помню я ни песен синагоги,
Ни запаха пасхального вина,
Ни судных дней, когда взывая к Богу,
Шепча таинственные имена...
Но где-то на пороге дальнем детства
Похрустывает тонкая маца,
И древней крови смутное наследство
Ещё живёт в моих чертах лица.
И голос крови мой покой смущает,
Он ещё жив и говорит ко мне...".
**********
"Ещё о Каине".
Авель, кроткое созданье,
Брата старшего любил,
Но, как сказано в преданьи,
Каин Авеля убил.
Он решил бесповоротно,
Что ему мешает брат
Сеять рожь за горизонтом,
Там, где зори и закат.
На земле тогда впервые
Пролилась безвинно кровь,
Ангелы полуживые
Не могли спасти любовь.
Каин жив. Тысячелетья
Мы едим его плоды,
Сохранились на планете
Преступления следы.
Где ты Дом семьи единой?
И куда любовь ушла?
Длится древний поединок
Добродетели и зла.
"Сыну".
Мальчик мой! Ты скоро станешь взрослым.
Как бы детство я не берегла,
День придёт - и ты легко и просто
Сбросишь тяжесть моего крыла.
Станет душно за двойною рамой,
В напряжённой комнатной тиши.
"Что ж, - ты скажешь, - до свиданья, мама.
Уезжаю. Не скучай. Пиши".
Я поплачу, штопая рубашку,
Утюгом слезинки просушу
И рукой дрожащей на бумажке
Новый адрес сына запишу.
И в тоске все школьные тетрадки,
Книги и рисунки сберегу.
Ты писать мне будешь очень кратко:
"Жив. Здоров. Приехать не могу".
Вспомню гул прощальный у вокзала
И твою улыбку у окна.
И пойму, что старости начало
Там, где мать останется одна.
***
В большой вселенной -
маленький мирок.
Не комната. Всего лишь уголок.
Окно в полнеба. Книга у окна.
Краюшка хлеба и стакан вина.
И одиночество. Таков удел
Того, кто остаётся не у дел.
Но не страшусь я участи такой.
Другой стоит с протянутой рукой.
А у меня полнеба за окном,
И хлеб, и книга, и стакан с вином.
И вся вселенная извне
Переселяются ко мне.
***
Простудой голос сорван.
Какая благодать!
Простуженное горло
Позволит промолчать.
На ахи-охи близких
Лишь голову склоню.
Я в помышленьях низких
Себя одну виню.
Но полного смиренья
В душе усталой нет,
А наши говоренья
- Лишь суета сует.
Я под платок пуховый
Упрячу грешный рот.
Несказанное слово
Пусть болью прорастёт.
***
Я живу по Божьей воле
Вне навязанных цитат.
Крылья нежности и боли
Над страницей шелестят,
И растёт моя тетрадка,
Как зелёная трава.
Значит, всё со мной в порядке,
Значит, я ещё жива.
"Покаяние"
1
Моя душа надорвалась,
И нет покоя.
За часом час теряет связь
Сама с собою.
Как дождь в песок,
Ушли года
В тюрьме безбожья.
Простит ли Бог
Иль никогда
Мне не поможет?
2
Я приближаюсь не спеша
К последнему свиданью.
Проходит грешная душа
Дорогой покаянья.
Ей бы покорно проползти
На согнутых коленях,
Но спотыкается в пути
Об дерзкие сомненья.
В грехе душа надорвалась,
За часом час теряет связь
Сама с собою.
И с небесами связи нет,
В пустой вселенной меркнет свет
И нет покоя.
Мне б сохранить бесценный дух,
Чтоб он во мраке не потух,
Чтоб не ушёл до срока...
Жить в бездуховной пустоте
Мне одиноко.
3
Верни мне, память всё сполна,
Все замыслы мои,
Когда и где была грешна,
Ни часа не таи.
Где рядом с правдой шёл обман,
И, словно демон-рок,
Слепой обманчивый туман
Мне душу обволок.
Верни мне, Боже, добрый сон,
Как чудо из чудес!
Пусть будет дух мой осенён
Доверием небес.
Источники И. Парасюк «Белла Дижур» «Гора, родившая гору», Михаил Гаузнер в журнале «Чайка».
Спасибо!
ОтветитьУдалить